[299]. Все 280 заключенных и их охранники на борту корабля имели разнообразное необычное прошлое, но все они подчинялись бюрократической пенитенциарной системе, берущей свое начало в XVII веке и развивавшейся в течение XIX века. Действительно, как заметили историки, в частности Клэр Андерсон, исправительные колонии следовало бы заменить ориентированными на реформы тюремными камерами, однако они сохранялись на протяжении XIX века и даже в XX веке[300]. Исправительные колонии являются важной частью истории глобализации, развернувшейся в конце XIX века. И поскольку отдаленные колонии, такие как Западная Австралия, приобщились к уголовному колониализму как к стратегии интеграции в глобальные сети торговли, знаний и управления, тюремное государство XIX века усиливало и продвигало более масштабный проект поселенческого колониализма в странах противоположного полушария, что имело ужасные последствия для коренного населения[301]. В этом и во многих других отношениях «Эдвин Фокс» был поистине носителем глобализации.
Выйдя из Плимута утром 26 августа, Фергюсон направил судно сначала на Мадейру. Такое путешествие обычно занимало около десяти дней в зависимости от ветра. Экипаж сосредоточился на маневрировании «Эдвина Фокса» при выходе из оживленной гавани и в интенсивном движении вдоль волнореза Плимутского залива – одного из самых загруженных глубоководных портов во всем Соединенном Королевстве. Лавируя среди больших судов и суденышек, Фергюсон проложил путь в открытое море и приказал поднять паруса, чтобы в полной мере воспользоваться ветрами, часто слабыми в конце лета[302]. К полудню «Эдвин Фокс» уже значительно продвинулся на своем пути.
Пока команда активно занималась снастями, создавая кипучую деятельность над палубой по всему рангоуту и такелажу, наемные охранники следили за тем, чтобы 280 заключенных, которые составляли человеческий груз судна, были надежно заперты под палубой. Собранные со всей Британской империи, эти заключенные были всего лишь очередными статистами в исторической драме с глубокими корнями, которая разворачивалась по всему миру[303]. Подобно системе кули с ее контрактной кабалой, британская практика перевозки заключенных была поистине глобальной системой. После рабства и кабального труда перевозка заключенных была третьим по величине источником глобальной принудительной миграции в мировой истории и к концу XIX века, весьма возможно, охватывала около миллиона человек[304]. Но начиналось все совсем иначе.
Британское правительство с 1640-х годов случайно стало пионером этой практики; оно отправляло неугодных преступников в свои колонии в Америке и Карибском бассейне, где была нехватка рабочей силы. Несколько человек даже сослали в Западную Африку. По оценкам, между 1718 и 1775 годами 50 000 британских заключенных были приговорены к работам в американских колониях, что в то время составляло приблизительно 10 % мигрантов в Северной Америке[305]. Основной целью было убрать преступников с родины, при этом участие правительства было минимальным; система каторжников была, по сути, приватизирована и коммерциализирована, и частные торговцы покупали и продавали труд каторжников при почти полном отсутствии надзора и регулирования[306]. Эта неформальная система существовала до середины XVIII века, пока британские политики и публицисты, а также обеспеченные люди и городское население не обратили внимание на тревожный рост преступности. Разоренная превратностями индустриализации рабочая беднота Британии оказалась истощена и деморализована. Бедняки искали утешения в дешевом и доступном джине. «За пенни – пьян, за два – мертвецки пьян», – или примерно так гласила поговорка. К 1750 году трудящиеся бедняки Англии потребляли 11 миллионов галлонов джина ежегодно; по одной из оценок, в Лондоне на каждые 120 жителей приходилось по магазину, где продавали джин. Увековеченная в гравюре Уильяма Хогарта «Переулок джина» (1751) связь между бедностью, распущенностью и пьянством в умах многих моралистов сформировала отчетливый образ неисправимого преступного класса[307].
Испуганные владельцы собственности требовали расширить перечень деяний, которые карались бы смертной казнью. К 1820 году смертная казнь через повешение без участия духовенства была предусмотрена более чем за 200 отдельных преступлений. Почти все они были преступлениями против собственности, даже если выглядели иначе. Например, покушение на убийство до 1803 года считалось проступком, но соблазнение наследницы каралось повешением. Почему? Потому что соблазнитель стремился ограбить семью женщины, лишив ее богатства. Точно так же браконьерский промысел кроликов в чужих владениях, вырубка декоративного кустарника, выдача себя за цыганку, подделка документа или появление на дороге с закопченным лицом (признак того, что некто может быть разбойником) были тяжкими преступлениями[308].
Закон был суров в теории, однако на практике наблюдалась некоторая снисходительность. В 1750-х годах наступил пик применения смертной казни и около 69 % смертных приговоров заканчивались фактической казнью, однако к концу XVIII века количество и частота публичных казней снизились. В период с 1799 по 1808 год всего 15,7 % смертных приговоров заканчивались казнью. Причины этого спада определить трудно. Возможно, под влиянием зарождающегося движения за тюремную реформу судьи начали проявлять бо́льшую рассудительность при вынесении приговоров. Возможно, щепетильные присяжные обводили палача вокруг пальца и лишали его награды, потому что знали, что любой, кто осужден за кражу имущества стоимостью более 40 шиллингов, будет казнен, и поэтому постоянно занижали стоимость украденного ровно до 39 шиллингов. Действительно, некоторые историки даже утверждают, что введение исправительной ссылки в качестве меры наказания кардинально изменило динамику пенитенциарной системы в Соединенном Королевстве, сделав ее менее деспотической. На протяжении большей части XVII века у присяжных было только два варианта: смертная казнь через повешение или оправдание. Но после повсеместного введения отправки на каторгу осужденных тенденция сместилась в сторону промежуточных приговоров (таких, как отправка на каторгу) и меньшего количества повешений и оправданий. Какова бы ни была причина, эта снисходительность привела к тому, что к концу 1700-х годов тюрьмы Британии трещали по швам[309].
Американская революция перекрыла единственный выпускной клапан Британии, что усугубило ситуацию[310]. Война за независимость означала, что начиная с 1776 года преступников нельзя отправлять через Атлантику. Британские тюрьмы оказались переполненными. Были испробованы временные меры, но война в Северной Америке затягивалась, и ситуация достигла критической точки. Единственным решением было либо построить больше тюрем, либо возобновить ссылки в колонию для уголовных преступников. Почти разоренный военными нуждами парламент тянул со строительством новых тюрем и начал искать другое место, куда определить преступников, присутствие которых в Британии было нежелательным. Но куда? В то время европейцы плохо представляли себе точные контуры большей части мира. В 1770 году, в рамках своего первого плавания на корабле Его Величества «Индевор» Джеймс Кук нанес на карту восточное побережье Австралии – или Новой Голландии, как он ее называл, – и объявил этот регион собственностью Британской короны. В 15 000 миль от Англии, не более чем пустое место на карте – это вряд ли можно было назвать идеальным выбором для исправительной колонии. Однако с учетом недавно заключенного договора о сотрудничестве между французами и голландцами, угрожавшего британской торговле в Индии и по всей Азии, эта схема казалась привлекательнее. Именно в этом контексте британцы приняли судьбоносное решение основать исправительную колонию на недавно нанесенном на карту восточном побережье Австралии и превратили заключенных и их труд в инструмент имперской экспансии.
18 августа 1786 года британское правительство одобрило план отправки контингента военного и гражданского персонала вместе примерно с 750 заключенными для основания колонии Новый Южный Уэльс. Первоначальным пунктом назначения был залив Ботани – мелководный залив, названный известным натуралистом Джозефом Бэнксом в честь уникальных возможностей для сбора образцов. План курировал недавно возведенный в пэрство лорд Сидней, британский министр внутренних дел и колоний, хотя детали, вероятно, разрабатывал его заместитель Эван Непин. Возглавить экспедицию и управлять новой колонией лорд Сидней поручил почти ушедшему на пенсию капитану по имени Артур Филлип. Когда компетентному, надежному и скромному Филлипу предложили эту работу, он жил как землевладелец в своем скромном поместье Глассхейс в Линдхерсте (Хэмпшир). Его военно-морская карьера на тот момент была ничем не примечательна, хотя в 1774 году он перевез 400 заключенных из Португалии в Бразилию, когда служил у португальцев во время их войны с Испанией[311]. Вероятно, лорд Сидней считал, что у него достаточно опыта и он готов стать назначенным губернатором зарождающейся исправительной колонии на другом конце света.
Первый флот, как его стали называть, состоял из 11 судов. Помимо шести транспортных судов («Александр», «Шарлотта», «Френдшип», «Леди Пенрин», «Принц Уэльский» и «Скарборо»), было два военных корабля («Сириус» и «Сапплай») и три судна снабжения («Борроудейл», «Фишберн» и «Голден гроув»). Вместе с заключенными на борту находились 645 правительственных чиновников и гражданских лиц, члены экипажей и состав морских пехотинцев вместе с семьями. В течение зимне-весеннего периода они съезжались в Портсмут, и 13 мая 1787 года флот отправился в плавание