– Я нахожусь в самоизоляции сто девять дней, – ответила Оливия. – Думаю, мне захотелось написать о чем-то, что происходит как можно дальше от моего жилища.
– И это все? – спросила журналистка. – Физическая дистанция как способ путешествовать во время самоизоляции?
– Нет, думаю, нет. – Приближался вой сирен «Скорой помощи», а потом «Скорая» остановилась перед зданием напротив. Оливия повернулась спиной к окну. – Просто… послушайте, – сказала Оливия, – я не хочу излишнего драматизма и знаю, что то же самое сейчас происходит во многих местах, но вокруг столько смерти. Я не хочу писать ни о чем реальном.
Журналистка молчала.
– И я знаю, что то же самое переживают все остальные. Знаю, как мне повезло. Знаю, насколько хуже могло все обернуться. Я не жалуюсь. Но мои родители живут на Земле, и я не имею понятия, что с… – ей пришлось замолчать и сделать вздох, чтобы взять себя в руки, – …когда их снова увижу.
Мимо промчались одна за другой две «Скорые помощи». Оливия оглянулась через плечо. «Скорая» на той стороне улицы все еще стояла там.
– Вы на месте? – спросила Оливия.
– Извините, – сказала журналистка подавленным голосом.
– В каком вы положении? – участливо спросила Оливия. До нее дошло, что голос журналистки звучит очень молодо. Она взглянула на календарь. Журналистку звали Аннабель Эскобар, и она работала в городе Шарлотт, в котором, если Оливии не изменяла память, ей довелось побывать во время давешнего турне по Соединенной Каролине.
– Я живу одна, – ответила Аннабель. – Нам нельзя выходить из дому, и я просто… – Но теперь она расплакалась, не на шутку разрыдалась.
– Сочувствую вам, – сказала Оливия. – Вам, должно быть, так одиноко. – Она смотрела в окно. «Скорая» не двигалась с места.
– Я просто очень давно не была ни с кем в одной комнате, – сказала Аннабель.
На вторую ночь поисков научный журнал многовековой давности выдал ссылку на некоего Гаспери Ж. Робертса. Журнал был посвящен тюремной реформе. Находка послужила началом падения в «кроличью нору», на дне которой Оливия обнаружила тюремные архивы с Земли: Гаспери Ж. Робертс был приговорен к пятидесяти годам лишения свободы за двойное убийство в Огайо в конце ХХ века. Но его фотографии не было, поэтому Оливия не знала, тот ли это человек.
– Итак, Оливия, – сказал другой журналист. В серебристой голографической комнате они оба маячили в компании двух других писателей, которые тоже написали книги о пандемии. Все четверо призрачно мерцали. – Сколько экземпляров «Мариенбада» вы продали за время пандемии?
– O, – ответила Оливия. – Не знаю. Много.
– Я знаю, что много, – сказал он. – Книга попала в списки бестселлеров в дюжине стран на Земле, во всех трех лунных колониях и в двух из трех колоний на Титане. Нельзя ли поконкретнее?
– К сожалению, у меня нет под рукой статистики продаж, – ответила Оливия. Все голограммы вытаращились на нее.
– Неужели? – засомневался журналист.
– Вот не догадалась принести на интервью справку о выплаченных гонорарах, – сказала Оливия.
Спустя час после интервью она сняла шлем и немного посидела, закрыв глаза. Она вернулась домой с Земли уже давно, и, когда открыла окно, воздух Второй Колонии снова показался ей свежим. Воздух, возможно, фильтровали, но здесь росли деревья, была проточная вода. Здесь, за окном, мир был такой же реальный, как любой другой, который населяли люди. Оливия впервые за много дней поймала себя на мысли о Джессике Марли и ее никудышном романе о взрослении на Луне. «Послушай, – хотелось ей сказать, – нет ничего болезненного в здешней ненатуральности. Жизнь под куполом, в искусственной атмосфере, это все еще жизнь». Взвыла и умолкла сирена. Оливия взяла свое устройство, задала поиск Джессики и обнаружила, что та умерла два месяца назад в Испании.
– Мама? – Сильвия стояла в дверях. – Твое интервью закончилось?
– Привет, лапушка. Да. Закончилось. Раньше времени. – Джессике Марли было тридцать семь.
– У тебя будет другое интервью?
– Нет. – Оливия присела на колено перед дочуркой и быстро обняла. – До завтра не будет.
– Поиграем в «Заколдованный Лес»?
– Конечно.
Сильвия аж заерзала в предвкушении. «Я должна была умереть во время пандемии». Теперь Оливия знала, что проведет остаток жизни, пытаясь осмыслить этот факт. Но ее кипучее улыбчивое пятилетнее чадо сидело перед ней, и в тот момент, когда отсветки очередной «Скорой» осветили потолок, она осознала, что можно ответить улыбкой на улыбку. Вот странный урок, усвоенный во время пандемии: жизнь может быть спокойной и перед лицом смерти.
– Мама? Сыграем в «Заколдованный Лес»?
– Давай, – сказала Оливия. – Открывается дверь портала…
VI. Мирэлла и Винсент / Поврежденный файл
Следуй за доказательствами. В годы переподготовки Гаспери, с того самого вечера, когда он зашел к Зое поздравить ее с днем рождения, и по сию пору эта мантра служила ему путеводной звездой. Текущий момент становился бессмысленным термином, но все же любой момент можно свести к дате. Скажем, 30 ноября 2203 года. Колония‑2 – город, охваченный пандемией, которая убьет пять процентов ее населения. Этот город еще не стал родиной Гаспери и не превратился в Град Ночи. Они с Зоей стремительно шагали по его улицам, уклоняясь от патруля.
– Сюда, – сказала Зоя и втянула его в дверной проем. Сквозь стеклянную дверь Гаспери разглядел комнату с темными столами и стульями. Ресторан. Бывший. Все рестораны в Колонии‑2 закрылись.
Они стояли близко друг к другу в тени и прислушивались. Ничего, кроме сирен, Гаспери не слышал.
– Ты знаешь, что нарушил самый важный протокол, – тихо произнесла Зоя. – Почему ты это сделал?
– Я не мог не предупредить ее, – ответил Гаспери.
– Ладно, – сказала она, – вот как обстоят твои дела. Я провела только предварительный анализ, но, насколько я понимаю, твое решение спасти Оливию Ллевеллин не имело видимого воздействия на Институт Времени.
– Значит, я выкручусь?
– Нет, – отрезала она. – Это значит, что ты не был немедленно потерян во времени. Это значит, что твои полномочия на путешествие во времени еще не отменены. Потому что на твое обучение мы угрохали пять лет, и ты все еще можешь пригодиться Институту Времени, хотя бы на время расследования. Но на твоем месте я бы вытащила датчик слежения из плеча и не возвращалась бы. – Она подняла свое устройство. – Мне пора, – сказала она. – Оставайся здесь, в этом времени, а я постараюсь тебя навестить.
– Подожди. Прошу тебя.
Она неподвижно смотрела на него.
– Я знаю, ты бы никогда не поступила, как я, – сказал он. – Но, допустим, ты это сделала. Как бы ты поступила на моем месте, Зоя?
– Мне трудно представить то, чего не было, – ответила она.
– Может, попробуешь?
Зоя вздохнула и закрыла глаза. В тот миг, глядя на нее, Гаспери осознал, что он ее единственный родной человек. Их родители умерли. Замуж она так и не вышла. Если у нее были друзья или привязанности, она о них никогда не говорила. Он чувствовал себя кругом виноватым. Зоя открыла глаза.
– Я бы попыталась раскрыть аномалию, – сказала она.
– Каким образом?
Зоя так долго молчала, что он было подумал, она и не собирается отвечать.
– Постой-ка, – сказала она. – Наши лучшие исследователи потратили год на определение этих координат. – Она ввела что-то в свое устройство, и он услышал перезвон на своем устройстве в кармане. – Я выслала тебе новое место назначения, – пояснила Зоя. – Нам неизвестно время, а только день и место, поэтому тебе придется выждать в лесу. – Она ввела новый код и исчезла.
Гаспери остался стоять в дверном проеме – в своем городе, но в чужом веке. Закрыв глаза, он продумывал ход следствия, потому что это было предпочтительнее, чем думать о сестре или о том, что его ждет, если он вернется в свою эпоху. Ему задали новое место назначения. Он ввел коды и отправился туда.
Он очутился на пляже в Кайетте. По координатам получалось, что он попал в лето 1994 года, но поначалу ему показалось, что это ошибка, ибо за восемьдесят лет местность совсем не изменилась. Он смотрел на два островка, деревья, торчащие пучками из воды, и на одно жутковатое мгновение ему показалось, что он опять в 1912 году, облаченный в рясу священника начала XX века, готовый встретиться с Эдвином Сент-Эндрю в церкви.
Белая церквушка на холме не изменилась со дня последнего посещения – возможно, ее недавно перекрасили, – но дома в округе стали другими. Он повернулся спиной к поселку, и его взгляд упал на океан. Солнце поднималось, по воде расходилась сине-розовая рябь. Ему понравилось, как она расходилась одинаковыми волнами. Теперь, впервые за долгое время, ему вспомнилась мама. В детстве она жила на Земле. В доме, в котором он провел свое детство, у нее на кухне висело фото земного океана в рамке – волны в прямоугольнике на стене близ печки. Он помнил, как она смотрела на эту картинку, перемешивая суп. А для себя он усвоил, что океан не имеет веса в его сердце: он не фигурирует ни в одном детском воспоминании и ни в одном важном событии в жизни. Океан был всего лишь местом, которое он видел в кино и где бывал по работе, поэтому не вызывал у него особых чувств. Через мгновение он повернулся и зашагал прочь по пляжу, следуя координатам, мягко высвеченным на устройстве. Он миновал последний дом, затем вошел в лес.
Теперь ходить по лесу было легче, чем в рясе, но у него по-прежнему не было навыков. Почва была слишком мягкой, ветки цеплялись за одежду, казалось, на него наседают со всех сторон. Денек выдался погожий, но утром, возможно, прошел дождь. Влажный папоротник прилипал к ногам. Его обувь оказалась не такой непромокаемой, как он надеялся. Устройство мягко пульсировало в руке, возвещая о том, что он приближается к искомому месту. Он выпустил из руки ветку, которую придерживал, чтобы та не мешала ему считывать экран, и ветка хлестнула его по лицу.