Несколько минут спустя я уже забираюсь в свой грузовик и отправляюсь в Брайтон. Всю дорогу думаю об одном: я готов отдать все, что у меня есть, лишь бы она была в порядке. Не знаю, сколько раз я произношу «умоляю». «Умоляю, верни ее мне. Умоляю, только не опять. Умоляю». За все это время ни одного телефонного звонка. Это самые долгие два часа в моей жизни.
В комнате царит сдерживаемый хаос. Это напоминает мне день, когда погибли мама с сестрой. Бесконечная трель телефонных звонков. Лихорадочное спокойствие. Плохо скрываемый страх. Люди, словно зомби. Опустошенные. Напуганные, вечно ждущие чего-то. Мне это прекрасно знакомо. Когда-то эти люди наверняка были нормальными. На их месте легко могли оказаться Лейтоны, случись что-нибудь с Сарой. Всего одна трагедия способна любую обычную семью поставить на грань полного краха.
Вся комната увешана фотографиями девочки, которую я должен был знать, но не знал. На них она в платьях нежных пастельных тонов, с лентами в волосах, улыбается и играет на фортепиано. И таких снимков не счесть. Мне кажется, я вновь нахожусь в трауре, только на этот раз по девочке, которую никогда не встречал.
Ее родители не отрываются от мобильных телефонов. Стационарный телефон трезвонит не умолкая, но трубку никто не берет – это названивают журналисты. В конце концов, ее отец выдергивает шнур из розетки, и наступает тишина. Но ненадолго.
Мы с Дрю сидим у дальней стены. Физически и эмоционально отдельно от остальных членов семьи. Остальные члены семьи. Признают они меня или нет, но я тоже вхожу в эту категорию. Она сама об этом позаботилась, как бы мне ни хотелось возразить. Теперь ее тоже здесь нет. Значит, все сходится.
Ашер появляется вскоре после нашего приезда. В руках у него стопка толстых тетрадей в черных и белых обложках: в таких мы пишем сочинения по заданиям мисс Макаллистер. Он кладет их на кофейный столик в центре комнаты. Довольно уродливый. Я мог бы смастерить лучше. Надо им предложить.
Мне видна только обложка верхней тетради. На ней красным маркером написано «Химия». Это почерк Солнышка, и при виде него внутри меня что-то обрывается.
Ее мама осторожно приближается к тетрадям, точно это бомба.
– Это они?
Ашер кивает. Он бледен и сейчас выглядит старше, чем в нашу первую встречу. Впрочем, все присутствующие здесь кажутся старше своего возраста. Словно стали свидетелями множества страшных событий и просто устали от них. Неужели я выгляжу так же, как они?
Настя, Эмилия, Солнышко. Теперь я не знаю, как мне ее называть. Ее мама берет верхнюю тетрадь, пролистывает первые страницы.
– Здесь записи по химии, – говорит она с облегчением, но в то же время в замешательстве.
– Мам, листай дальше, – произносит Ашер таким тоном, будто наносит смертельный удар.
Через мгновение ее лицо искажает гримаса боли и отчаяния, рука взмывает ко рту. Я быстро отвожу глаза, поскольку видеть это – уже сродни вторжению в личное пространство. Она выглядит в точности как Солнышко. Но Дрю не отворачивается. Он пристально смотрит на нее. Сейчас он тоже кажется старше. Должно быть, это случилось только сейчас, когда он увидел выражение лица этой женщины.
– Для полного рассказа ей потребовалось столько тетрадей? – спрашивает она, ни к кому не обращаясь. Ее муж, отец Солнышка, стоящий все это время позади нее, забирает тетрадь из рук жены, в ответ та качает головой. Не так, будто чего-то не понимает, а словно говорит ему «не надо». Она не хочет, чтобы он смотрел. Так обычно просят не смотреть на мертвое тело: если взглянешь на него, то уже не сможешь забыть. Эта картинка навсегда застрянет в твоей голове – даже закрыв глаза, ты будешь видеть ее перед собой. Вот с каким выражением она глядит на мужа, качая головой. Как если бы увидела труп и не хочет, чтобы он смотрел на него.
– Нет, – отвечает Ашер. – Там написано одно и то же. Во всех тетрадях. Просто повторяется по кругу. Снова, снова и снова. – На третьем «снова» его голос срывается, и он начинает плакать, но его никто не успокаивает. У них не осталось слов утешения.
Раздается стук в дверь, и входит девушка. Не говоря ни слова, она идет прямо к Ашеру, который не двигается с места. Как только она подходит к нему, он крепко обнимает ее, скрывая своим телом ото всех. В этот миг я скучаю по Солнышку.
Витающее в комнате настроение мне знакомо до боли. Никто ничего не соображает, но продолжает что-то делать, потому что впереди уйма дел. Но сейчас, похоже, никто не понимает, что надо делать.
По словам полиции, Эйдан Рихтер признает, что действительно видел ее вчера, но полностью отрицает какие-либо контакты с ней сегодня. Никто не знает, правда это или нет. Не понимает, куда двигаться, с чего начинать.
Наконец все приходят к решению, что Ашер, Аддисон и мистер Уорд отправятся на поиски на своих машинах, даже если понятия не имеют, в каком направлении двигаться. Ашер был прав. Никто не знает его сестру, во всяком случае, ту, которая есть у него сейчас.
Ее мама остается дома возле телефона. Чем занять нас с Дрю, никто не знает. Район нам неизвестен, да и сами мы не понимаем, куда она могла деться. Пользы от нас никакой, поэтому мы просто ждем.
– Если хотите, можете подождать в комнате Эмилии, – предлагает ее мама. Все в этом доме зовут ее Эмилией, и это имя подходит ей намного лучше, чем Настя.
В ее комнате царит безумие, мне кажется, будто я проник в ее сознание. Здесь нет стен. Их просто не видно. Каждый сантиметр пространства закрыт вырезками из газет, распечатками и записками, сделанными от руки на клочках бумаги. И все они словно бы шевелятся, мерцают, пропадают и снова обретают очертания, точно оптическая иллюзия. Прямо как она. Мне хочется закрыть глаза, но я не могу. Я просто вращаюсь по кругу и жду, когда это вращение закончится, а оно не прекращается. Я могу выбежать из комнаты, но эта картинка уже в моей голове. Как то «мертвое тело», прячущееся в ее тетрадях.
Войдя в комнату, мы приближаемся к стенам, встаем почти вплотную, потому что иначе текст невозможно прочитать. Имена. Повсюду имена, их происхождение и значения. Некоторые из них – заметки из газет вроде тех, что она вырезала у меня дома. Другие явно распечатаны из интернета. Третьи она писала сама.
Понятия не имею, сколько мы так стоим, прежде чем Дрю нарушает молчание:
– Где Настя?
Я непонимающе гляжу на него. Не знаю. Откуда мне знать? Но он смотрит не на меня, а на стены. Ищет ее имя. Я тоже начинаю высматривать его, но найти что-то в таком многообразии просто нереально.
– Твое имя означает «спаситель», – вдруг говорит Дрю, разглядывая листок бумаги с рукописным текстом, приклеенный рядом с окном.
Спаситель. Чушь собачья.
– Она тебе говорила? – спрашивает он.
– Нет. – Я и не спрашивал никогда. Много о чем не спрашивал. – Так искать без толку. Будет быстрее найти его в каком-нибудь источнике, – отвечаю я, ища повод отвернуться.
Дрю достает телефон и открывает в Сети сайт с выбором имен для ребенка. Вводит в строку поиска имя «Настя», и уже через секунду мы получаем ответ.
– Возрождение, – читает он. – Воскресение. Происхождение имени русское.
– Думаю, поэтому она и выбрала его. Из-за его значения – «воскресение». И потому что оно русское. – В дверях стоит ее мама. Она зачесала волосы назад, отчего темные круги под глазами стали еще заметнее.
– Но почему воскресение? – спрашивает Дрю.
– Потому что она умерла, – отвечает женщина. Я обескуражен: в это мгновение она невероятно похожа на свою дочь. – И воскресла.
Ее мама рассказывает нам о том, что произошло в тот день. Я не уверен, что нам хочется это слышать, но ей нужно кому-то об этом поведать, и поэтому мы слушаем. Она рассказывает нам то, о чем не говорили в новостях, то немногое, что известно об Эйдане Рихтере. Рассказывает о том, что с ее дочерью было потом. Как она ничего не помнила. А после перестала говорить. Об операциях и сеансах физиотерапии. О пробежках, занятиях по самообороне и злости. О желании пойти в школу, где о ней ничего не знают. О русском имени, причину выбора которого ее мать не понимала до сих пор.
А дальше она рассказывает о прежней жизни своей дочери. Мы слышим истории о девочке, играющей на фортепиано, которой гордилась вся общественность. При этих воспоминаниях глаза матери светятся от счастья. Но это всего лишь воспоминания, не более того. Солнышко была права. Я знаю, что видит ее мать. Умершую девушку.
Слушая все эти истории в доме, похожем на гробницу, я начинаю понимать, почему Солнышко уехала отсюда.
Мне кажется, за этот вечер я узнал о девушке, которая многие месяцы практически жила у меня, больше, чем со дня нашего знакомства. И желаю ничего этого не знать.
Ее мама благодарит нас – непонятно за что – и уходит, чтобы сделать еще несколько звонков. А я думаю, она просто хочет чем-то себя занять.
Дрю откидывается на кровать Солнышка, уставившись в потолок. Я опускаюсь на пол и прислоняюсь к стене. При каждом движении под моей спиной шелестит бумага.
– Я вот не понимаю, – наконец говорит Дрю.
– Что именно не понимаешь? – спрашиваю я. На этот вопрос есть сотни ответов.
– Не понимаю, почему он не изнасиловал ее.
– Что за дебильный вопрос? – чуть ли не рычу я.
– Я сейчас не строю из себя придурка. А говорю серьезно, – поясняет он. Я вижу, что он действительно настроен серьезно и в этом качестве чувствует себя неуютно. Как и со всем остальным. За последние недели Дрю пережил эмоционально напряженных, тяжелых ситуаций больше, чем за всю свою жизнь, а он к этому не готов.
– Прости, – извиняюсь я, потому что не стоит набрасываться на него. Рано или поздно ему придется повзрослеть, жаль только, что это должно произойти таким образом.
– И все равно я не могу понять. Красивая девчонка, к тому же одна, почему он ее не изнасиловал? Почему избил до полусмерти и бросил умирать? В этом нет смысла.