– С тобой снова хочет поговорить детектив Мартин. – Ну разумеется, сбросить эту бомбу поручили Ашу. Я знаю, как ему ненавистна такая роль, но брату каким-то образом легче со мной договориться. – Она сама, если хочешь, придет к нам домой, тебе не придется тащиться в участок. Покажет кое-какие фотографии. Она знает, что ты ничего не помнишь, но хочет, чтобы ты все равно посмотрела. Вдруг что-то разбудит твою память.
Я отворачиваюсь к окну, дабы не смотреть Ашеру в лицо, пока молча ему лгу. Мою память не нужно будить, это она не дает мне спать. Я помню все.
Каждую деталь.
Вспоминаю каждую ночь.
На протяжении последних 473 дней.
В субботу я встречаюсь с детективом Мартин. Просматриваю фотографии. Изучаю фотороботы. Потом качаю головой. Его нет среди них. И никогда не бывает. Они и понятия не имеют, кого ищут. Она вручает нам свою очередную визитку. Их у нас скопилась уже целая стопка.
Я должна им рассказать. Знаю, что должна. Но он мой. Не хочу давать ему возможность улизнуть. Он должен заплатить за все, и только я буду решать, как именно.
В воскресенье утром папа печет нам блинчики на завтрак, как делал это раньше. Я спускаюсь вниз на аромат жарящегося бекона. Еще два дня в доме будет витать запах свиного жира. Через два дня меня здесь не будет, но пахнуть будет все равно, независимо от моего присутствия.
Следом спускается Ашер: в одних плавках и без рубашки. Мама немедленно отправляет его наверх с требованием что-нибудь накинуть на себя. Он издает недовольный стон, но послушно уходит. Ашер как раз собирается на пляж с той самой Аддисон Хартли. Она заедет за ним уже меньше чем через час. Честно говоря, мне не терпится познакомиться с девушкой, которая вынуждает моего брата делать вид, будто он не ведет себя как влюбленный дурак. Я рада за него, потому что нет ничего нормальнее, чем отправиться на пляж с человеком, в которого ты до одурения влюблен. Он зовет меня с ними, но я, несмотря на соблазн, отказываюсь, мотая головой.
– Поехали с нами. Будет весело, – настаивает он. Я не сомневаюсь, что в компании Ашера и его девушки будет весело. И даже вопреки своей жутковатой бледности могла бы поехать с ними, если бы там не было других ребят, которые обязательно поедут. Пусть я и уехала из Брайтона, но тут меня вряд ли когда-нибудь забудут. Я снова мотаю головой.
– Езжай с ним. Там будут все твои старые друзья, – с надеждой произносит мама. Видеть надежду на мамином лице невыносимо, особенно зная, что придется ее погасить. Сложно сказать, в чем она заблуждается больше: что это достаточно веский аргумент или что у меня действительно есть друзья. Все мои немногочисленные друзья, скорее всего, проводят воскресенье в компании музыкального инструмента, а не бегают полуголые по пляжу.
– Тебе ничто не мешает поехать, Мил… – вступает отец, но вовремя осекается. Верно, папа, ничто, кроме того, что мне все время придется ходить в рубашке, чтобы скрывать шрамы, и отбиваться от сотни вопросов, на которые я не хочу отвечать, даже если бы не молчала. Оказаться проткнутой железнодорожным костылем и то не так больно.
Спросите у меня, кто из нашей семьи труднее всего переживает эту дерьмовую ситуацию, и я скажу вам – мой отец. Он хоть и крутого нрава, но спокойный. Добрый, заботливый, однако может быть и жестоким, если требуется защитить своих детей. Как и все отцы. Проблема в том, что меня он не защитил. Не сумел. Да и в этом случае никто бы не смог. Хотя он, скорее всего, другого мнения.
– Однажды тебе все-таки придется вернуться к нормальной жизни, – продолжает он. Чувствую, меня ждет лекция на тему «никаких оправданий». Нам с Ашером всегда запрещали оправдываться, даже сейчас. И что-то мне подсказывает, речь идет не только о поездке на пляж. – Над тем, что случилось, ты была не властна, у тебя не было выбора. Как не было его и у нас. Но сейчас ты можешь выбирать. А мы – нет. Ты одна отвечаешь за свою жизнь, нам остается только наблюдать за тобой с боковой линии, пока ты раз за разом совершаешь неверные передачи. – Ну вот, теперь мы переходим к спортивной терминологии. – Мы не собираемся принуждать тебя к тому, к чему ты не готова. Тебя и так достаточно заставляли. Но ты должна решить для себя, как долго еще эта ситуация будет определять твою жизнь.
Теперь-то мои родители наверняка понимают, что своим воспитанием сами себя загнали в угол, когда настаивали на том, чтобы мы с Ашером самостоятельно делали свой выбор, несли за него ответственность и принимали его последствия. Сейчас они не могут вернуть сказанное обратно. Им остается только позволить мне самой принимать решения, верные и неверные, и наблюдать за тем, как я живу с этим результатом, потому что они меня так научили.
Было здорово, пока мою жизнь определяла роль пианистки из Брайтона. Пока я делала правильный выбор. Пока каждое мое решение соответствовало желаниям родителей. Я позволяла себе плыть по их течению, где меня сглаживали и полировали до совершенства, словно перекатываемый в песке камень. Но как только идеальная форма была достигнута, меня рывком вытащили из воды, швырнули и разбили на тысячи осколков, которые мне не под силу собрать. Многие кусочки потерялись, и я не знаю, где они. А те, что остались, больше не складываются воедино.
Наверное, я так и буду состоять из осколков. Зато можно перекладывать их, переставлять в любом порядке, в зависимости от дня и нужного образа. Я могу в любое время меняться, становясь множеством разных девушек, и ни одна из них не будет мной.
Мы сидим за столом и едим блинчики, приготовленные из блинной смеси. Даже Ашер молчит. После завтрака я ухожу к себе наверх, ищу новые имена, чтобы добавить их к своей настенной коллекции. Из окна вижу, как к дому подъезжает Аддисон, но вниз не спускаюсь. И пусть мне не суждено познакомиться с ней, в одном Ашер прав: она – нереальная красотка.
Во второй половине воскресного дня, в шестом часу, я сажусь в свою машину. Все выходят проводить меня. Мама напоминает, чтобы я написала ей, как только приеду к Марго – так она будет знать, что я благополучно добралась. Папа обнимает меня и захлопывает дверцу вычищенной до блеска машины, которую они с Ашером вчера намывали. Едва очутившись за рулем, я блокирую двери, выключаю радио и уезжаю.
Поездка домой для меня сродни культурному шоку. Другой дом, другое лицо, другая одежда, другое имя. То же одеяло. Порой мне даже кажется, что было бы неплохо упаковать Ашера в коробку и увезти с собой к Марго. Но тогда он увидит мое нынешнее состояние. Поймет, что мне стало не лучше, а хуже, и я вновь столкнусь с теми самыми разочарованиями и потерянными надеждами, от которых в первую очередь сбежала. Кроме того, как только он хорошенько меня узнает, сразу начнет набрасываться с кулаками на любого парня, кто видел меня во всем моем великолепии голливудской Белоснежки.
Пока доеду до Марго, будет уже восьмой час. Я специально так рассчитала время, чтобы мне не пришлось решать, идти на ужин к Дрю или нет. Я даже начинаю чувствовать себя виноватой из-за того, что никто из нас с Джошем не попытался рассказать ему, как много времени мы проводим вместе. Дело не в том, что я против того, чтобы Дрю знал; думаю, он уже смирился с тем, что никакое количество выпитого алкоголя не заставит меня с ним переспать. Проблема в другом: он неминуемо начнет задаваться вопросом, каким образом мы проводим с Джошем столько времени, не разговаривая. Даже если его подозрения беспочвенны, это все равно подозрения, а они мне не нужны. Ну и если быть честной, часы, проведенные в гараже с Джошем, в отличие от времени в школе, с Марго и всем прочим, принадлежат мне одной. И пока я не хочу ими делиться. По-видимому, Джош тоже ничего не сказал Дрю.
Глава 19
Джош
– Настя не сможет прийти на ужин. И попросила меня по пути на работу завезти вот это. – Стоящая в дверях светловолосая женщина протягивает мне высокий торт, изящно украшенный сахарной глазурью. По краям тарелки тянется знакомый синий узор «огурцы». В последний раз это блюдо с лежащим на нем печеньем я видел на крыльце своего дома.
– Попросила вас? – с недоверием переспрашиваю я. Значит, она мне соврала и все-таки разговаривает с другими людьми? Непонятным образом меня это задевает. И довольно сильно.
– Она написала мне этот адрес под словами «Завези, воскресенье, 17.45». А внизу приписала «пожалуйста». Это самое большее, чем она меня удостоила за много лет. – В голосе слышно раздражение от того, что ей приходится что-то мне объяснять.
– О, понятно. Спасибо. – Я забираю торт у нее из рук.
Женщина смотрит на меня так, будто чего-то ждет.
– Кто ты? – наконец спрашивает она.
– Джош Беннетт. А вы кто?
– Можно мне войти?
Ее просьба лишает меня дара речи, но мне не хочется показаться грубым. Я присматриваюсь к ней. Очень худая, загорелая, со светлыми волосами – в моем представлении она даже отдаленно не похожа на серийного убийцу. Впрочем, не похожа и на Настю, хотя это, насколько я могу судить, та самая тетя, о которой говорил Дрю. Я открываю дверь шире и пропускаю ее в дом. Понятия не имею, что ей от меня нужно, если только Настя не пудрит мне мозги, а эта женщина не хочет поведать то, чего я еще не знаю.
– Марго Траверс. Настя живет у меня. – Она протягивает мне руку. В ответ я приподнимаю торт. – Послушай, я не стану ходить вокруг да около, мне скоро надо быть на работе, и, откровенно говоря, я все это не очень люблю. – Ясно. – Даже если бы мне не пришлось завозить торт, в ближайшие выходные я бы все равно пришла сюда, чтобы узнать, что происходит. – Трудно сказать, что я сейчас испытываю больше: волнение или любопытство, – но она меня точно заинтриговала. – На Настином телефоне установлен датчик слежения. – На секунду она замолкает. Видимо, дает мне время как-то отреагировать. Я молчу. – Периодически я проверяю ее местонахождение. Несколько недель назад в ее маршрутах всплыл этот адрес. С тех пор я стала проверять его чаще, и знаешь, что обнаружила? – Разумеется, знаю, и вам это известно. Спрашиваете лишь для пущего эффекта, а потом все равно скажете. – А то, что этот адрес стал высвечиваться постоянно: в девять часов, в десять, в одиннадцать. Иногда в полночь. – Все верно. Я не подтверждаю ее слова и не опровергаю. Пусть говорит, пока не спросит что-то конкретное. – Ты не хочешь мне ничего рассказать? – Она выжидающе смотрит на меня.