Час спустя мы возвращаемся ко мне домой. Рана на руке обработана и перевязана. С меня взяли обещание, что к инструментам я не подойду как минимум неделю, в зависимости от скорости заживления.
– Теперь у тебя тоже левая рука повреждена. – Настя берет мою забинтованную ладонь и, разглядывая, крутит ее. – Небось с ума сойдешь, да?
– С большой долей вероятности. – Мысль о невозможности работать больше недели расстраивает меня сильнее, чем это хочется признавать.
– Ты даже не сможешь мыть посуду. – Ей явно нравится такая перспектива.
– Будем есть из бумажным тарелок, – сухо отвечаю я.
– Во время твоей психотерапии я сижу с тобой, – говорит она. Я не сразу осознаю, о чем она толкует. Гараж, инструменты, доски, работа. Моя психотерапия. То, что не позволяет мне слететь с катушек. – Хочешь теперь побывать на моей?
В понятие психотерапии у Насти, как выясняется, входят вечерние пробежки. Не просто бег трусцой. Или неспешная прогулка. Она мчится с бешеной скоростью. Крошечная и хрупкая как фарфоровая кукла, она муштрует меня вот уже три дня подряд, точно инструктор строевой подготовки. Я чувствую себя несчастным и обессиленным. Каждый раз меня тошнит. Жаль, нельзя сказать ей, как сильно я ненавижу бег.
Я с трудом поспеваю за ней, особенно на длинных дистанциях. Ноги у меня длиннее, и на спринте могу ее обогнать, но выносливости мне не хватает. Настя же способна преодолевать километр за километром, но делает это не ради физической нагрузки. Она бежит так, словно кто-то гонится за ней.
– Тебя не всегда будет тошнить. Со временем станет легче, – замечает Настя, стоя в нескольких шагах от меня, пока я опустошаю желудок в кусты возле дома какого-то бедолаги.
– Только если я продолжу этим заниматься, – отвечаю я, а сам думаю о том, что надо бы брать с собой на пробежку бутылку воды для полоскания рта. Или хотя бы жвачку.
– А ты не собираешься? – В ее голосе слышно не удивление или любопытство. А разочарование.
Не люблю разочаровывать людей. Особенно Настю. Если она хочет, чтобы я бегал с ней, пусть так и будет. Может, в конце концов ей надоест, что я все время не успеваю за ней, и она отправит меня домой, где можно будет снова спрятаться в гараже. Ее любимое занятие – убегать. Мое же – прятаться.
Как только мы возвращаемся ко мне, я тут же иду в душ, пообещав после него отвезти Настю домой. Мне буквально приходится силком вытаскивать себя из воды, потому что я мог бы простоять под душем всю ночь. Каждая клеточка моего тела ноет от усталости.
Войдя в гостиную, я обнаруживаю записку на кофейном столике.
«Приходится бежать – кроме шуток. Мне трудно держать себя в руках, зная, что в соседней комнате ты стоишь мокрый и голый. Решила не испытывать судьбу. Увидимся завтра.
P. S. Твое чистое белье я сложила. Не волнуйся. Трусы не трогала».
Внизу подпись в виде нарисованного улыбающегося солнышка – самый нехарактерный для нее поступок.
Я захожу в постирочную. На стиральной машине лежит стопка аккуратно сложенного чистого белья. Открываю дверцу сушилки – внутри только мои трусы.
Глава 30
Настя
– Мороженое.
Я знаю это слово. Мне оно нравится. Я поднимаю голову от учебника по физике – моего ближайшего спутника последних трех часов. Я никогда не сдам этот экзамен. Даже не стоило записываться в этот класс. Мне пришлось начинать с самого нуля. Рядом со мной стоит Джош. Он наклоняется и захлопывает мой учебник. Наверное, это как-то связано с потоком брани, которой я разразилась несколько минут назад.
Учеба никогда не была моей сильной стороной. Я не очень умна, что без труда доказываю себе по несколько раз на дню. Умник у нас Ашер. В нашей семье это почетное место отведено ему. У Ашера есть бейсбол и школа. У меня было фортепиано. А теперь нет ничего.
– Оно тебе нужно. И мы его достанем. Прямо сейчас. – Снова включил злого папочку.
– Сейчас?
– Сейчас. Сама же говорила, что без необходимой порции мороженого может произойти что-нибудь плохое, помнишь? Это как раз тот случай. Ты раздражаешься и психуешь как парень, которому не удалось перепихнуться.
– Милое сравнение. – Они и правда психуют?
– Прости, но так и есть. А психованное Солнышко никому не нравится. Это противоречит законам природы. – Он отодвигает стул вместе со мной от стола.
– Говоришь так, будто я какая-то капризная четырехлетка. – Капризная – надутая, упрямая, своенравная, угрюмая. Нахваталась этого у Ашера, пока он готовился к экзаменам.
– Именно так ты себя и ведешь. Только с более разнообразным словарным запасом. А теперь тащи свою задницу к грузовику. Мы кое-куда едем. – Джош берет ключи от машины, открывает дверь и ждет меня, застыв в дверном проеме.
В восемь часов вечера мы подъезжаем к торговому центру, расположенному в трех километрах от дома Джоша. Он ведет меня к кафе-мороженому, спрятавшемуся в дальнем углу комплекса. Если не знать, где оно находится, никогда не найдешь. Сегодня вторник, и в кафе почти никого нет, кроме сидящей за угловым столиком семьи с ребенком. Маленький мальчик весь перемазан сладким: очевидно, шоколадное мороженое попадает больше на одежду, чем к нему в рот. В этом заведении я впервые. Обычно предпочитаю есть мороженое прямо из ведерка за кухонным столом, там, где меня никто не видит. Мороженое делает меня счастливой, и мне очень нравится это ощущение.
Кафе напоминает крошечный рай в пастельных тонах. Каждая деталь в нем буквально кричит: «МИЛОТА!» По всему залу расставлены шесть столов со стеклянными столешницами. Должно быть, содержать их в чистоте, где сплошь и рядом тающий сахар, – настоящий кошмар. У стульев серебристый металлический каркас, под стать основаниям столов, и мягкие виниловые сиденья нежных оттенков: розовых, желтых, голубых и лавандовых. Я окидываю взглядом свой наряд – черный с головы до ног. Похожа на Эльвиру[5], случайно затесавшуюся в рекламу яркой разноцветной косметики для подростков.
Девушка, вытирающая столы в зале, мне незнакома. А вот ту, что стоит за прилавком, я узнаю. Старшеклассница по имени Кара Мэттьюс, из моего бывшего класса музыки. Когда мы входим в кафе, она смотрит на нас во все глаза. Потом, должно быть, спохватывается и отводит взгляд, но уже и без того понятно, о чем она думает. Настя Кашникова и Джош Беннетт заявляются в кафе-мороженое вместе во вторник вечером. Похоже на начало плохой шутки. Или конец света.
– Тебе какое? – интересуется у меня Джош, прекрасно зная, что я не могу ответить ему здесь. Я нетерпеливо выгибаю брови. В ответ на мой недовольный взгляд он в защитном жесте вскидывает ладони. – Не очень хочется, чтобы меня обвинили в шовинизме, но, если ты не скажешь, какое мороженое будешь, мне придется брать наугад. – В его словах проскальзывает лукавство, и я им не доверяю. Пожимаю плечами – у меня это отлично получается. Способность эта может сравниться только с умением кивать.
Поскольку делать нечего, я сажусь лицом к окнам, чтобы мне не нужно было смотреть на Кару Мэттьюс, а ей – на меня. Слава богу, на мне одежда, в которой я хожу в школу. Джош уходит к прилавку. До меня доносится его голос, но слов не разобрать. Зато хорошо слышно Кару.
– Правда? – смеется она. Я гадаю, что же такого он ей сказал, но речь его чересчур тихая. Трудно представить себе, чтобы Джош Беннетт флиртовал с Карой Мэттьюс – эта мысль совершенно не укладывается в моей голове. Я вожу пальцами по скошенным краям стеклянной столешницы и пытаюсь предположить, с каким именно мороженым он вернется к столу – лишь бы поддразнить меня. Наверное, это будет лаймовый сорбет с арахисовым маслом или какое-нибудь другое столь же отвратительное сочетание.
Ожидание тянется вечность. Нельзя же так долго заказывать мороженое? Я уже готова сдаться и обернуться, когда слышу его шаги. Эту неровную поступь я помню до сих пор.
– Вот и ужин, – сообщает Джош, появляясь у меня из-за спины. В его руках огромная лохань с мороженым, по-другому не назовешь, которую он ставит передо мной. Видимо, скупил все сорта мороженого, что были у них. Помню, раньше папа делал что-то похожее. Мог вытворить нечто совершенно нелепое, отчего я невольно забывала обо всех трагедиях, свалившихся на мои юные плечи. Это было еще до того, как я узнала, что такое настоящая трагедия. Тогда моим самым большим несчастьем было то, что Меган Саммерс одевается лучше меня или что я ошиблась во время выступления. Во времена моего детства Чарльз Уорд умел мастерски поднять мне настроение. Лучше, чем целая корзина щенков. И даже лучше, чем подтаявшее мороженое.
– Я не знал, какое именно ты хочешь, поэтому взял все виды. – И он не врет. Я разглядываю лохань мороженого и понимаю: здесь нет только того вкуса, который еще не придумали. Джош садится напротив меня и кладет локти на стол, безуспешно пытаясь сдержать самодовольную улыбку на лице.
Ручки с собой у меня нет, а разговаривать я здесь не могу, поэтому достаю из сумки телефон и отправляю сообщение парню, сидящему со мной за одним столом. Через секунду его телефон пикает. Он берет его и читает мое сообщение, состоящее всего из двух слов: «Где твое?»
А потом следует то, что шокирует даже меня. Джош Беннетт, король всех мрачных стоиков, смеется. Джош Беннетт смеется – более естественного, свободного и прекрасного звука я не слышала никогда. Знаю, Кара Мэттьюс смотрит на нас, а завтра в школе начнут болтать. Но сейчас мне плевать на это. Джош Беннетт смеется, и на мгновение в этом мире все становится хорошо.
– На День благодарения мы едем в отпуск, – сообщает мне мама по телефону, когда я возвращаюсь домой от Джоша.
Сейчас десять часов вечера. К этому времени мне пришло от нее три звуковых сообщения, а за ними простое текстовое: «Пожалуйста, позвони». Десять часов для моей матери – отнюдь не поздно. Больше нет. Теперь она чуть ли не до