– Потому что так приятно находить имена, которые несут в себе смысл. Одно такое имя стоит всех пустышек. – На ее лице проскальзывает слабая улыбка. Интересно, о чем она думает? Но она не дает мне возможности задать вопрос. – Как думаешь, где он сейчас? – спрашивает Настя, всматриваясь в небо.
– Наверное, там, где хорошо. Я не знаю. – Я жду, она тоже ждет. – Однажды я спросил у него, не боится ли он. Смерти. И только потом осознал, как же глупо спрашивать подобное у человека, который умирает. Если раньше он не задумывался об этом, то после обязательно начнет.
– Он расстроился?
– Нет. Наоборот, рассмеялся. Сказал, что совсем не боится. Но к тому времени его уже пичкали сильнодействующими лекарствами, так что он был не в себе. Рассказал, что уже знает, где окажется, потому что бывал там прежде. – Я замолкаю, поскольку мне больше не хочется делиться бреднями своего дедушки. Он ведь не всегда был таким. Только в конце, из-за боли и лекарств. Но Настя с любопытством смотрит на меня, в ее глазах читаются сотни вопросов. Я чувствую, что должен ответить на них. – Когда ему было двадцать лет, он работал на стройке. Однажды он вдруг упал, у него остановилось сердце. Фактически, я так полагаю, он был мертв в течение минуты или около того. Он рассказывал об этом тысячу раз.
– Тогда с чего ты решил, что его слова – результат воздействия лекарств, если слышал эту историю раньше?
– Потому что он говорил, будто ничего не помнит. Все у него спрашивали, видел ли он свет и прочую чепуху, а он все время отвечал, что, очнувшись, ничего не помнил. А потом в ночь перед отъездом в хоспис усадил меня и сказал, что должен напоследок мне кое-что поведать: дать последний совет и раскрыть тайну. Тогда-то он и сообщил, что на самом деле всегда помнил, где очутился после смерти. Помнил то место в мельчайших подробностях.
– И где же?
– По его словам, оно не имело какой-либо формы или смысла. Было больше похоже на неосознанное чувство. Как лихорадочный сон. Как надежда на второй шанс. Лишь одна деталь имела ясные очертания – садовые качели перед домом из красного кирпича. Но тогда он не понимал их значения, потому и не рассказал об этом никому. А потом показал мне старую фотографию, где они с бабушкой сидят точно на таких же качелях перед красным кирпичным домом, где она жила еще до их знакомства.
– Как мило, – говорит она, хотя в ее голосе звучит нечто похожее на разочарование. Мне хочется потянуться к ней, коснуться ее лица, руки, чего-нибудь.
– Да, мило, – отвечаю я, сам так не считая. – Только встретились они уже спустя три года после того несчастного случая, поэтому в свое время он и не придал этому значения. Но как только увидел качели и тот дом, сразу все понял. Ему было суждено остаться в живых. Вернуться к жизни, чтобы встретить ее. Именно рядом с ней находился его рай, даже если он этого не знал. Потому и не боялся. – Я поворачиваю к ней голову. Настя смотрит на луну, на ее губах, которые всего несколько минут были омрачены разочарованием, играет тень улыбки. Я тоже гляжу вверх, пытаясь понять, что она там видит. Тут она придвигается и кладет голову мне на грудь. Меня не слишком волнует причина: она замерзла или металлический кузов чересчур жесткий. Не задавая вопросов, я просто обвиваю ее рукой и прижимаю к себе, будто годами так делал. – Я же говорю, его пичкали кучей обезболивающих.
– Это был хороший совет? – интересуется Настя на обратном пути. Снова прислонившись головой к стеклу, она наблюдает за проносящейся дорогой.
– Что?
– Ты сказал, дедушка дал тебе последний совет. Хороший? – Она выпрямляется на сиденье и поворачивается ко мне.
– Нет, – смеюсь я, вспоминая о нем. – Абсолютно уверен, это был худший совет из всех возможных. Но я его тоже списываю на лекарства.
– Теперь ты обязан мне его рассказать. Я должна знать, что подразумевается под худшим советом. – Она полностью разворачивается ко мне, подогнув одну ногу под себя.
– Он сказал, – мне как-то неловко говорить ей об этом, – что у каждой женщины есть нечто такое, что она никогда не простит, с чем ни за что не готова мириться. И для каждой это что-то свое. Ложь, измена, что угодно. Секрет хороших отношений заключается в том, чтобы узнать, что именно твоя женщина не может простить, и не делать этого.
– Это и есть совет?
– Я тебя предупреждал. Он еще сказал, что в ту ночь видел на кухне енота. Так что…
– Ты веришь в это?
– В рассказ о еноте или в совет?
Она смотрит на меня, нетерпеливо склонив голову набок. Я кошусь на нее, прежде чем возвращаю взгляд на дорогу.
– Это ты мне скажи. Ты же девчонка. Причем одна из тех, кто не хочет, чтобы ее называли женщиной, верно? Хотя тебе уже почти восемнадцать. Это кажется странным.
– Вот только не надо, – сухо бросает она.
– Так что у тебя? – спрашиваю я.
– Ты про мой совет?
– Нет. Что ты не смогла бы простить? Наверняка есть что-то такое.
– Никогда не думала об этом. – Она отворачивается к окну. – Полагаю, убийство не в счет.
– Не в счет. Иначе ты была бы мертва, и прощать было бы бессмысленно.
– Необязательно, но предположим. Наверное, для меня это чрезмерная любовь.
– Ты не смогла бы простить чрезмерную любовь? В таком случае я вынужден сослаться на мисс Макаллистер и потребовать у тебя подтверждающих фактов.
– Слишком много обязательств. Говорят, любовь безусловна, но это не так. А если и безусловна, то никогда не бывает бескорыстна. В любви всегда присутствуют ожидания. Люди все время ждут чего-то взамен. Например, хотят, чтобы ты был счастлив и все в таком духе, и это автоматически делает тебя ответственным за их счастье, поскольку они не могут быть счастливы, если несчастен ты. От тебя ждут быть таким, каким ты должен быть, и чувствовать то, что, по их мнению, ты должен чувствовать, потому что они любят тебя. А когда ты не даешь им того, чего от тебя хотят, они расстраиваются, ты тоже расстраиваешься, и всем становится плохо. Мне такая ответственность не нужна.
– Значит, ты предпочтешь, чтобы тебя никто не любил? – спрашиваю я. Жаль, что я за рулем и не могу смотреть на нее дольше секунды.
– Не знаю. Я просто рассуждаю. На этот вопрос у меня нет ответа. – Она выпрямляет согнутую ногу и вновь прислоняется головой к стеклу.
– Самый худший совет из возможных, – говорю я.
Я привык быть один, но сегодня вечером чувствую себя особенно одиноким. Я не просто один в своем доме – я один на всем белом свете. Возможно, это само по себе уже благо, потому что теперь мне не придется этого делать.
Сегодня, забираясь в постель, я даже не веду отсчет.
Глава 32
Настя
Я перестала говорить не сразу. Я разговаривала вплоть до того дня, когда вспомнила все, что со мной произошло, – больше года спустя. В тот день я замолчала. Это не было какой-то уловкой или тактическим ходом. Как не было психосоматическим расстройством. Это был мой выбор. И я сделала его осознанно.
Я вдруг поняла, что получила ответы. Но мне не хотелось их озвучивать. Не хотелось выпускать в мир и воплощать в реальность. Я не хотела признавать, что такое происходит и оно случилось со мной. Поэтому предпочла молчание со всеми вытекающими последствиями, потому что не настолько хорошо умела лгать.
Я всегда планировала сказать правду. Просто хотела дать себе немного времени. Чтобы подыскать правильные слова и смелость их произнести. Я не давала обет молчания. Не онемела внезапно от потрясения. У меня просто не было слов. И до сих пор нет. Я так их и не нашла.
Сегодня мне исполняется восемнадцать. Проснувшись, я не ощущаю никаких изменений. Не чувствую себя старше, взрослее или свободнее. Зато внутренне совершенно не соответствую тому, какой я должна быть в восемнадцать лет. Когда мне было четырнадцать, к нам приезжал погостить папин брат, дядя Джим. В то время он был очень недоволен собой, и ему требовалось время «произвести переоценку ценностей». Мама сказала, такое иногда случается со взрослыми. Прожив половину жизни, ты вдруг понимаешь, что не сделал того, что хотел сделать, не стал тем, кем думал стать, и это приводит тебя в глубокое уныние. Знала бы она, в какое уныние можно впасть, когда это осознание приходит к тебе в восемнадцать лет.
Я возвращаюсь из школы домой. Машины Марго на подъездной дороге нет. Обычно в это время она спит – в своей постели или в шезлонге у бассейна. Я знаю, на сегодняшний вечер Марго непременно взяла выходной, потому что обожает дни рождения и моему радуется больше меня самой.
Я швыряю рюкзак на кровать и отправляюсь на кухню. Не успеваю до нее дойти, как звонят в дверь. На крыльце стоят Марго, мои родители, Ашер и Аддисон. У мамы в руках торт; при виде меня ее губы, растянутые в улыбке, слегка вздрагивают. На мне одежда и макияж, с которыми я хожу в школу. В таком облике она еще никогда меня не видела. Лишь мельком, но не при полном параде. Мне кажется, она слегка шокирована. Марго выглядит так же, как и всегда, у брата покорный вид, отец едва смотрит в мою сторону, а Аддисон не знает, как себя вести. Наверное, как и я, не понимает, что она здесь делает.
– Сюрприз! С днем рождения! – восклицают они, после чего я отступаю в сторону и пропускаю их в дом. Они входят с тортом и подарками. Родители предлагают пойти в ресторан, но я отказываюсь. Сейчас половина четвертого – в это время велика вероятность встретить кого-нибудь из школы. Поэтому Марго заказывает пиццу и убирает торт в холодильник, пока все остальные располагаются в гостиной. Ждут, когда доставят еду.
– Мы еще можем купить тебе билет, если ты все-таки решишь поехать с нами на День благодарения, – выдает мама. Ровно через сорок три секунды после того, как она входит в дом.
– Дом обалденный. Ты должна его увидеть, Эм. Три камина. Балкон. Джакузи. – Лицо Аддисон вспыхивает, и брат бросает на нее виноватый взгляд. Надо быть полным дураком, чтобы упоминать джакузи