Девятый этаж – какая прелесть! Не надо даже мучиться, изобретая, как проникнуть в квартиру. У Кэтрин вот уж точно нет сигнализации (по крайней мере, еще недавно не было), и мне не грозит быть застуканным нарядом милиции.
Шатаясь от усталости и напряжения, я не спеша поднялся по лестнице, проник на чердак, вылез на крышу. Немного постоял, размышляя над тем, как за последние несколько дней мне осточертели крыши, лестницы, чердаки и, в особенности, мансардные окна. Потом прошелся по краю, определяя, где балкон нужной мне квартиры, и легко спрыгнул на железобетонный козырек над балконом… Глянул вниз. Хорошо, что так рано, дома теряются в невнятной мгле утреннего тумана – иначе было бы слишком страшно.
Я лег на живот, свесил ноги через край козырька, перевалился ниже и затем, чуть покачиваясь, повис на руках. Подо мной мирно спали девять этажей обыкновенного панельного дома.
Как славно, что квартирная хозяйка Кэтрин не удосужилась застеклить балкон! Иначе пришлось бы будить жильцов неприятным звоном битого стекла. Болтая ногами в воздухе, я приземлился прямехонько на балкон и отдышался – отлично, осталось совсем немного… Я мягко надавил на хлипкую дверь, задвижка, державшаяся на одном шурупе, вылетела с коротким металлическим лязгом, и я, топоча ботинками, как начинающий домушник, ввалился в комнату. Было темно и тихо. Совсем тихо. Так тихо, как это бывает только утром, перед рассветом. Я включил свет.
В комнате ничего не напоминало о похищении, в котором я лично участвовал. Всё было в порядке, вещи стояли на своих местах, словно хозяйка вышла на минутку за хлебом, ожидая гостей. В небольшой вазочке перед зеркалом даже розовели цветы – хризантемы с томительно горьковатым осенним запахом. Совсем свежие.
Настороженно прислушиваясь, я с отвращением разделся, одежду запихнул в мусорное ведро и отправился в ванную мыться. После пребывания в мусоропроводе от меня несло, как от ассенизатора с тридцатилетним стажем.
Из глубокой раны на лбу еще сочилась кровь. Я нашел аптечку в коридоре и вывалил все ее содержимое на пол в поисках йода. Анальгин, противозачаточные таблетки, но-шпа, бинт, вата… Но что это? В моей руке очутилась аккуратная коробочка с нарисованным огромным, как будто удивленным, глазом и надписью «Контактные линзы».
Неужели Кэтрин близорука? Никогда не замечал!.. На ладонь вывалились зеленые, синие, черные, коричневые и даже желтые кружочки. «Зачем это ей?» – растерянно подумал я и, забыв про желание смазать рану йодом, ссыпал всю эту роскошь обратно в коробочку.
Пора уже наконец экипироваться. Если меня здесь застукают, то пусть я буду хотя бы не в голом виде, как в прошлый раз. Где-то должна валяться моя старая рубашка и рваные джинсы, в которых я как-то помогал Кэтрин чинить кран на кухне. Из шкафа вывалилась гора женского тряпья. Ого, футболка – это то, что надо. Спортивные брюки – тоже неплохо, правда, будут коротковаты, но ничего… Я оделся и почувствовал себя значительно увереннее.
Но где же моя рубашка? Может, Кэтрин зашвырнула ее на шкаф, чтобы при случае было чем вымыть пол? Я вытянул со шкафа картонную коробку с легким налетом пушистой пыли и запустил в нее руку. То, что я извлек, привело меня в кратковременный ступор – я сжимал чей-то скальп! При ближайшем рассмотрении скальп оказался обыкновенным париком. Прекрасный рыжий парик с роскошными мягкими кудрями. Потом за ним последовали русая коса, блондинистые накладные букли, черные кудри знойной брюнетки, последним на дне коробки остался лежать синий, почти до конца выдавленный тюбик. Я взял его руки и ошарашенно прочитал вслух ярко-зеленую надпись: «Клей для париков». Далее мелким шрифтом следовала инструкция: «Нанести небольшое количество клея по периметру парика, распределить тонким слоем, выждать не более трех минут, надеть. Внимание: состав водорастворимый, горючий. Не нагревать выше пятидесяти градусов. Не разбирать. Беречь от детей». Что за ерунда! Я отшвырнул коробку и задумался. Пора было кое-что прояснить…
Я подошел к столу, чтобы включить настольную лампу. Около пишущей машинки с началом английской статьи о русской мафии, которую я давно уже выучил наизусть, небрежно валялась сложенная пополам половинка ватмана. Машинально я развернул лист и уставился на рисунок сангиной. Это была уже знакомая мне девушка с арбалетом, прекрасноокая охотница, застывшая на одном колене. Тетива натянута, стрела вот-вот готова сорваться и взлететь. Жёсткие губы… Хищное выражение лица… Восточный разрез глаз… Это была Кэтрин!
Я закрыл глаза, вспоминая, как будто кошмарный сон, слова умирающего Толенкова. Передо мной встало его меловое лицо. «Я пас… Теперь твоя очередь… Расправься с чёртовой бабой… От меня ей передай вот это… – Славка стреляет в окно. И потом: – Она втянула меня… Мне больше не жить…»
Я боялся поверить своим собственным мыслям, я не верил листу ватмана, который дрожал в моей руке. Я не верил самому себе… С ненавистью и тяжестью в груди, презирая себя за то, что собирался сделать, я сел в кресло, поставил на колени телефон. Противно кружилась голова, всё плыло и таяло перед глазами. Неужели она… Она… Она… Я чувствовал себя предателем.
За окном уже совсем рассвело. Хлопали двери подъезда – люди спешили на работу. Во дворе рычали моторами разогреваемые машины, соседи за стенкой включили магнитофон с жизнерадостной мелодией.
Я набрал номер справочной:
– Говорит оперуполномоченный капитан Павлов. Будьте добры, телефон следователя прокуратуры Молодцовой Татьяны Георгиевны.
– Год рождения?
Я задумался, просчитал кое-что в уме и уверенно сказал:
– Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой.
– Записывайте…
Удивительно! Прокатило! Мне дали телефон! Девушка в справочной, наверное, еще не проснулась.
Снова набрал номер.
– Татьяна Георгиевна? Простите, что беспокою вас в такую рань… Это Копцев Сергей, ваш подопечный… Да-да, тот, что сбежал… Вы когда на работу приходите? К девяти? Я буду вас ждать. Да, оформите мне, пожалуйста, явку с повинной… Да, я надумал сдаться… Да, я знаю, кто убил Максютова… Да, у меня есть улики. Вы хотите узнать, кто это?.. А вы сидите или стоите?.. Только не падайте со стула, пожалуйста! Это американская журналистка Кэтрин Мэйфлауэр!
Вздрогнув от резкого звука за спиной, я замер на полуслове. В прихожей хлопнула входная дверь.
– Положи трубку, – послышался негромкий, очень знакомый голос.
Я обернулся.
На пороге комнаты стояла Кэтрин. В ее волосах блестели капли дождя, а в руках был черный пистолет.
Я опустил трубку.
Мы молчали, глядя друг на друга. Я напряженно и со страхом, она холодно и спокойно, как будто на что-то давно решилась.
Я привстал с кресла.
– Сиди, – отрезала Кэтрин, и я плюхнулся обратно.
Не опуская пистолет, она молча прошлась по комнате, устало бросила сумку на стол, выдернула шнур телефона.
– Я мог бы догадаться раньше, – обронил я.
– Возможно. – Кэтрин села бочком на край стола и снова уставилась на меня неприятным оценивающим взглядом. Кажется, она раздумывала, пристрелить меня прямо сейчас или дать еще немного помучиться.
– Ты хочешь меня убить? – не терял хладнокровия я.
– Неплохая мысль, – коротко бросила Кэтрин. – Жаль, что она пришла мне в голову слишком поздно.
Легкий американский акцент совершенно исчез. Теперь она говорила точно и понятно, как дикторша советского Центрального телевидения. Теперь ей уже не нужно было притворяться. Да и правда – зачем, если у нее пистолет и она через пару минут отправит меня на тот свет…
– Что ты хочешь сделать? – спросил я. Где-то я читал, что убийцам следует заговаривать зубы, если они тебя собираются прикончить. Будто бы они от этого размякают и проникаются жалостью к своим жертвам. Это как в сериалах: вместо того, чтобы прикончить жертву, убийца начинает с ней что-то выяснять до тех пор, пока на выручку не подоспеют доблестные работники органов.
– Да вот, думаю пока, как с тобой поступить… Самолет только через четыре часа, а сидеть два часа с трупом очень скучно. К тому же утро, соседи услышат выстрел. Даже не знаю… – Она с сомнением посмотрела на меня. – Хотя, конечно, можно стрелять через подушку.
– Давай посидим просто так. Поболтаем, – мило улыбаясь, предложил я. – Расскажи мне, зачем ты всё это делала.
– Зачем тебе это знать?
– Да так… Интересно все-таки… И вообще, любопытно узнать, как зовут женщину, с которой прожил четыре месяца. Хотя бы перед смертью.
– А ты еще не догадался? – холодно улыбнулась моя бывшая любовь и добавила: – Ну что же, последнее желание приговоренного – закон для его палача.
Не выпуская пистолет, наморщив от напряжения и боли лоб, левой рукой она сняла свои роскошные, густые, цвета воронова крыла волосы. Под париком оказались короткие светлые волосы, как будто только недавно отросшие после стрижки наголо. Немного наклонив голову и приподняв брови, она подцепила ногтем что-то в углу глаз, и через секунду на ладонь выпали две синие контактные линзы.
Я смотрел на нее и удивлялся. Сквозь знакомый и еще недавно такой привычный облик постепенно начали проступать далекие, полузабытые черты другой женщины…. Женщины, у которой прохладные руки, которая пахнет подснежниками и талым снегом, которая умеет целовать так, что корчишься в ее постели от сладостного огня…
Устало помассировав припухшие веки, она взглянула на меня ледяными серыми глазами и, не опуская пистолет, спросила:
– Ну, как тебе бал-маскарад?
Я вздохнул и ответил:
– Отлично! – Честное слово, я не знал, что ей говорить. На языке вертелся только один вопрос. И я задал его: – Как тебе удалось тогда остаться живой?
– Легко! – Инга спокойно пересела в кресло и теперь смотрела на меня из-под полуопущенных ресниц. Она всё еще держала меня под прицелом. – Вышла через дверь и уехала на машине.
– Но ведь… Ведь машина сгорела… Ведь нашли твое обуглившееся тело! – возразил я. – То есть не твое, конечно… Но чье тогда?