– Это же Тирни. Она вечно спускает на меня собак, но сама такого в свой адрес не позволяет. Она смешит меня, хотя при этом хохочет вовсю. Спорит со мной обо всем на свете, даже когда знает, что ей меня не переспорить. К тому же она чертовски страстная и не выносит меня. Что может быть более привлекательным?
– Ты как будто с речью выступаешь. А теперь, Дрю, давай коротко, в двух словах.
– Блин, ну ты и зануда, – ворчит он. Но это его обычное поведение, если он все-таки собирается отвечать. – Послушай, я знаю, что собой представляю и насколько умен. Заткнись. Не нужно на меня так смотреть. Я это знаю, и ты это знаешь. И также знаю, что я тот еще говнюк, – вдруг совершенно искренне говорит он. – Но Тирни заставила меня поверить в то, что я не совсем никчемный человек.
– Зато ее ты ни во что не ставишь. Ты постоянно ранишь ее чувства. Конечно, она – твердый орешек и все такое, но ты же понимаешь, что у нее тоже есть чувства?
– Конечно понимаю. А ты знаешь, насколько эта девица умна? Нет. И никто не знает, потому что она не хочет этого показывать. Не хочет, чтобы все знали, какая она веселая и милая – да, я использовал слово «милая». И если ты когда-нибудь заикнешься об этом, то сильно пожалеешь. – Дрю одаривает меня яростным взглядом, после чего продолжает: – И знаешь, кому все это известно? Мне. Так что да, Настя, я знаю, что у нее есть чувства, и понимаю, как можно ранить каждое из них.
– Так вот чем ты занимаешься? Мучаешься угрызениями совести за то, что причиняешь ей боль, и, пытаясь загладить свою вину, обижаешь ее еще сильнее? Да ты самый настоящий козлина. Почему ты просто не попросил у нее прощения после того, как это произошло? Почему не сказал людям правду? – Я захлопываю крышку ноутбука и отодвигаю его в сторону.
– Потому что она была очень зла на меня. Порвав со мной, заявила, что всегда знала, какая я скотина, и все остальные были правы: она и правда жалкая дура, раз поверила, будто я могу измениться.
– И это все?
История этим явно не ограничивалась. В конце концов Дрю рассказывает мне, что в тот вечер, когда Тирни все это высказала ему, он отправился на вечеринку, где переспал с Карой Мэттьюс.
– Какого черта ты это сделал? – Казалось бы, Дрю уже ничем не может меня удивить, но ему все же это удается.
– Потому что я был подавлен и зол. Я потерял ее из-за своего отвратительного поведения. А раз я мерзавец, то нужно и вести себя соответственно.
– Знаешь, для того, кто мнит себя великолепным оратором, у тебя серьезные проблемы с логикой. Ты ее не терял. По крайней мере, до тех пор, пока не перепихнулся с Карой Мэттьюс. Это была проверка.
– Во-первых, я и есть великолепный оратор. Во-вторых, это не было проверкой. Тирни действительно порвала со мной. Она меня ненавидела.
– Вот поэтому это и было проверкой. – Ну почему такая неопытная в общении неудачница, как я, понимает столь очевидные вещи, а Дрю Лейтон – нет? – Она предоставила тебе отличную возможность доказать ей, что ошибалась на твой счет. А вместо этого ты засадил Каре Мэттьюс и тем самым подтвердил, что Тирни для тебя ничего не значит и ее мнение о тебе абсолютно верно.
Не буду скрывать, я знаю, за что так обожаю Дрю Лейтона. Он такой же запутавшийся бедняга, неспособный на проявление эмоций, как и я, просто в другом отношении. Но сейчас я ненавижу его за такую непомерную тупость. Я подхожу к нему, обнимаю и кладу голову ему на плечо, поскольку не понаслышке знаю, что такое ненависть к себе, и если уж во мне надежда все еще жива, то и для него она не должна быть потеряна.
– Ты и правда кретин, – говорю я.
Он, вздыхая, упирается подбородком в мой затылок.
– Это я и пытаюсь тебе объяснить.
В конечном счете я засиживаюсь у Дрю до тех пор, пока домой не возвращаются его родители и Сара. Они уговаривают меня поужинать вместе с ними – эта мысль больше не внушает мне ужас, поскольку Сара перестала быть моим заклятым врагом.
В какой-то момент после той кошмарной вечеринки Сара вдруг пришла к выводу, что не так уж сильно меня презирает. Несмотря на то что тот ужин стал абсолютно отвратительной идеей, он дал и положительный результат: напряженность между мной и Сарой спала. Разумеется, мы пока не делимся друг с другом историями о своих любовных похождениях и не ходим вместе по магазинам за бельем, но все же. Знай я, что мои уроки самообороны расположат ее ко мне, прибегла бы к ним давным-давно. Тем не менее наши отношения стали проще, даже, можно сказать, приятнее.
– Без всей этой косметики ты выглядишь гораздо лучше, – говорит она мне. Наверное, это ее манера делать комплименты. Не знаю, выгляжу ли я без нее лучше или по-другому, но пока что не готова отказываться от макияжа. – Будь у тебя нормальный вид, друзей бы стало больше. Хоть ты и не говоришь. Просто тебя все боятся.
Вот и хорошо. Этого я и добиваюсь. Пусть наш с ней разговор и выходит односторонним, но все же это лучше, чем сердитые взгляды в мою сторону, оскорбления и в целом отношение как к изгою – то, что я уже привыкла получать от Сары.
– Не всем из нас посчастливилось быть принятыми в обществе, как тебе, Сара, – встревает Дрю. – Родство со мной – это истинный дар.
– Нет, скорее проклятие, – со всей искренностью отвечает она.
– Ну конечно. Не будь я твоим братом, у тебя бы было вполовину меньше друзей и свиданий. – Мне-то кажется, что Дрю сейчас шутит, но Сара от его слов приходит в бешенство. Однако ее ответ я не осуждаю. Напротив, мне становится ее жаль.
– Ты абсолютно прав! В этом и есть гребаная проблема, Дрю! Все девчонки хотят дружить со мной, потому что думают, будто через меня получают свободный доступ к тебе. А парни хотят встречаться со мной, потому что уверены, что я такая же дешевая подстилка, как ты. Хочешь себе приписать все заслуги в моей популярности? Да пожалуйста. Все это благодаря тебе. – Тут она замолкает, поскольку чересчур взвинчена. Я вижу, Дрю уже жалеет о своих словах – такого исхода он совсем не ожидал. Мне хочется испариться из этой комнаты. Вот бы у кого-нибудь одолжить плащ-невидимку – сейчас он был бы как нельзя кстати.
– Мне противно быть твоей сестрой! – шипит Сара. – Я бы все отдала, чтобы не иметь такого брата!
Дрю ничего не говорит. В ответ не звучит дерзких реплик или насмешек. Он просто выходит из комнаты, оставляя нас с Сарой одних. Она тут же начинает плакать. Я всерьез жалею, что у них нет мороженого, поскольку без слов мне больше нечего ей предложить.
– Ненавижу его, – произносит она сквозь слезы. Я-то знаю, что это не так, но сказать ей не могу.
Тем же вечером мы вновь сдвигаем всю мебель к стене, чтобы Сара могла продемонстрировать родителям свои приобретенные навыки самообороны. Я привожу Дрю обратно в комнату и предлагаю ему выступить в роли нападающего. Затем освежаю в памяти Сары способы, как нанести противнику телесные повреждения. Дрю позволяет сестре бить его и ронять столько раз, сколько это необходимо, даже когда она, особо не сдерживаясь, делает ему больно. В последний раз он, подойдя к ней сзади, шепчет на ухо: «Прости» и обхватывает ее руками. В душе я надеюсь, что сейчас она вывернется из плотного кольца его рук, двинет ему локтем и убежит ровно так, как я ее учила, но она, к моей радости, поступает иначе. Когда он снова просит у нее прощения, Сара разворачивается в его руках и обнимает в ответ.
Как только Дрю ослабляет хватку, она со всей силы наступает ему на ногу и изображает удар коленом в пах. Миссис Лейтон разражается аплодисментами.
Глава 41
Настя
– Ты портишь себе руки, – говорит мне Джош, берет мои ладони в свои и, развернув их к себе, принимается пристально разглядывать кожу. Я высвобождаю руки, едва сдерживая улыбку – для меня это комплимент. Эти слова даже лучше, чем «отвлекающе хороша».
– А мне нравится, – отвечаю я, рассматривая свои руки. – Сразу видно, что я ими что-то делаю. – Пусть их и нельзя использовать так, как мне хочется – повезет, если только игра на пианино одной рукой войдет в моду, – но я хотя бы что-то могу делать. Джош ненавидит шкурить дерево. Самое нелюбимое занятие, которое, по его словам, наводит тоску. Он все пытается приучить меня к шлифовке на станке, когда это более целесообразно, но для меня в этом нет никакого удовольствия. Мне нравится шкурить вручную: повторяющиеся однотипные движения позволяют думать. Я сглаживаю все грубые поверхности. А под конец вечера, глядя на результат своей работы и горку древесной пыли, ощущаю, будто сумела довести что-то до конца. При взгляде на свои руки я не замечаю царапин и порезов. Не вижу ран, только заживление.
Наверное, я до сих пор с глупой улыбкой пялюсь на свои руки. Поднимаю голову и встречаюсь с взглядом Джоша – тот смотрит на меня с неким уважением. И это лучше всяких слов о моей красоте.
– Раньше они были мягкими, а от наждачной бумаги загрубели, – продолжает он. – Скоро станут как у меня. – Думает, сравнив мои руки со своими, он меня обидел? Да его руки – это настоящее чудо. Я могу часами наблюдать за ними, как они превращают дерево в предметы, о которых оно даже не смело мечтать.
– Значит, я больше не буду к тебе прикасаться, тогда ты ничего не заметишь.
– Не стоит делать необдуманных заявлений, – шутит Джош. Затем снова берет мои руки и проводит большим пальцем по одному из шрамов на левой ладони. Пластические хирурги сотворили чудо, но добиться совершенства так и не смогли. Если приглядеться, то по-прежнему заметны все дефекты. – Мне просто нравятся твои руки, – говорит он, не сводя с них глаз. – Порой мне кажется, они единственное настоящее в тебе.
Джош часто говорит мне подобное. Словно напоминает: если он не задает вопросы, это не значит, что их нет.
– Хочешь проверить на практике? – улыбаюсь я. Он, не выпуская моих рук, прижимает меня к стене.
– Только не с открытой дверью.