— Ни за что не отпущу! Нет, нет! Куда такому ехать? Вам нужно поправиться, — отдохнуть. Кстати, ваша комната свободная. А я вас подкормлю…
Всегда твердый в своих намерениях, я на этот раз легко соглашаюсь с ее доводами, что со мной редко бывает, и решаюсь остаться здесь на два дня, но живу вот уже вторую неделю, успокаивая себя тем, что еще имею денежный запас. Гуляя по шумным улицам, я каждый раз стараюсь далеко обойти дом Амелии, чтобы не встречаться с нею. Меня больше тянет за город; там я брожу в одиночестве и любуюсь пышным праздником земли. Иногда, уйдя из дому алым утром, я прихожу к любимой роще с восходом солнца. На деревьях, одетых в брачный наряд молодой листвы, на изумрудном бархате травы, на цветах, как слезы восторга, сверкают капли росы. Трелью жаворонков и других птиц звенит небо. Залитый лучами, я стою на опушке, привалившись к дереву, и с замиранием сердца слушаю удивительную песню поздней весны. Вытянув шею, шмыгнет в траву куропатка; выскочит из кустов, станет на задние лапы, прядая острыми ушами и бестолково кося на меня выпуклые глаза, серый кролик и поскачет дальше — все это жалкая дичь, обреченная на охотничью потеху лендлордов. А рядом, зеленея молодыми всходами посевов, тянется поле, изрезанное на участки и огороженное кустарником. Вокруг разбросаны фермы. Проголодавшись, я захожу к крестьянам, чтобы купить что-нибудь съедобное. В Англии эти арендаторы чужих земель считаются бедными, но эта бедность для меня, выросшего в русской деревне, кажется странной: в больших каменных домах — чистота, на окнах — гардины, на стенах — зеркала в человеческий рост, на полу — ковры, у некоторых хозяев имеется даже мягкая мебель и пианино. Глядя на обстановку и на сытых и хорошо одетых людей, невольно с горькой обидой вспоминаю русских крестьян, моих родственников, живущих среди лесов в полуразвалившихся хижинах, оборванных и голодных, вечно пригнутых к земле, точно отверженное племя. У меня такое чувство, как будто я что-то потерял и должен потерянное непременно найти. Радостный, восторженно воспринимающий жизнь, я испытываю тоску. Беспричинная и непонятная, она, точно вода в худой трюм, просачивается мне в грудь, нарушая равновесие духа. Твердая земля начинает надоедать, все больше, все сильнее тянет меня к морю.
Стоит жаркое время, полное безветрие. Лениво плещутся волны, выкатываясь на отмели, гоняясь за детворой, бегающей с веселым гамом по берегу, а дальше, расплавив в себе солнце, не шелохнется необъятная гладь воды. Только корабли, направляясь в разные страны, режут и ломают, кроша на куски, голубую, золотисто-вспыхивающую эмаль, — вцепишься глазами в один из них и жадно провожаешь до тех пор, пока он не скроется за горизонтом. Утомленный зноем, я начинаю купаться и, держась в одиночестве, плаваю на том месте, где год тому назад встретился с Амелией. Густая соленая вода держит тело легко. Я долго лежу на ней, точно на мягкой постели, опрокинувшись на спину, раскинув руки и не шевелясь. Приятно смотреть, прищурив глаза, в бездну неба, откуда, ласково обжигая, льются горячие потоки света. Хорошо!
В один из таких моментов около меня неожиданно появляется знакомая пунцовая повязка и вслед за тем раздается радостный голос:
— Мистер Антон, дорогой друг, вы ли это?
— Да, мисс Амелия, вы не ошиблись, — отвечаю я, приняв моментально стоячее положение.
— Как я рада, что встретила вас…
Я целую протянутую мне руку. Амелия смущенно краснеет, словно залитая заревым отсветом, и снова кажется мне дорогой и близкой, как заветная мечта.
— Вы так изменились!
— Полагаю…
— Мне все известно про вас… Знаю, как вы висели на парусе, как разбились и как потом на другом пароходе отправили вас в Италию…
— От брата узнали?
— Да. О, сколько я слез пролила, когда узнала о вашем несчастье!..
Мы держались на воде, не двигаясь с места, находясь друг от друга на расстоянии одного шага. И теперь для меня уже нет никакого сомнения, что до сих пор я самого себя обманывал, избегая встречи с Амелией. Нет, я ее именно искал и, найдя, готов крикнуть на всю морскую ширь, что я вновь обрел свою радость.
— Ну, как вы теперь чувствуете себя?
— Хорошо, спасибо. Поправляюсь.
Разговаривая, я смотрю на нее: вся та же бесконечно милая Амелия, тот же звонко-переливчатый смех, те же игриво волнующие глаза, но вместе с тем в выражении лица и взгляда чувствуется какая-то неуловимая перемена, точно она познала в жизни то, чего не знала раньше.
От такого наблюдения мне становится немного не по себе.
— А вы как поживаете, мисс Амелия?
— Называйте меня просто — Амелия. Я теперь…
Она неловко запнулась, заметив мой испуганный взгляд, и стыдливо потупилась.
— Давно?
— Около месяца.
Остро заныло сердце, словно впились в него скорпионы, застучало в висках.
— Поздравляю вас, мистрис Амелия, с законным браком! Желаю вам, мистрис Амелия, полного счастья… Желаю… Прощайте…
Заговорил я громко, насмешливо, но не выдержал, и мой голос, задрожав, оборвался. Быстро повернувшись, я поплыл от нее прочь, а вслед мне неслось:
— Куда вы? Мистер Антон! Подождите! Я вас прошу, умоляю!.. Я вам должна что-то сказать…
Делая руками большие взмахи, задыхаясь от волнения, точно мне не хватает воздуха, я быстро направляюсь к берегу. Перед глазами, колыхаясь, ходуном ходит вся земля и все здания, а море будто опрокидывается.
Я выздоровел окончательно, как будто никогда и не были сломаны у меня ребра, но тем более начинает надоедать суша. Целыми днями я брожу по ней, не зная, куда приткнуть себя, — одинокий, никому не нужный. Когда шагаешь по твердой земле, даже в ногах, привыкших балансировать по качающейся палубе, чувствуется неловкость. Мускулы тоскуют по физической работе. И весь этот мир, застроенный многоэтажными домами и фабриками, церквами и кабаками, кажется мне узким и тесным. Поэтому большую часть времени я провожу у моря, всматриваясь в его солнечный простор, а оно, меняя цвета с каждой переменой дня, так красиво переливается огнистыми бликами, что забываешь пережитые на нем ужасы, и опять тянет в дальнее плавание. Бывая в гавани, я с завистью смотрю, как грузятся корабли, готовясь в путь, как с вновь прибывающих судов матросы, сойдя на берег, гурьбой отправляются в город, — обожженные солнцем, обвеянные всеми морскими ветрами, веселые, с буйной удалью. Иногда знакомые, встречаясь, рассказывают, где побывали, каковы были рейсы, сообщают о свободных вакансиях на хороших судах, и от этого еще тяжелее становится на душе.
Однажды я пришел в гавань рано утром. В воздухе тихо. Всюду непроницаемый туман. Словно окунувшись в мутную воду, я осторожно шагаю по каменному берегу, угадывая путь лишь потому, что мне все здесь знакомо. В помощь невидимому солнцу горят фонари, выделяясь в воздухе желтыми пятнами. Густой, похожий на бурый дым туман волнуется, плотнея в одном месте и редея в другом, скрывая море, небо, город. Глядя на эти клубы, бесшумно ползущие, как привидения, над землей и гаванью, все время ждешь какого-то необыкновенного события. Кругом ничего не видно, но это не останавливает работ. Гавань живет своей напряженной жизнью, полной неясных, смутных движений и разнообразных звуков. Раздвигая мутные воздушные волны, на мгновение показываются ломовые подводы, паровозы, люди, суда, едва намечаясь слабыми очертаниями, и сейчас же исчезают совсем, скрываясь в толпе колыхающихся привидений. Беспрестанно звонят судовые колокола, отбивая рынду, тревожным гулом меди оглашая всю гавань. Со всех сторон, приближаясь и удаляясь, несется истерический вой сирен, но думается, что это зловеще кричат крылатые чудовища, рея в непроглядном воздухе. Я иду дальше, мягко окутанный клубящимися волнами тумана, и все мне кажется призрачным и загадочным.
Часам к десяти от тумана не осталось никаких признаков. В этот день, гуляя по берегу, я понял, что мне трудно жить на земле. Море зовет меня, зовет властно своим простором, своей свободной стихией, своими ароматами, криками чаек, торжественными гудками отходящих пароходов. И хотя я знаю, что там, за хрустальным горизонтом, за раскинувшейся ширью, за гранью голубого купола, опрокинувшегося над такою же голубою равниной вод, встречусь с такими же берегами, застроенными всевозможными зданиями, заселенными заботливыми людьми, но все равно меня неодолимо тянет туда.
Пока что я твердо храню свое решение не пускаться больше в плавание, но вместе с тем мне почему-то нравится зубрить морские книги. Для этого я ухожу далеко за город и располагаюсь в избранном мною местечке на песке, между двух камней, у самого моря.
Как-то вечером я засмотрелся на закат, подернувший розовой дымкой всю водную пустыню, и не заметил появления Амелии.
— Я знала, что встречу вас здесь, — протягивая мне руку, сказала она с веселым смехом.
— Почему? — спрашиваю я, вскакивая на ноги.
— После полудня я издали видела, что вы направились вдоль берега в эту сторону.
Как две зеленых звезды, ласково мерцают ее глаза, невольно заставляя меня улыбаться.
— Я вас давно разыскиваю. Мне нужно расспросить о своем брате. Ну, как он поживает, куда направляется, когда думает вернуться в Англию?..
Амелия осторожно садится на камень, предварительно сдув с него пыль, чтобы не запачкать своей темно-синей юбки, а я опускаюсь возле нее прямо на песок. Прозрачная белая кофточка и такая же белая панамка красиво оттеняют ее лицо, покрывшееся здоровым загаром. На груди у нее краснеют розы. Отвечая на все ее вопросы, я подробно рассказываю при этом о нашей тяжелой жизни на «Нептуне», не упуская ни одной мелочи.
— Это ужасно, что вам приходится выносить, — слушая меня, восклицает по временам Амелия, лицо ее становится печальным, будя во мне доброе чувство к ней. — Бедный мой брат!..
Гаснет закат, меркнет море, словно линяя, на небе робко загораются звезды.
Амелия снимает с своей груди розы, выбирает лучшую, подает ее мне, говоря:
— От всего сердца.