– Это мое дело!
– Речь идет о вашей свободе, – туманно заметил адвокат и осторожно добавил: – О вашей возможной свободе в самом ближайшем времени…
Я задумался. Слишком красиво звучит короткое слово «свобода», чтобы от него отмахнуться, как от мухи.
– Тогда могу я хотя бы узнать пол вашего нанимателя? Это мужчина или женщина?
– Я согласую ответ на этот вопрос с вашими друзьями и сообщу вам его при следующем свидании.
– Боюсь, что в таком случае оно не состоится, – гордо отрезал я.
Тут мой надменный взгляд случайно упал на свернутую газету, которая одним краем вылезала из-под папки с бумагами Борзятникова. На ней я увидел серо-черный край какого-то снимка и крупный заголовок статьи вверх ногами. Судя по «шапке», это была молодежная газета, недавно выросшая из комсомольских штанишек и поэтому невероятно наглая. Аршинными буквами заголовок гласил: «Американская журналистка в лапах русских медведей!!!» – и помельче ниже: «Московское бюро AEN в ужасе».
Я плюхнулся на стул, как будто мне подрубили ноги.
– Я очень соскучился по свежим газетам… Разрешите взглянуть? – Я протянул руку к газете. – Хочется узнать прогноз погоды на завтра, а то у меня давление, знаете ли, скачет…
Борзятников недоуменно уставился на мою руку, но потом что-то сообразил, кивнул и даже изобразил какое-то подобие улыбки.
– Ах, это… Пожалуйста-пожалуйста… Купил, знаете ли, у метро, любопытно взглянуть иногда…
Я схватил газету и с жадностью пробежался глазами по строчкам. И тут меня прошиб холодный пот.
Московское бюро AEN в ужасе – пропала восходящая звезда американской журналистики 28-летняя Кэтрин Мэйфлауэр. «Российская действительность страшнее кошмаров Хичкока, – заявил руководитель бюро г-н Дэмпси. – Американское правительство сделает соответствующее заявление, если г-жа Мэйфлауэр не будет в ближайшие дни найдена. Постсоветская Россия по условиям работы журналистов является страной наивысшего уровня сложности, опережая многие страны третьего мира…»
Г-н Дэмпси намекнул, что, возможно, данная акция является, очевидно, одной из серии похищений иностранных журналистов в Чечне и на Северном Кавказе с целью выкупа, однако наотрез отказался сообщить, чем именно Кэтрин Мэйфлауэр занималась в Москве. Г-н Дэмпси заявил, что любая информация о г-же Кэтрин Мэйфлауэр будет соответствующим образом вознаграждена.
Мы же, русские коллеги Кэтрин, надеемся, что наши доблестные силы правопорядка все-таки установят, куда, когда и при каких условиях исчезла г-жа Мэйфлауэр, а также приложим все силы для самостоятельного журналистского расследования этого прискорбного случая.
Рядом с заметкой была помещена фотография – настолько серая и мутная, что Кэтрин не узнала бы даже родная мать, не говоря уже о случайном свидетеле похищения.
– Позвольте, я вернусь в камеру, – отдавая газету, мрачно попросил я Борзятникова. – Не могу я сейчас обсуждать собственные дела…
Тот спорить не стал, но выразил надежду, что в следующий раз я буду сговорчивее.
Меня увели.
Камера встретила знакомым, ставшим почти уже родным, характерным человеческим гулом, который звучал гораздо тише, чем звенящая тишина моего внутреннего отчаяния. «Ну вот я и узнал, что с Кэтрин, – мрачно думал я, доедая баланду и не замечая ее мерзкого тараканьего вкуса, от которого всегда мутило. – Меня бросили в колодец, а ее поволокли к Рэму… к Ремизову. Я-то, дурак, считал, что это из-за меня они старались, что я был их единственной целью. Меня кинули в колодец, как использованную тряпку, и забыли, а она… а ее… – Я с холодным отчаянием сжал виски. – Узнали про ее расследование и сцапали, а меня – подыхать в колодец… А когда я утек от них, нашли и решили из тюрьмы выцепить, чтобы устроить очную ставку или что-то в этом роде. А потом убрать обоих… Меня – за близнецов… Ее – за то, что она собирала против них сведения… Что же делать? Что делать?..»
Кроме истерических причитаний в ту минуту я ни на что не был способен. Мозги, пораженные отчаянием, шурупили медленно, но всё же худо-бедно шурупили…
Бандиты даже наняли для меня крысёнка-адвоката, чтобы тот сделал меня более сговорчивым, подогнали маляву: мол, готовы устроить побег. Ну да, они всё точно рассчитали, какой же дурак откажется рвануть из тюрьмы, если ему светит статья за умышленное убийство! А потом они меня возьмут за жабры, я буду трепыхаться, как неопытный малёк в желудке матёрой щуки, когда мне продемонстрируют Кэтрин с пистолетом у виска. Кэтрин… Я бессильно сцепил холодные руки и чуть было не закричал от отчаяния. Что они сделали с ней? А вдруг убили?.. Изнасиловали? Искалечили? Вдруг ее пытали? Милую, хрупкую Кэтрин… Я даже не сомневаюсь, что она не сказала им ни слова обо мне, но надолго ли хватит у нее силы воли выдержать издевательства бандитов? «Нужно бежать, – решил я. – Пусть я попадусь снова, и меня прикончат, но я должен хотя бы попробовать спасти Кэтрин. Может, нам удастся выкрутиться на пару…»
Я отозвал Штурмана в сторону и сообщил ему максимально равнодушным тоном:
– Скажи там кому надо… Я согласен.
Штурман молча кивнул, и его землистое лицо осталось таким же спокойным и непроницаемым, как всегда.
– Послушайте, юноша, – задумчиво произнесла Молодцова, грустно подпирая голову цвета баклажана ярко наманикюренной рукой. – А вы совсем не такой простачок, каким кажетесь на первый взгляд…
Я не знал, как расценить ее слова, – как завуалированный комплимент моим умственным способностям или потенциальную опасность. Поэтому, скромно потупив глаза, я молчал, ожидая продолжения.
– Да и в камере, как мне сказали в оперчасти, к вам отнеслись неожиданно снисходительно… И адвокат ваш собаку съел на уголовных делах. И вообще, голова у вас неплохо варит. Вон как вы ловко пытались направить следствие на ложный путь. Натурщица с арбалетом… занятно!
– Вы что-нибудь узнали про нее? – с замиранием сердца спросил я.
– А вот вопросы здесь задаю я! – Т.Г. хищно прищурилась, и ее тонкие губы сжались в ярко-красную узкую полоску. – Мы о вас кое-что узнали… Например, узнали, что вы едва не сгорели на даче человека, жена которого погибла при пожаре, а сам он умер через каких-нибудь две недели в собственной ванне… И про попытку убить еще одного своего приятеля, когда вы хладнокровно расстреляли его на глазах у десятка людей по дороге в аэропорт!.. И про ваши художества в Троепольском… И венец вашей преступной деятельности – взрыв «шевроле» у клуба «Monkeys». Я уже не говорю про такие мелочи, как перебивание номеров краденых иномарок в автосервисе, которым вы одно время руководили! Ну что, хотите, и дальше продолжу прискорбный список ваших дел?
– Нет, не хочу, – спокойно ответил я. – Всё, что вы перечислили, не имеет ко мне ни малейшего отношения. Это всё ваши фантазии.
– Да что вы говорите? – недобро усмехнулась Молодцова. – И убийство Максютова тоже не имеет к вам никакого отношения?
– Максютов был моим другом. Меня подставили, это же коту ясно. Если бы я захотел его прикончить, то сделал бы всё это быстро и незаметно. Зачем нормальному убийце весь этот цирк с конями и арбалетами? Какова цель этого показушного убийства? Просто театрализованное представление! Бред какой-то…
– Ну, допустим, эпизод с поджогом дачи нам пока трудновато будет инкриминировать вам, – задумчиво продолжала Молодцова. – И смерть банкира Абалкина, замаскированную под несчастный случай, тоже… И для того, чтобы с уверенностью сказать, что это вы расстреляли Гофмана, еще надо провести ваше опознание… Но уж извините, в Троепольском-то вы достаточно наследили! Вас там видела куча людей. Ваше появление у священника пятнадцатого августа и его трагическая кончина в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое говорит против вас. А хотите я расскажу вам, как эта печальная ночь повлияла на смерть человека, о котором вы говорите как о друге. На Максютова?
– Ну и как же?
– А вот как! – Молодцова одернула синий форменный пиджак и широким мужским шагом прошлась по комнате. – Вы приехали в Троепольское, чтобы украсть икону «Благовещение Божьей Матери». Вы сбросили с колокольни священника, но похитили не икону, а ее современную копию из фонда Третьяковской галереи. Ведь вы тогда еще не знали, что настоящая икона передана для реставрации Максютову! Вы взяли копию (она исчезла аккурат на следующий день после убийства священника), но потом, очевидно, после консультации у специалиста, поняли, что ошиблись, и решили убрать Максютова, потому что именно у него в тот момент находилась икона. Так вы и поступили, как говорится, ничтоже сумняшеся!.. Я правильно излагаю? – осведомилась Молодцова.
– Нет. – Я посмотрел ей в глаза. – Не правильно.
– Неужели?
– Представьте себе! Во-первых, об иконе я вообще до недавнего времени не имел никакого представления и не знал, что она существует в природе. Конечно, это недоказуемо, но ладно, пусть… Во-вторых, ночь с пятнадцатого на шестнадцатое августа я провел не в Троепольском, а у Максютова и, следовательно, не мог похитить копию и убить Игоря Копеляна. Если бы Ринат был жив, он подтвердил бы мои слова!
– Максютов мертв, подтвердить ваши слова не может, и поэтому вы предлагаете мне поверить вам! – иронически хмыкнула Т.Г.
– Запишите, пожалуйста, в протокол, – вежливо попросил я, – что я, Копцев С.В., признаюсь только в том, что подложил взрывное устройство в автомобиль «шевроле», принадлежащий членам волгоградской преступной группировки. Есть видеозапись, как я это делал, и рано или поздно вы определите, что на ней именно я, в этом эпизоде действительно бесполезно запираться. Но если в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое августа я подложил взрывное устройство под машину, то как я мог в это же самое время убить Игоря Копеляна и похитить копию? А если я не убивал Копеляна и не брал копии, то соответственно я не убивал Максютова и не похищал настоящей иконы. Я логично рассуждаю?
– Ничего… Дальше!
– А что касается убийства Гофмана – тут уж извините, я невинен как ангел. Свидетели меня не опознают, потому что я в него не стрелял… А насчет перебивания номеров – это совсем ерунда. Я был только зицпредседателем бывшей конторы Савоськина, как мсье Фунт из «Золотого теленка», а делами там заправляли братья Палей. Это вам подтвердит кто угодно из мастеров. Так что все вопросы – к ним. А относительно остальных, как вы говорите, эпизодов – смерти Абалкина и гибели его жены, то я вообще не имею ни малейшего понятия, кто это сделал! У вас есть еще подозреваемые? Что вы сваливаете всё в одну кучу и вешаете на меня?