– Слушай, у тебя, по-моему, предсмертный приступ любознательности, – с легким раздражением произнесла Инга. – Зачем тебе это знать? Не лучше ли умереть в блаженном неведении?
– А все-таки расскажи. Умереть я успею, – настаивал я, чтобы выиграть хотя бы десять лишних секунд жизни. – Я же, кажется, больше никому не смогу рассказать про твои подвиги. Почему бы тебе не поделиться со мной воспоминаниями? Или ты боишься?
– И правда, почему? Ну, ладно… Уговорил… Только вот что… Чтобы мне было спокойнее, я, пожалуй, сначала лишу тебя возможности сопротивляться, а потом…
Переложив пистолет в левую руку, Инга, не спуская с меня настороженного взгляда, одной рукой открыла сумочку, достала приготовленный шприц, в котором плескалась розоватая маслянистая жидкость, и приблизилась ко мне. Пистолет упёрся мне в висок, неприятно холодя кожу. Я дёрнулся.
– Ну, не надо, Сержи, – мягко сказала Инга голосом той, другой, женщины, которая затапливала меня своей головокружительной нежностью в короткие душные ночи жаркого лета. – Не заставляй меня разбрызгивать твои мозги по комнате. Просто ты часа три не сможешь шевелиться, но твоя голова будет светлой и ясной.
Часа три? Это уже кое-что! Я хочу жить хотя бы эти три часа!
Я не успел дёрнуться, как игла впилась в предплечье, и сразу же по телу прокатилась горячая волна, плавившая кости и превращавшая мышцы в студенистую безвольную массу. С горловым бесполезным стоном я обмяк в кресле, не понимая, что происходит со мной.
Ласково потрепав меня по щеке, Инга с облегчением бросила пистолет на стол, потянулась, как будто встала после долгого сладкого сна, растрепала короткие волосы и весело бросила, повернувшись ко мне:
– Ну, так-то лучше! Теперь можно спокойно попить кофейку… Жаль, конечно, что ты не составишь мне компанию. – Она лучилась от удовольствия. – Как тебе укольчик? Пойми, Сержи, что я влила в тебя целых полторы штуки баксов так называемого АТТ, и проникнись гордостью! Я с таким трудом отыскала этот препарат на черном рынке, и он мне влетел в копеечку! К сожалению, одной дозы обычно хватает только на три-четыре часа. Но ты не переживай, через три часа я гарантирую тебе быструю и безболезненную смерть.
– Что со мной? – прохрипел я, пытаясь хотя бы пошевелить пальцами. Бесполезно, такое впечатление, что от моего некогда бодрого и дееспособного тела осталась одна голова, а прочие органы растворились, превратившись в комок пушистой медицинской ваты. Я кулём полулежал в кресле и с ужасом наблюдал за своей мучительницей, которая безбоязненно передвигалась по комнате, наслаждаясь своей безопасностью, и, кажется, в этот момент совершенно не собиралась меня убивать.
Она деловито распахнула шкаф, достала халатик и чистое белье (я следил за ней глазами, мучительно узнавая в ней движения и черты Кэтрин, женщины, которая исчезла так внезапно и так бесповоротно).
Инга ласково улыбнулась мне:
– Я быстренько в душ, а потом мы с тобой попьем кофейку и поболтаем. У меня была чертовски сложная неделя. Пришлось переводить свои капиталы в швейцарский банк, а это, знаешь ли, не так легко, Сержи… Ну, не скучай…
И она упорхнула, спокойно оставив пистолет на столе.
Я смотрел на пистолет и от злости кусал губы, не в состоянии сдвинуться с места. Может быть, крикнуть? Соседи услышат, вызовут милицию, ведь люди так близко от меня – за тонкой панельной стенкой. Они умываются, бреются, едят утренний омлет, провожают детей в школу и уверены в том, что замечательно проживут сегодняшний день. Я же, бессильный, как спелёнатый младенец, уверен, что сегодняшний день – последний в моей жизни, хотя мой мозг отказывается верить в это!
Я попытался крикнуть, но только неясный хрип вырвался из горла. Губы уже не двигались, словно застыли на морозе, дышать стало трудно, как будто грудную клетку заковали в гипсовый корсет… Я понял, что это конец, я в полной и безоговорочной власти у этой стервы с ангельским лицом. Я у нее в плену…
Вода в душе шумела недолго.
Совершенно не стесняясь меня, Инга вошла в комнату. В распахнутом халатике виднелось крепкое гибкое тело с дрожащими яблоками грудей, плоский живот никогда не рожавшей женщины и сильные ноги поклонницы тенниса. На матовой коже блестели, переливаясь и дрожа, крупные капли влаги. Что-то негромко напевая под нос, она сбросила махровый халат и стала одеваться, деловито морща лоб, когда перебирала гору тряпок. Я смотрел на мальчиковую стрижку, делавшую шею длиннее и тоньше, на стройное гибкое тело, тонкие сильные руки – и чувствовал, что, если бы она захотела, я мог бы ее простить. Конечно, это безумие, но я смог бы вынести даже безумие…
Облачившись в деловой костюм, Инга наконец вспомнила обо мне. Она подошла и спросила:
– Ну как дела? Ты не скучал без меня, Сержи?
Как будто я мог ей что-то ответить! Так разговаривают с кошкой – ласково и безразлично, не ожидая ответа. Так разговаривают с фотографией погибшего человека – без надежды услышать отклик.
Аромат кофе, приплывший с кухни, защекотал ноздри. Инга ушла на кухню и появилась с бутербродом и чашкой. Она удобно уселась передо мной. Неторопливо она приникла губами к чашке, изредка поглядывая на настенные часы.
Она говорила не со мной, бесчувственной куклой, набитой опилками и способной только вращать глазами, она говорила сама с собой – так говорят на исповеди, так рассказывают попутчику в поезде историю своей жизни – с уверенностью, что выслушают, поймут и забудут… Забудут навсегда…
Глава двадцать первая
– Я задумала сделать это давно… Что именно, ты спросишь? Исчезнуть, раствориться, поменять жизнь, как меняют вытершиеся на сгибах перчатки. Я хотела не просто начать новую жизнь, я хотела стать другим человеком, с другой внешностью, в другой стране, с другими людьми. Я хотела забыть всё – детство с вечно пьяным отцом и пришибленной матерью, юность с вечными проблемами безденежья, не слишком удачную супружескую жизнь и вообще всё, что составляло опостылевшее прошлое некоей особы по имени Инга Абалкина… Конечно, кое-кому моя жизнь под крылышком банкира Абалкина покажется верхом женского счастья – личные деньги, поездки за границу, лучшие шмотки из престижнейших парижских Домов моды, спортивная машина стоимостью под сто тысяч долларов, поклонение мужчин. И при этом – относительная свобода. Свобода в том, чтобы выйти из дому, пойти в кино, завести любовника, принять дозу для расслабления… И полное отсутствие другой свободы, которую я и признаю истинной, – без необходимости лгать, скрываться, ловчить, приспосабливаться к привычкам одного человека и думать, что о тебе скажет другой, бояться, что удобная жизнь может в один прекрасный момент кончиться, например, в случае, если муженьку моему, покойному Сашке, вздумается завести себе любовницу, а той вдруг приспичит занять мое место. И вот, озверев от лжи и скуки, я решила полностью освободиться от осточертевшей мне жизни и начать всё заново, набело, с чистого листа. Но, как ты понимаешь, Сержи, без денег такую жизнь не начнёшь, тем более за границей. А считать копейки – это не в моем вкусе. Вот я и решила сначала собрать достаточную сумму, а потом под чужим именем, чтобы не иметь проблем с проживанием в Европе, уехать отсюда для той самой новой, незнакомой жизни. Всю вашу дурацкую шайку под названием Шестая бригада я знала как облупленную. Еще тогда, в шестнадцать лет, я умирала со смеху, глядя, с какой серьезностью вы занимаетесь своими высосанными из пальца играми, достойными постоянных клиентов клиники Кащенко. И еще тогда меня больно укололо то, как вы отнеслись к моему появлению, – как к досадной помехе, разбивающей ваше мнимое мужское братство. И еще тогда мне пришла в голову идея, что было бы неплохо отомстить вам за кривые ухмылки и косые взгляды в мой адрес. И вот, по прошествии нескольких лет, момент созрел. Я решила, что неплохо было бы вашу бригаду немного пощипать, тем более что у многих парней в вашей компании водились деньжата, и немалые. Но чтобы иметь полную свободу действий, свободу от любых, даже малейших, подозрений, Инга Абалкина должна была бесследно исчезнуть и вместо нее должна была появиться другая женщина, не имеющая ни малейшего отношения к ней, не вызывающая подозрений. Дело было за малым – надо было подыскать достойную кандидатуру, которая, с одной стороны, хотя бы мало-мальски походила на меня, пусть самыми общими параметрами – рост, вес, возраст, а с другой – имела бы свободный выезд за границу. Остальное довершили бы косметика и небольшая пластическая операция по изменению формы лица и глаз… И вот я нашла такую кандидатуру. Это была американская репортёрша Кэтрин Мэйфлауэр, которая обреталась в Москве, поскольку была одержима единственной целью – разоблачить русскую мафию. Мне было легко с ней подружиться – пара намеков на близость к интересующим ее мафиозным кругам, и она прилипла ко мне намертво. У меня было достаточно времени, чтобы изучить Кэтрин, ее жизнь, походку, одежду, повадки, научиться подражать ее акценту и даже коверкать русскую речь. Я досконально изучила ее прошлую жизнь. Ее детство, работа в бюро AEN стали моим детством и моей работой. Ее родители – моими родителями. Даже если бы кто-либо из коллег Кэтрин и встретился со мной, то, думаю, они признали бы во мне госпожу Мэйфлауэр – с английским у меня никогда не было проблем, тем более последние три года, обдумывая свою аферу, я занималась с университетским преподавателем, а речь Кэтрин, ее язык, взгляды на жизнь, любимые книги и биографию я знала в совершенстве. Маскировка не потребовала сильного напряжения с моей стороны. Я ждала только нужного момента. И вот момент настал. Я совершенно случайно узнала, что Коля Ломакин, который непродолжительное время был моим кавалером, задумал тайно продать ресторан и удалиться от дел. Пятьсот тысяч баксов – слишком лакомый кусок, чтобы я могла пропустить его мимо рта! Но сначала мне нужно было влезть в шкуру этой дурочки Кэтрин и избавиться от своего законного супруга, который рано или поздно мог бы узнать меня и в овечьей шкуре. За остальных кандидатов на тот свет я не беспокоилась – мужчины, как я давно заметила, страшно ненаблюдательны. Если женщина сменила блузку – им кажется, что она полностью переоделась, а если женщина перекрасила волосы или надела парик – им кажется, что перед ними другая особа. Я проверяла этот факт несколько раз на своем покойном супруге и, смею тебя заверить, добилась прекрасных результатов – он проходил мимо меня, как будто мимо незнакомого человека, а потом очень удивлялся, когда я рассказывала ему, что сидела за соседним столиком в ресторане и собственными глазами видела, как он миловался с очередной своей пассией. Но при близком контакте, конечно, номер с переодеванием и пластической операцией провалился бы, уж кто-кто, а мой законный супруг наизусть знал все заветные места моего тела, и это знание я никак не могла бы выбить из его памяти. Так вот, удобный момент настал. Как совершить долгожданную метаморфозу, я давно уже придумала. Я узнала, что Кэтрин взяла отпуск для поездки на родину и две недели ее гарантированно никто не хватится, – такой момент нельзя было упускать. Родителей или мужа у нее не было, так что с этой стороны я была абсолютно застрахована, но на всякий пожарный через знакомого охранника в американском посольстве пришлось отправить факс с сообщением, что госпожа Мэйфлауэр командирована в Южную Африку по собственной просьбе. Но, кроме безопасности, мне нужна была еще и правдоподобность, чтобы никто не мог сомневаться, что в сгоревшем доме находится именно Инга Абалкина и никто другой. Спектакль был разыгран как по нотам. Ты сразу же клюнул на меня – как я и ожидала. Впрочем, если бы не ты, то кто-нибудь друг