я нереальным. Каменная плитка пола в вестибюле. Материя, из которой сшита моя одежда. Мои руки. Мои очки. Шаги женщины, пересекающей вестибюль.
– Добрый вечер, Гаспери, – поздоровалась женщина.
– Привет, Талия.
– Ты очень сосредоточенно рассматривал полы в вестибюле.
– Могу я задать тебе вопрос совсем из другой оперы?
– Будь добр, – сказала она. – У меня сегодня был очень скучный день.
– Ты когда-нибудь задумывалась о гипотезе симуляции? – Вопрос казался мне уместным. Я не мог думать ни о чем другом.
Она приподняла брови.
– О том, что мы живем внутри симуляции? Я читала статью об этом несколько месяцев назад.
– Вот как.
– Вообще-то, да. Я задумывалась об этом. Мне не верится, будто мы живем внутри симуляции. – Талия смотрела мимо меня, мимо вестибюля на улицу. – Я не верю. Может, это наивно с моей стороны, но мне кажется, симуляция могла быть и покачественнее. Понимаешь? Ну, раз уж ты утруждаешь себя симулированием, скажем, этой улицы, почему нельзя сделать так, чтобы все светофоры были исправными?
Светофор на той стороне моргал уже которую неделю.
– Понимаю.
– Ладно, – сказала Талия, – спокойной ночи.
– Спокойной ночи. – Я вернулся к своему занятию – все замечать и потом убеждать себя в том, что ничего из замеченного не является реальным. Но теперь меня отвлекало ее замечание. Никто в ту пору не говорил про захудалость лунных колоний, которая всех нас ставила в неловкое положение.
– Да, справедливости ради стоит сказать, что глянец облупился, – сказала Зоя, когда мы встретились поздно той же ночью. Моя смена заканчивалась в два часа ночи, и я позвонил узнать, можем ли мы встретиться. Я знал, что она не спит. Она все еще жила в режиме Града Ночи и, как я, предпочитала бодрствовать по ночам. Она взяла пару дней отгула. Я поехал на трамвае на ее квартиру, где мне довелось побывать всего несколько раз. Я и забыл, какой там царил сумрак от того, что стены были выкрашены в темно-серый цвет. Зоя коллекционировала старинные бумажные книги, главным образом, по истории. На стене висела картина в раме, которую мы написали вместе еще в детстве. Я был тронут. Нам было примерно четыре года и шесть лет, и мы изобразили самих себя яркими красками: мальчик и девочка держатся за руки, стоя под деревом.
– Куда подевался глянец? – спросил я. Она щедро налила мне стакан виски, который я потягивал очень медленно, поскольку плохо переношу алкоголь. Она уже взялась за вторую порцию.
– В новые колонии, я полагаю. На Титан, наверное. На Европу. В Дальние Колонии. – Мы сидели за кухонным столом. Она жила напротив Института Времени, о чем я знал, но не до конца осознавал. Чем жила Зоя? Она была очень привязана к маме, но теперь, когда мамы не стало, у Зои осталась только работа. И больше почти ничего, судя по всему. Но кто я такой, чтобы высказывать суждения. Я откинулся на спинку стула, глядя поверх кровли Института Времени на освещенные шпили вдалеке. Может, эмигрировать в Дальние Колонии? Фантастическая мысль. Но, конечно, следующей мыслью было: «Если мы живем внутри симуляции, тогда и Дальние Колонии ненастоящие».
– Что с ними стало? – спросил я. – С автором письма в ХХ веке, Эдвином, или как его там звали, и с Оливией Ллевеллин?
Зоя покончила со вторым стаканом – я выпил свой лишь до половины – и налила себе третий.
– Автор письма попал на войну, вернулся в Англию сломленным человеком и скончался в лечебнице для душевнобольных. Оливия Ллевеллин умерла на Земле. Когда она была в книжном турне, разразилась пандемия.
– Зоя, – спросил я, – расследование уже началось?
– Вроде как. Идут предварительные обсуждения. Путешествия во времени обросли непомерной бюрократией.
– Тебе придется… Тебя отправят в путешествие во времени?
– Несколько лет назад я чуть не ушла из Института Времени, – сказала она. – Я согласилась остаться при условии, что меня больше не будут отправлять в такие командировки.
– Ты путешествовала во времени, – сказал я, и в тот миг мое благоговение перед сестрой стало безграничным. – Где ты была?
– Мне нельзя об этом говорить. – Она помрачнела.
– Ты можешь хотя бы сказать, почему тебе расхотелось этим заниматься? Думаю, это…
– Ты думаешь, это увлекательно, – договорила она. – Да. Поначалу дух захватывает. Портал в другой мир.
– Так я себе и представлял.
– Но прежде чем ты туда отправишься, Гаспери, тебе придется года два заниматься исследованиями. Когда отправляешься в определенную точку во времени, тебе предстоит провести конкретное расследование, и ты должен изучить всякого, с кем тебе придется столкнуться. В Институте Времени сотни сотрудников занимаются только составлением досье на давно почивших людей для путешественников во времени, и ты обязан изучать эти досье до тех пор, пока не узнаешь о них абсолютно все.
Она замолчала, чтобы выпить.
– Так что, Гаспери, представь себе: ты приходишь на вечеринку в глубокой древности и точно знаешь, как и когда умрет каждый из присутствующих.
– Жутковато, – согласился я.
– А смерть некоторых вполне можно было бы предотвратить, Гаспери. Допустим, ты беседуешь с женщиной, у которой маленькие дети, и ты знаешь, что она утонет во время пикника в следующий вторник. Поскольку ты не имеешь права вмешиваться в ход истории, ты ни в коем случае не можешь ей посоветовать: «Не ходите плавать на будущей неделе». Ты должен дать ей умереть.
– Нельзя вытаскивать ее из воды.
– Именно.
На минуту я не знал, что сказать, и глазел на крыши и шпили, раздумывая, способен ли я дать умереть кому-нибудь ради хода истории. Зоя потихоньку потягивала виски.
– Эта работа требует почти нечеловеческой отчужденности, – призналась она наконец. – Я сказала «почти»? Не почти, а просто нечеловеческой отчужденности.
– Значит, кому-то придется отправиться в прошлое, чтобы провести расследование, – сказал я, – но не тебе.
– Будет несколько человек, но я не знаю кто. Никто не рвется на такую работу.
– Отправь меня, – предложил я. Ибо в тот момент я думал, что теоретически женщина, которой суждено утонуть в следующий вторник, все равно утонет.
Она удивленно посмотрела на меня. Ее щеки порозовели, но кроме этого она выглядела совершенно трезвой.
– Исключено.
– Почему?
– Во-первых, работа очень опасная. Во-вторых, ты не удовлетворяешь требованиям.
– Что я должен уметь, чтобы отправиться в прошлое и беседовать с людьми? Ведь это же от меня требуется? Каковы требования?
– Куча психологических тестов, потом годы подготовки.
– Я справлюсь, – сказал я. – Вернусь за парту. Пройду любую подготовку. Ты знаешь, степень по криминалистике у меня почти в кармане. Я умею проводить собеседования.
Она молчала.
– Ты хочешь сузить круг посвященных, – сказал я, – не так ли? Представляю, какая паника поднимется, если просочится слушок, будто мы живем внутри симуляции.
– Мы не знаем, живем ли мы внутри симуляции, и «паника» – это не то слово. Скорее, полный «вельтшмерц» [5].
Насчет «вельтшмерца» я загляну в словарь чуть позже. Есть слова, с которыми сталкиваешься всю жизнь, так и не зная их значения.
– Зоя, – сказал я, – моя жизнь проходит бесцельно.
– Не говори так, – отрывисто сказала она.
– Просто… эта ситуация, – сказал я, – назови как хочешь, эта возможность, пожалуй, самое интересное в моей жизни.
– Тогда заведи себе хобби, Гаспери. Займись каллиграфией, стрельбой из лука, не знаю, чем там еще.
– Может, подумаешь об этом, Зоя? Поговоришь с кем надо? Вдруг мою кандидатуру рассмотрят? Если речь о том, чтобы отправиться в прошлое, тогда никакой спешки? У меня хватит времени на подготовку. Я сделаю все, что пожелаешь. Займусь учебой, психологической подготовкой, чем угодно… – Я поймал себя на том, что совсем заболтался, и умолк.
– Нет, – отрезала она. – Ни в коем случае. – Она осушила стакан. – Если я считаю работу опасной, это значит, я не хочу, чтобы ею занимались те, кого я люблю.
После этого мы не виделись с Зоей три недели, и на ее мобильном устройстве высвечивалось сообщение «нет на месте». Я ходил на работу, возвращался домой, мерил шагами свою квартиру, разговаривал с котом. Наконец, в выходной день я оставил ей голосовое сообщение о том, что собираюсь к ней на работу. Ответа не последовало, и под вечер я отправился на трамвае в Институт Времени. Она рассказывала мне о своем расписании. Я знал, что застану ее на месте. Я смотрел на проплывающие мимо блеклые улицы, на старые каменные здания с поврежденной кладкой и незаконные убогие жилища, которые лепились к ним – влияние Града Ночи добралось и сюда, дуновение беспорядка, которое меня приободряло – и меня посетила дикая мысль о том, что Зоя умерла. Она слишком много работала и слишком много пила. В первый год после маминой смерти мои мысли стали часто склоняться к катастрофе.
Я стоял напротив белокаменного монолита Института Времени и позвонил ей еще раз. Тщетно. Было около шести вечера. Несколько человек, поодиночке или парами, выходили из здания. Я принялся изучать их лица, пытаясь представить, каково это, когда работа связана с высокими ставками, высокой ответственностью. И в одном из лиц я узнал Ефрема.
– Еф, – сказал я.
Он поднял глаза, вздрогнув.
– Гаспери! Что ты тут делаешь?
Я перекинулся парой слов с Ефремом на похоронах матери, но в тот день голова шла кругом. Мы толком не разговаривали после последней вечеринки в его доме год назад. Может, дело было в освещении купола, которое мерно угасало, но и становилось все более серебристым, приблизительно напоминая земные сумерки, но Ефрем выглядел старше, чем я его помнил, старше и более измотанным.
– Я собирался спросить тебя о том же, – сказал я. – Что делает лесовод в Институте Времени? – Он замялся, и в тот миг меня осенило: есть нечто, о чем ему не хочется распространяться, а мне не положено знать. – Ведь ты здесь работаешь?