в присутствии родителей.
– Ты тоже, если хочешь, можешь взять кого-нибудь с собой. – А вот это неожиданно. Пора бы ей уже бросить свои попытки. Мамино излюбленное оружие – надежда. Я перехватываю взгляд Марго, наблюдающей за мной из кухни. Уж не рассказывала ли она им о моей внешкольной жизни? – Марго говорит, ты каждое воскресенье ужинаешь с семьей одного мальчика. Как его зовут? – Мама поворачивается к Марго.
– Дрю Лейтон. – Марго продолжает смотреть на меня. О Джоше Беннетте она не упомянула ни слова. Непонятно, почему о нем она умолчала, но рассказала про Дрю.
– Дрю, – повторяет мама. – Точно. Не хочешь позвонить ему сейчас? Пусть отпразднует с нами. Мы с удовольствием с ним познакомимся. Вы познакомились в школе?
Я киваю.
– Они в одном классе по ораторскому искусству, – отвечает за меня Марго.
– Аддисон тоже изучает ораторское искусство, – встревает Ашер. Может быть, удастся перевести разговор на его девушку? Потому что от обсуждения Дрю Лейтона рукой подать до Джоша Беннетта, а я даже близко не подпущу к нему свою семью.
– Дебаты с Дрю Лейтоном? – Я впервые слышу голос Аддисон. Он мягкий и женственный, как она сама. Девушка сидит рядом с Ашером, держась с ним за руки, и меня это раздражает. – Я знаю его! Он… – Она осекается и вовремя замолкает. Не удержавшись, я улыбаюсь ей. Мы обе знаем, что она хотела сказать. – Он отличный оратор. Его все знают.
– Правда? – Ашер с сомнением смотрит на свою девушку, потом на меня. Уверена, позже он попытается выяснить всю правду.
Я киваю. Аддисон, сдерживая улыбку, уводит беседу в более безопасное русло.
– В прошлом году он занял третье место в конкурсе штата. Всем известно, что в экспромте и формате «Линкольн – Дуглас»[6] он очень опасный соперник. В этом году никто не хочет выходить против него. – Она говорит о Дрю почти с благоговением. Такая реакция вполне понятна, если вам доводилось видеть, как ведет дебаты Дрю. А она явно видела или, по крайней мере, достаточно наслышана о них. Я даже в какой-то степени испытываю гордость за Дрю: наконец кто-то лестно отзывается о его достоинствах, что бывает довольно редко. Теперь я улыбаюсь Аддисон со всей искренностью. Меня уже не так злит то, что она держит за руку моего брата.
После того как мы приступаем к пицце, все заметно расслабляются. Я ловлю себя на мысли, что скучала по своей семье. Может, я все преувеличила. Возможно, наши отношения не столь неловкие и натянутые. Хотя отсутствие неловкости может объясняться тем, что сейчас я смотрю на них со стороны. Да, они собрались здесь из-за моего дня рождения, но в полной мере ощущают себя в своей тарелке, а я словно заглянула к ним на праздник. Даже Аддисон вписывается в картину моей семьи. Я же в ней чужая.
Ашер говорит о школе, бейсболе, школьном бале. Марго сетует на нехватку медсестер и на убийственный график у них на работе. Папа по большей части молчит, только время от времени поглядывает в мою сторону. Я пытаюсь понять, что же он видит, и всматриваюсь в его глаза, но в них одна пустота – наверное, как и в моих собственных. С тех пор как я запретила ему называть меня Милли, а потом вообще перестала с ним говорить, нас почти ничего не связывает. Мама не прекращает попытки наладить со мной отношения, папа же потерял всякую надежду. Может, оно и к лучшему. Но от этого мне не легче. Папа полностью замкнулся в себе – это даже хуже, чем направленная в мой адрес злость или разочарование. Человек, служивший источником моей радости, сам разучился улыбаться. Я – трусиха и обманщица; это я погасила в нем искру жизни. И зная, что разбила сердце своему отцу, сейчас я ненавижу себя еще больше.
Ужин подходит к концу. Мы съели так много пиццы, что к торту никто даже не думает приступать. Кроме меня, пожалуй. Я всегда готова съесть торт.
Мама и Марго переносят гору подарков с кухонного стола на обеденный и водружают передо мной. Их слишком много. Я бы предпочла, чтобы их вообще не было – не хочу испытывать благодарность. К тому же мои родные не могут подарить мне ничего нужного.
Я начинаю открывать подарки, при этом чувствую себя как под микроскопом: каждое выражение моего лица тщательно изучается. Мне хочется заорать, но я не могу, поэтому просто проглатываю крик, как пропитавшуюся кровью землю.
В последнем подарке я нахожу маленькую коробочку. Мне стоило бы насторожиться, судя по обеспокоенному маминому лицу. Или же по папиному лицу, на котором все отчетливо отражается: он считает это плохой идеей и говорил об этом маме сотни раз. Я срываю упаковку и под ней обнаруживаю новенький навороченный айфон.
Мама тут же принимается расписывать достоинства телефона, как будто я не знаю всего, на что он способен: например, выдать мое местонахождение в любой момент. Я пропускаю мимо ушей ее отрепетированную рекламную речь, но вынуждена резко вернуться в комнату, когда слышу следующую фразу:
– Пожалуйста, пользуйся телефоном, а мы будем оплачивать все счета. При одном условии: ты будешь звонить и говорить с нами хотя бы раз в неделю.
Не удержавшись, я улыбаюсь. Две с половиной минуты назад я получала истинное удовольствие от этого дня. Даже ругала себя за то, что так расстроилась из-за приезда семьи. Думала, в наших отношениях произошел перелом. Но это не переломная точка. Это – засада.
Внезапно мои родственники превращают мой день рождения в массовый сеанс лечения. Все принимаются объяснять мне, как сильно их ранит мое поведение. Я узнаю в мельчайших подробностях о том, как мое молчание отражается на каждом члене моей семьи. Выслушиваю всех. К стулу меня никто не привязывал, поэтому я не могу сбежать или обратиться за помощью к третьей непредвзятой стороне, дабы избавиться от большей части вины, пока мы разбираемся с насущной проблемой. То есть со мной. У меня нет причин оставаться здесь и выслушивать их, но я все равно жду, когда каждый из них выскажется.
Кроме Аддисон. Ей явно неловко находиться здесь. Наверное, ее привлекли сюда в качестве приманки для меня, соблазнив идеей дня рождения. Видно, что ей, как и мне, хочется свалить отсюда. Мне даже в какой-то степени жаль ее. Может быть, мы могли бы убежать вместе.
Когда все наконец замолкают, я только улыбаюсь в ответ. Я люблю их, они любят меня – мы все это знаем. Я обнимаю брата. Киваю Аддисон и Марго. Целую в щеки маму и папу. Оставляю свой потрясающий айфон на столе и выхожу за дверь.
Мамин фотоаппарат так и лежит нетронутым на кухне. Она не сделала ни одного снимка.
Я вхожу в гараж, сразу же взбираюсь на верстак и скрещиваю ноги в лодыжках. Джош хотел покрыть мой стул еще одним слоем лака, поэтому на нем пока нельзя сидеть. На мой взгляд, стул уже и без того хорош, но Джош продолжал перечислять его недостатки до тех пор, пока я не сдалась и не позволила его доработать.
– Мама превратила мой день рождения в массовый сеанс лечения, – сообщаю я. Стоит словам сорваться с моих губ, как я кривлюсь от осознания: паршиво жаловаться на своих родителей тому, у кого их нет. То же самое, что ныть про чересчур тесные туфли человеку, который вынужден босиком идти по разбитому стеклу.
Такова парадоксальность наших с Джошем ситуаций, и мне каждый раз, когда я думаю об этом, становится стыдно. У него нет семьи. Нет никого, кто любил бы его. А я, напротив, окружена любовью, но мне она не нужна. Я плюю на все то, за что он благодарил бы Бога. И если нужно еще одно доказательство того, что у меня нет души, то вот оно.
– Когда у тебя день рождения? – Он смотрит на меня.
– Сегодня.
– Поздравляю. – Он улыбается, но улыбка получается грустной.
– Ага.
– Мне ты ничего не сказала, – замечает он, уходит, чтобы поставить дрель на подзарядку, и возвращается.
– Только полные кретины сообщают на каждом углу о своем дне рождения. Это факт. Можешь сам прочитать в Википедии.
– Говоришь, сеанс лечения? – Он склоняет голову набок.
– Ага.
– Не знал, что у тебя проблемы с наркотиками. Мне стоит спрятать столовое серебро?
– Не волнуйся, ему ничто не угрожает.
– Злоупотребляешь алкоголем?
– Нет. Хотя ты, наверное, мог бы поспорить.
– Еще как. Я стал свидетелем жутких последствий твоего опьянения и надеюсь больше этого не увидеть. – Он подходит ко мне и усаживается на верстак рядом со мной. Мы сидим настолько близко, что наши ноги соприкасаются. – Тогда что мы лечим?
– Немоту. – Джош с сомнением косится на меня. – Они хотят, чтобы я говорила.
– Если бы ты каждый вечер проводила в их гараже, они были бы другого мнения.
– Козел.
– Узнаю свое Солнышко, – говорит он, пиная мою ногу.
– Подарили мне айфон с условием, что я буду звонить им раз в неделю и разговаривать с ними. – Я сгребаю опилки в кучку рядом с собой, пальцем проделываю в ней углубление, отчего горка теперь похожа на вулкан.
– Совсем не то, что ты хотела, да?
– Надеялась получить сертификат на увеличение груди.
Он задумчиво кивает.
– Будет очень полезно при поиске работы после колледжа.
С минуту мы сидим молча. Я начинаю непроизвольно болтать ногами. В попытке остановить их Джош опускает руку мне на колено, но ничего не говорит. А потом вдруг произносит:
– Торт хотя бы был вкусный? – Он знает мою слабость.
– Мы даже не добрались до него.
– Вот это уже настоящая трагедия. Так, забудь про сеанс лечения.
– Я все равно не голодна.
– Я говорю не про торт. – Он берет меня за руку и стягивает с верстака, прежде чем я успеваю возразить. – А про желание.
Он оставляет меня ждать в гараже, а сам скрывается в доме. Несколько минут спустя мы уже едем в его грузовике. Между нами на сиденье стоит красное пластмассовое ведерко, наполненное мелочью.
Мы въезжаем на парковку торгового центра под открытым небом, когда на улице еще светло. Ведерко заполнено доверху, так что Джошу приходится аккуратно, стараясь не рассыпать монеты, вылезать с ним из машины. Одной рукой он берет его за ручку, а другой поддерживает снизу, чтобы от тяжести ручка не оторвалась. Выбравшись из кабины, он захлопывает ногой дверцу грузовика.