ода, которые регулировали плавание «Эдвина Фокса», диктовали условия жизни кули после их прибытия на остров. В некотором отношении они улучшились по сравнению с первоначальными правилами 1849 года: запрещалось применение телесных наказаний хозяевами, а китайским рабочим позволялось выкупать свои контракты при определенных условиях. Некоторым удавалось добыть деньги, например А Ни выиграл в государственную лотерею. Он заявил о своем праве остаться, взял испанское имя – Антонио Хосе Мария Хиль – и даже использовал уважительную форму обращения к человеку высшего класса, «дон»[263]. Однако такой сценарий был редким: подписывая контракты, кули отказывались от всех претензий на какие-либо гражданские права, хотя местные чиновники назывались их «защитниками». Кули было запрещено покидать место работы без разрешения хозяина. Хозяин имел широкие полномочия по применению дисциплинарных мер и наказаний за такие проступки, как нарушение любых правил на рабочем месте, неподчинение, отказ работать или опоздание, побег, пьянство, нарушение «принятых обычаев» и «любое другое злонамеренное действие, которое наносит вред третьему лицу и не карается по закону». В ответ на коллективное неподчинение или оказание насильственного сопротивления хозяева могли применить силу, и если местный чиновник считал это целесообразным, виновный мог быть «немедленно наказан в присутствии других колонистов»[264].
Тем, кто прибыл на «Эдвине Фоксе», повезло, что они не подпадали под действие Положения о ввозе китайских рабочих на остров Куба 1860 года. В то время как правила 1854 года позволяли китайским рабочим, у которых кончился контракт, оставаться на Кубе в качестве свободных поселенцев и жениться, воспитывать детей и владеть имуществом, новое положение было намного строже. По завершении первоначального контракта у китайцев была альтернатива: покинуть Кубу в течение двух месяцев или подписать новый контракт[265]. Поскольку первый вариант был практически неосуществим, их единственным выбором фактически оставалось возвращение к статусу контрактника.
Китайские эмигранты сопротивлялись разными способами. Некоторые нападали на надсмотрщиков. В 1856–1874 годах 445 кули участвовали в 312 зарегистрированных убийствах, в основном в сахаропроизводящих районах Матансаса. Большинство жертв были белыми надсмотрщиками, но жертвами также становились черные и китайские надсмотрщики. Многие из этих убийств кули и рабы совершили вместе[266]. Некоторые свидетели сообщили Кубинской комиссии, что предпочли тюрьму плантации. Се Акоу был одним из 24 человек, которые «зарезали администратора за его жестокость. Мы <…> отправились в тюрьму и сдались сами. Наш хозяин, потратив 680 долларов, убедил чиновников отпустить 12 из нас на плантацию, но после нашего отказа младший офицер стал стрелять из огнестрельного оружия, ранил девять человек и убил двоих. В тюрьме все еще находятся 22 человека, и мы считаем, что это лучше, чем работать на плантации»[267]. Многих кули, осужденных за убийство, отправляли в испанскую Экваториальную Гвинею или Пуэрто-Рико, где их жизнь была легче, чем на Кубе[268]. Были даже случаи массовых восстаний, одно из которых описала Элиза Макхаттон-Рипли, жена американского плантатора, который переехал на Кубу, чтобы управлять приобретенной им сахарной плантацией:
Двери и окна дома быстро заперли, и я стояла у задней двери с полным самообладанием, мысль о котором сейчас почти заставляет меня бледнеть. Китайцы подняли настоящий мятеж: они были раздеты до пояса, их смуглые тела блестели на жарком солнце, они с дикой стремительностью мчались по дороге, перепрыгивали через низкую каменную ограду, окружавшую плантационные постройки, в центре которых находился массивный жилой дом, они размахивали мотыгами самым угрожающим образом и, вопя как демоны, забрасывали схваченными в спешке с ограды камнями отступающего надсмотрщика. <…> В плантационный колокол весом 900 фунтов, установленный на высокой раме, обычно звонили с разными целями: вызывали рабочих с поля, подавали знак смены вахты во время производства сахара, указывали время приема пищи; но грохочущий быстрый перезвон был сигналом опасности, на который отреагировал не только окружной начальник, но и соседи[269].
После подавления восстания командующий гражданской гвардией приказал своим людям лишить китайских мятежников косичек, «отрезая их под корень. Как быстро они сникли! Какими запуганными они выглядели!»[270]
Еще большее число кули устраивало побеги. Чтобы их вернуть, хозяева размещали в газетах объявления, точно так же как это делалось в отношении беглых рабов. В переписи 1872 года зафиксировано 8380 сбежавших кули, то есть каждый пятый китайский контрактный рабочий[271]. Значительное число бежало, чтобы присоединиться к восстанию против испанского правления, которое началось в октябре 1868 года, особенно после того, как 24 февраля 1870 года повстанческое правительство объявило все контракты кули недействительными. В битве при Лас-Гуасимас 1874 года в армию генерала Максимо Гомеса входил батальон из 500 китайцев, а его неожиданное нападение на испанский гарнизон годом ранее было известно как «китайское нападение» (ataque de los chinos). Всего в бою участвовало от 2000 до 5000 человек, и столько же было в арьергарде. Некоторые даже становились офицерами. Томас Джордан, бывший генерал американской Конфедерации, командовавший революционными войсками, особо выделил одного из них за доблесть, проявленную в битве при Лас-Минас-де-Хуан-Родригес в 1870 году: «В ходе неоднократных кровавых нападений с использованием мачете китайский [командир] Себастьян Сиань убил прикладом винтовки троих испанских солдат»[272].
Жизнь китайских рабочих на Кубе была недолгой. Кубинский историк Хуан Перес де ла Рива подсчитал, что те, кто моложе 30, имели «некоторые шансы» пережить первый восьмилетний контракт, но мало шансов остаться в живых во время второго. У тех, кому на момент прибытия было за 30, почти не было шансов дожить до конца своего контракта[273]. Для сравнения: рабы на британских Карибах часто оставались в живых менее десяти лет после прибытия[274]. Согласно первому китайскому путеводителю по Кубе, изданному в 1887 году, в 1880-х из 124 813 прибывших во время торговли кули в живых осталось чуть более 43 000 человек. Кроме того, на острове родилось всего 196 китайцев[275]. По данным переписи населения острова 1877 года, было зарегистрировано 46 835 «азиатов», что составляло лишь 38 % от числа тех, кто прибыл сюда из Китая в качестве наемных рабочих. К 1899 году их число сократилось до 14 614 человек, и многие из них прибыли из Калифорнии[276]. Эта шокирующая общая смертность меркнет по сравнению с частотой самоубийств, которые совершали наемные китайцы. В 1850-х годах на Кубе был самый высокий уровень самоубийств в мире: 340 на миллион от общей численности населения по сравнению с 15 в Испании, 57 в Бельгии, 70 в Великобритании и сто во Франции. Самоубийства на Кубе очень по-разному распределялись по трем расовым группам: 57 на миллион среди белых, 350 на миллион среди африканцев и 5000 на миллион среди китайцев[277].
Наблюдатели того времени нашли этому расовое объяснение. Джулия Уорд Хоу, аболиционистка и автор песни «Боевой гимн республики» (The Battle Hymn of the Republic), посетившая Кубу в 1860 году, считала, что «у [китайской] расы “любовь к жизни” была слабой, в то время как негр цепляется за жизнь, несмотря ни на какие боли и мучения»[278]. В этом наблюдении она вторила высказываниям многих кубинцев. Плантатор и перекупщик кули Хулиан де Сулуэта описал китайцев как «ленивых», что типично для людей из теплого климата, желающих только, чтобы их контракт кончился и они могли стать торговцами и купцами. В результате «в течение первых двух лет некоторые из них <…> покончили жизнь самоубийством, повесившись, и в надежде, что вернутся домой, собрали свои пожитки, как если бы отправлялись в дальнее путешествие». Те, кто «достаточно смирился» в этот начальный период, вряд ли покончили бы с собой или сбежали[279]. Глава Королевской аудиенсии, высшего суда Гаваны, объяснил частоту самоубийств среди кули, «обычно с помощью опиума», «слабой привязанностью к жизни у представителей этой расы»[280]. Он по крайней мере проявил немного сочувствия. Китайцы были чужими в чужой стране, языка которой они не знали, где их принуждали непрестанно трудиться. И эти настоящие невзгоды, возможно, «разрастались в их воображении в том числе и потому, что они не могли реализовать мечты, с которыми приехали»[281]. Один из величайших интеллектуалов острова Хосе Антонио Сако был менее чутким и видел в самоубийстве не что иное, как «месть» «коррумпированной и развращенной расы»[282].
Помимо самоубийств через повешение или передозировку опиума, китайцы-контрактники кончали с собой множеством других способов, иногда весьма драматичных. Некоторые прыгали в колодцы, перерезали себе глотки и даже кидались в котлы с кипящим сахаром. К тому времени, когда восемь лет контракта Ло Юншэна подошли к концу, он видел, как кантонец бросился в колодец, житель провинции Фуцзянь прыгнул в чан с кипящим сахаром, уроженец Сватоу перерезал себе горло, а «восемь кантонцев [повесились] сами»