А потом он произносит те самые слова. И я ненавижу его еще больше, хотя это уже невозможно.
– Прости меня. Очень прошу, прости.
У меня голова готова взорваться. Все должно было происходить иначе. Он не должен был просить прощения. Ему полагалось быть воплощением зла, а мне – его уничтожить.
Мои руки сами по себе сжимаются в кулаки. Я не понимаю, как мне еще удается дышать, но я дышу. Больше не могу это слушать. Он крадет мою ярость, а это все, что у меня есть. Он не может лишить меня и этого. Лишить ненависти к нему. Иначе у меня ничего не останется.
Он рассказывает, что после самоубийства брата родители отправили его к психотерапевту, что все это время он живет с чувством вины, потому что никому не говорил о том, что сделал со мной. Он постоянно ждал, когда его арестуют, но за ним так никто и не пришел. Поэтому он решил: ему дан второй шанс, я выжила и со мной все в порядке, а это – новое начало. Так и есть. Только начало более дерьмовой истории.
Слова. Так много слов. Мне не важно, почему он стал злодеем, только лишь то, что он им стал. У меня нет никакого желания слушать о его чувстве вины, курсе психотерапии, о его творчестве и исцелении. Ему не должно быть легче. Он не должен прощать себя. Я ему этого не позволю.
И все же, я вижу, он себя не простил. На его лице столько раскаяния, боли и ненависти к самому себе, что мне его жаль, ведь я знаю, каково это. И я ненавижу себя за эту жалость.
Он заканчивает свой рассказ. Я выслушала его до последнего слова, теперь мой черед. Я скажу ему все, что накопилось во мне с того дня, когда вернулись воспоминания о том, как он со мной поступил. Я заставлю его слушать. Но не тут-то было. Пока я пытаюсь решить, какое слово из тысячи крутящихся в моей голове произнести первым, появляется Клэй.
– Вот ты где, – говорит он, глядя на меня. – Уже обошла всю выставку?
Затем поворачивается к Эйдану Рихтеру. Вид у того испуганный, он смотрит на меня как на призрак. Дух прошлого, который пришел получить свой долг.
– Привет, – здоровается с ним Клэй и подходит, протягивая руку. Мне хочется отпихнуть ее, выкрикнуть, чтобы он не прикасался к нему. Я прекрасно знаю, что сотворили эти руки, и Клэй не должен притрагиваться к ним. – Клэй Уитакер. Твои работы?
Клэй обводит взглядом картины на стенах, которые я только теперь начинаю замечать. Творчество этого парня сильно отличается от того, что делает Клэй. Между ними нет ничего общего. Однако оно потрясающее, и я хочу отхлестать себя по щекам за подобные мысли. Я презираю его за способность создавать что-то столь прекрасное.
А потом вижу ее. Не описать словами, какую ненависть я испытываю к нему в этот миг. Картина. Вдалеке, в самом конце одной из стен, словно точка или послесловие. Но это не просто картина. А воспоминание о несбывшемся.
Я ничего не смыслю в искусстве, а потому не могу сказать, как написана эта работа – акварелью, акрилом, на холсте – и относится ли она вообще к искусству. Я лишь вижу, что на ней изображена рука, моя рука, повернутая ладонью вверх и открытая навстречу миру, она входит в мое тело и вырывает из меня все то, что еще осталось во мне. Потому что на этой ладони, прямо в середине, лежит перламутровая пуговица, до которой я так и не дотянулась.
Эйдан Рихтер ушел, а я все жду.
Мне нужно его найти. Ведь он сказал все, а я – ничего. Я не позволю ему освободиться от чувства вины за мой счет. Не позволю использовать меня еще и для этой цели. Не позволю заставить меня усомниться в том, во что я верю последние три года, а потом просто уйти, не выслушав меня.
Я тоже хочу накричать на него. Потребовать ответа: осознает ли он, что является убийцей. Даже если я и выжила, это не значит, что он не убил меня физически. Даже если меня вернули с того света, это не значит, что я не мертва. Даже если врачи сумели вновь запустить мое сердце, это не значит, что оно не остановилось. Все это не отменяет его поступка. Он убил пианистку из Брайтона, пусть Эмилия Уорд и жива. Я хочу ему сказать об этом. Хочу, чтобы он знал то же, что знаю я. Хочу, чтобы ему было больно. Меня сводят с ума все невысказанные слова.
Возможно, до сих пор его никто не сумел найти, но теперь я знаю, кто он. Знаю его имя. И могу отыскать его, как он нашел меня.
А когда найду, эта встреча не будет случайной.
Глава 54
Джош
На воскресный ужин я иду в надежде, что она будет там. В прошлые выходные, после всего случившегося, она не пришла, и я ее не осуждаю. Я бы и сам не пошел, но если есть хоть малейший шанс на встречу, его нельзя упустить.
Теперь дома у меня слишком тихо, а в гараже слишком пусто, поэтому к Лейтонам я приезжаю рано. Ужин еще не готов, так что мы с Дрю уходим к нему в комнату – сегодня я как-то не настроен на любезности и светские беседы. Но и Дрю мне нечего сказать, и мы, как два дурака, сидим молча.
Наверное, надо было оставаться дома. После того разговора в среду Солнышко так и не приходила. Я-то думал, в наших отношениях наступил переломный момент, но, видимо, снова себя обманывал.
– Может, наконец скажешь, что между вами произошло? – не выдерживает Дрю. – Только не говори «ничего». И не говори «не знаю». Вы оба только и делаете, что уходите от ответа, с меня хватит этого вранья.
– Я не знаю. – Поднимаю глаза на Дрю и продолжаю прежде, чем он меня перебьет: – Это чистейшая правда, нравится она тебе или нет. Я понятия не имею. Все было хорошо. Даже прекрасно. А потом вдруг перестало. Знаю только, что хотя бы пять минут я был счастлив.
– Что-то же должно было случиться, Джош.
Что-то определенно случилось. Я веду про себя извечную борьбу: задать ему мучающий меня вопрос или нет. Мне всегда было интересно, как много она рассказывает Дрю и что вообще происходит между ними, о чем я не знаю.
– Она говорила тебе, что девственница?
– Что? Не может быть. – Дрю недоверчиво и изумленно смотрит на меня. – Ты серьезно?
Я киваю. Он явно знал не больше меня. Конечно, рассказывая ему об этом, я словно бы предаю ее. Но мне нужно с кем-то поделиться. Нужно попытаться понять. У меня чувство, будто я иду ко дну.
– Как такое возможно? Она – и девственница?
– Больше нет, – отвечаю я.
– Так вот что случилось. – Дрю сразу же становится серьезным. Это даже не вопрос.
– Да.
– И по этой причине вы расстались? – недоумевает он.
– Я не знаю. Сам ничего толком не понимаю. Она сказала, что изломана и использовала меня, чтобы уничтожить последнее, что в ней осталось.
– И что это значит?
Я просто качаю головой. У меня нет ответа. Сам задавал ей тот же вопрос, но она мне так и не сказала.
– Бессмыслица какая-то.
– В ее поведении вообще мало какого-либо смысла. С того самого дня, как она появилась здесь. Она просто пыталась делать вид, что это не имеет значения. Я тоже. – Еще никому я не рассказывал о ней так много. И когда слышу свои собственные слова, понимаю, как они звучат.
– Ты ведь знаешь, что она любит тебя?
– Это она тебе сказала? – К моему стыду, в моем голосе проскальзывает надежда.
– Нет, но…
– Я так не думаю. – Не хочу, чтобы он жалел меня с моими напрасными надеждами. Она либо сказала это, либо нет. Не сказала. Хотя я тоже не признавался ей в любви.
– Джош…
Но Дрю не успевает закончить фразу, потому что его мама зовет нас к ужину. Я выхожу из комнаты прежде, чем он сможет что-то сказать.
Мы заходим на кухню. Миссис Лейтон обнимает меня, а Дрю направляется к компьютеру, чтобы поставить музыку – сегодня его очередь. Все как обычно.
Только Солнышка с нами нет.
Мы уже как раз собираемся расставлять блюда на столе, когда мистер Лейтон окликает нас из гостиной, где всегда перед ужином смотрит новости. Миссис Лейтон кричит ему в ответ, чтобы он выключал телевизор и шел есть, но он снова просит нас подойти. Должно быть, она уловила в его голосе особые интонации, поскольку на этот раз не возражает и идет в гостиную. Мы следуем за ней.
Я понимаю, что сейчас то самое мгновение – до какого-то важного события. Когда все еще знакомо и понятно. А через миг все изменится. Таких мгновений в моей жизни было несколько. Это один из них: я иду с кухни в гостиную, прежде чем увижу лицо на экране телевизора в доме Лейтонов перед воскресным ужином.
Я не сразу понимаю, для чего мистер Лейтон позвал нас сюда, пока вслед за остальными не перевожу взгляд на экран. Тогда-то мне все становится ясно. Самих слов я не слышу, поскольку изображение словно орет мне в лицо на всю громкость, отчего заглушает все прочие звуки. Мистер Лейтон перематывает видеозапись назад и включает воспроизведение, но я по-прежнему с трудом разбираю слова.
«Сегодня днем полицией был арестован Эйдан Рихтер, ученик средней школы. Он признался в совершенном в 2009 году жестоком избиении и покушении на убийство Эмилии Уорд, которой в то время было пятнадцать лет; местные жители ласково называли ее пианисткой из Брайтона. Практически три года это преступление оставалось нераскрытым – до сегодняшнего дня. Утром Рихтер, которому на момент преступления было всего шестнадцать лет, в сопровождении родителей и своего адвоката сам явился в полицейский участок с повинной. Другие подробности дела не разглашаются, а также никто из родственников преступника и потерпевшей пока не давал никаких комментариев. Пресс-конференция назначена на завтра в 9.30 утра».
– Невероятно, – произносит мистер Лейтон. Только ничего невероятного здесь нет, и он это знает. Наоборот, весь механизм замка свободно проворачивается. Все встает на свои места.
Жестокое… избиение… покушение на убийство… Эмилия… пианистка…
Он ставит запись на паузу, когда половину экрана занимает фотография девушки, которую я на протяжении многих месяцев наблюдал в своем гараже. На снимке она выглядит младше. Без макияжа. Не в черной одежде. Улыбается. Даже с темными волосами и темными глазами в ней нет ничего мрачного. Напротив, она вся светится. Как солнышко.