Задолго до того, как «Эдвин Фокс» отплыл с грузом так называемых кули, испанцы и другие европейцы в 1840-х годах повернулись в сторону Китая, где обнаружили уже устоявшуюся культуру зарубежной трудовой миграции и стали рассматривать ее как решение проблемы нехватки рабочей силы в своих империях. Они также обнаружили готовую китайскую инфраструктуру, способствующую транспортировке и даже поощрению подобной эмиграции и сопутствующего ей контрактного найма, которая охватывала города и деревни вдали от побережья. Сочетание факторов подстегнуло эту применявшуюся десятилетиями практику. Население Китая увеличилось с 270 миллионов в 1779 году до 380 миллионов в 1850-х. Страна столкнулась с нехваткой земли; количество обрабатываемых земель в те годы увеличилось вдвое, однако количество доступной земли на душу населения фактически сократилось, особенно в провинциях Гуандун и Фуцзянь. Ситуацию усугубляли стихийные бедствия, такие как засуха и наводнения, повторяющиеся эпидемии холеры, начавшиеся в 1817 году, политическая нестабильность и частые восстания, а также нарастающая дестабилизация, вызванная торговлей опиумом. Китайские семьи приспособились к ситуации и отправляли молодых людей на временную работу куда-нибудь в другие места. Ожидалось, что они будут посылать деньги домой, а взамен сохранят за собой полную долю в семейном имуществе[173].
Бо́льшая часть этой трудовой миграции происходила внутри страны, но для жителей южного побережья, отделенного от внутренних районов высокими горами, Наньян (или Юго-Восточная Азия) вскоре заменил эти районы. К 1830 году здесь жили и работали до миллиона китайских рабочих[174]. Ряд «ключевых префектур» стали отправными точками, в том числе Теочу в провинции Гуандун с портом в Сватоу[175]. К началу XIX века многие из эмигрантов путешествовали в рамках так называемой системы «билет в кредит». Не имея возможности оплатить проезд самостоятельно или найти друга или члена семьи, который мог бы это сделать, эмигранты брали в долг у вербовщика или у капитана джонки, которые в свою очередь продавали долг работодателю в порту прибытия. В 1852 году Чарльз Винчестер, дипломат из британского консульства в Сямыне, другом крупном пункте выезда, описал систему:
Посредники китайского происхождения, обосновавшиеся за границей, договариваются с землевладельцами о том, что доставят определенное количество рабочих на обратном пути, а также расскажут своим семьям и в соседних деревнях, что готовы обеспечить проезд для определенного количества рабочих. Соглашение обычно заключается в том, что в обмен на бесплатный проезд посредник имеет право пользоваться услугами эмигранта в течение года. Это, безусловно, приносит ему хорошую прибыль от суммы, затраченной на проезд, которая варьируется от восьми до 16 долларов, в зависимости от пункта назначения – Сингапур, Пинанг или Батавия. Право год пользоваться услугами мальчиков, прибывающих из Китая, может быть куплено европейцами в проливах за небольшую сумму в размере стоимости проезда[176].
Это был чисто китайский бизнес от начала и до конца, хотя к 1840-м годам некоторые эмигранты путешествовали по билетам, купленным в кредит, на более крупных и быстрых европейских судах, таких как «Эдвин Фокс».
Но почему далекая Куба стала основным пунктом назначения для китайских рабочих-кули? Остров находился в центре все еще процветающего имперского проекта. В 1855 году испанская колония обеспечивала более 30 % мирового производства тростникового сахара; к 1860-му доля возросла до 40 %[177]. Производство сахара на Кубе зависело от рабского труда. Несмотря на то что в период с 1840 по 1867 год плантаторы импортировали более 200 000 рабов-африканцев (даже после того, как в 1817-м Великобритания заставила Испанию подписать договор об отмене работорговли), им требовалось больше рабочей силы для удовлетворения спроса в этой процветающей отрасли. С рабочими, хотя они фактически и не были рабами, обращались так, как если бы они были порабощены[178]. Решением был кабальный труд, и, прежде чем облюбовать Китай, кубинские плантаторы экспериментировали с рядом источников, включая Канарские острова и Галисию в самой Испании, Манилу, Полинезию, Сингапур, Вьетнам и даже использовали военнопленных после восстания 1848 года на Юкатане. В 1847 году прибыли первые китайские рабочие по кабальным контрактам, но противодействие гаванских работорговцев и падение цен на сахар спровоцировали приостановку торговли до 1852-го[179].
Поначалу, когда кубинские плантаторы учились обращаться с новой рабочей силой, возникли некоторые трудности. Феликс Эренчун, автор знаковой энциклопедии об острове, в 1856 году писал, что китайцы «были представителями развитой цивилизации» и с ними нужно было обращаться иначе, чем с африканскими рабами, чтобы предотвратить «убийства, мятежи и восстания <…> частые на некоторых плантациях». Проблема, по его мнению, заключалась в нехватке компетентных переводчиков[180]. Франсиско Диаго, один из первых плантаторов, использовавших кабальный китайский труд, согласился с этим мнением, но опыт его семьи был положительным. Китайцы, которые выживали за счет «чрезвычайно дешевого риса <…> в самом деле обеспечивали очень дешевую рабочую силу, которая позволяла компенсировать нехватку рабов на наших фабриках»[181]. Они действительно оказались дешевыми: в 1855–1860 годы один кули в среднем стоил 370 кубинских песо, тогда как средняя цена раба составляла 580 песо[182]. В 1857 году, всего через пять лет после возобновления торговли и в год, когда «Эдвин Фокс» отправился в плавание с поставкой кули, Педро де Сулуэта, крупнейший плантатор, отметил, что без китайских рабов-контрактников «производство сахара быстро сократится»[183]. Как оказалось, резкий рост цен на сахар в том году спровоцировал всплеск импорта кули. В 1858 году, когда «Эдвин Фокс» прибыл в Гавану, на Кубе высадилось второе по величине число кули – 13 384[184].
Ввоз кули, возможно, решил проблемы плантаторов, но у испанских имперских властей возникли новые проблемы[185]. Начало торговли кули пришлось на трудный для Испании момент: с одной стороны, в 1844 году возникла угроза восстания рабов, с другой – у властей все большее опасение вызывала возможность восстания белого населения, которое хотело присоединиться к Соединенным Штатам[186]. Испанские чиновники, выстроившие свой контроль над колонией на «балансе рас», вскоре задались вопросом, что означает ввоз китайских рабочих для их политики. Этим вопросом занялся действенный Государственный совет[187]. «Изменит ли равновесие стабильная и неопределенная китайская иммиграция? – спросил совет. – Поскольку на этом острове зреют заговоры врагов Испании и так как, к сожалению, его жители разошлись во мнениях и разделились на фракции, к кому из них присоединится новая раса, или азиатское население, в дни конфликта и опасности?»[188] После продолжительных дебатов совет постановил, что, поскольку они не католики, поскольку в основном миграция, состоящая исключительно из мужчин, приведет к межрасовым бракам с афрокубинскими женщинами и поскольку китайцы не белые, а «новая раса», то, если разрешить им осесть здесь, это «нарушит равновесие [и] подвергнет страну беспорядкам и потрясениям, которые могут превратить ее в руины». Однако, учитывая безотлагательную потребность сахарной промышленности в рабочей силе, было принято решение обращаться с китайцами как с временными рабочими, которые с правовой точки зрения не являются рабами, но во многих отношениях неотличимы от них[189]. Эти рассуждения привели к появлению в 1860 году новых правил, которые запрещали китайцам оставаться на острове после истечения срока контракта, если они не подпишут новый[190].
«Эдвин Фокс» пришлось переоборудовать, чтобы капитан Фергюсон смог отправиться в Сватоу и забрать человеческий груз. Пока велись работы, судно оставалось в Гонконге[191]. На нижних палубах были размещены койки – по размеру чуть больше, чем ряд полок шириной 6 футов, которые шли по двум сторонам корабля, с небольшим бортиком на торце, чтобы пассажиры не соскальзывали, но отдельные индивидуальные места ничто не разделяло. На главной палубе установили бортовые кухни, а для улучшения вентиляции сделали дополнительные бортовые порты[192]. Зловещее впечатление оставляли входные люки, закрытые железными решетками, и заграждения 8 футов в высоту с железными шипами поверху, тянущиеся от поручня до поручня. Корабль, возможно, даже был вооружен 16-фунтовой пушкой[193].
Такие изменения могли быть чрезвычайно дорогими. Томас Бедфорд, судовой плотник, который руководил работами на американском судне «Кейт Хупер» в то же время, когда переоборудовали «Эдвин Фокс», подсчитал, что это стоило 12 000 долларов, что эквивалентно примерно 355 000 долларов в сегодняшних ценах[194]