[551]. Но на этот раз все было по-другому. Ранее колония находилась в основном в руках новозеландской компании, созданной на основании королевской хартии и прекратившей свою деятельность в 1850 году. Начиная с 1854 года шесть (а позже девять) провинциальных правительств Новой Зеландии получили независимый контроль над иммиграцией. Они набирали поселенцев самостоятельно, конкурируя друг с другом, а также с британскими колониями в Канаде и Австралии. Все это происходило на фоне новозеландских войн 1845–1872 годов, для которых было характерно как яростное сопротивление маори белым поселенцам, так и значительные конфликты между различными группами маори[552]. Войны закончились за год до того, как «Эдвин Фокс» совершил свой первый поселенческий вояж в Новую Зеландию. Централизация иммиграции в руках единого колониального правительства с последовательной стратегией сделала Новую Зеландию вновь привлекательной на конкурентном рынке поселенческих колоний. Новозеландский историк Ролло Арнольд назвал 1874 год, когда число иммигрантов достигло почти 45 000, «annus mirablis»[553][554]. «Вытеснение» маори с их территорий было завершено, что сделало их неспособными сопротивляться «бескомпромиссным изменениям <…> суровому, хотя и невоенному давлению с целью заставить их продать земли и принять представления пакеха о продаже земли, договорах, законах и отношениях между государством и маори»[555].
Самостоятельно нарастающий процесс, в ходе которого население пакеха в 1870–1880-х годах удвоилось (включая 100 000 иммигрантов, которым оказывалась помощь), а железнодорожная сеть активно разрасталась (с 45 миль в 1870 году до 1200 миль десятилетие спустя) в сердце Северного острова, где проживали маори, еще больше подорвал положение коренного народа. Пакеха нужна была земля, и железные дороги сделали земли маори более доступными. Закон о землях коренных народов 1865 года уже поставил под угрозу собственность коренных народов, создав механизм преобразования традиционной общинной собственности в частное владение, но для растущей колонии этой меры было недостаточно. К 1890 году правительство использовало Суд по вопросам земель коренных народов, который стал известен как «суд, отбирающий земли», чтобы купить восемь миллионов акров земли маори. Кроме того, большая часть земли, отведенной для использования народом маори, предположительно навечно, была сдана в аренду пакеха по низкой арендной плате. В 1840 году, когда колонизация только началась, общины маори контролировали 26,6 миллиона акров. К 1901 году у них осталось менее трех миллионов. За тот же период их население сократилось более чем вдвое, и в 1901 году пакеха стало больше в соотношении 17 к 1[556].
Лишение коренного населения Аотеароа права собственности не ограничивалось землей. Для многих маори воды, окружающие острова, обеспечивали значительную часть ресурсов, но и они подверглись нападкам со стороны расширявшегося общества поселенцев. Как пишет историк Тони Баллантайн: «Со временем доступ общин маори к морским ресурсам и контролю над ними стал критически важным аспектом экономического неравенства, созданного колониализмом»[557].
289 000 иммигрантов, прибывших в Новую Зеландию, стали настоящим наводнением для колонии, в которой в 1870 году проживало всего 250 000 поселенцев. Они также были лишь крошечной частью 60 миллионов человек, покинувших Европу за четыре десятилетия до Первой мировой войны. Лишение маори собственности в Аотеароа, которое сопровождало рост европейской диаспоры, было лишь одним из примеров процесса, развивавшегося в поселенческих обществах по всему миру, правда, с разной хронологией и разными моделями сопротивления со стороны коренных народов.
Годы с 1870-го по 1914-й стали периодом беспрецедентной глобальной миграции. Перемещение европейцев в Америку, и особенно в Соединенные Штаты, обычно привлекает наибольшее внимание. Но существовали такие же массовые потоки в основном китайцев и индийцев в Юго-Восточную Азию и через Индийский океан и в основном русских и китайцев в Северную Азию, из русских степей в Сибирь и Маньчжурию. Все эти миграции были обусловлены глобализацией и одновременно являлись определяющей чертой этого процесса. Это был, как пишет историк Адам Маккеон, «мир в движении, вливающийся в фабрики, строительные проекты, шахты, плантации, новые сельскохозяйственные районы и коммерческие сети по всему миру». Эти люди в движении «воплощали расширяющуюся глобальную политическую экономику»[558].
Эти годы были также великим веком европейской имперской экспансии. Хотя европейские государства начали создавать свои заморские колониальные империи с конца XV века, за эти несколько десятилетий XIX века они взяли под контроль огромные территории в Азии и Африке. Великобритания насильственно присоединила 66 миллионов человек к своей империи, Франция – 25 миллионов, а две новые имперские державы, Германия и Бельгия, присоединили 13 и 15 миллионов соответственно[559]. В 1884 году представители всех европейских стран, кроме Швейцарии, сели за стол переговоров в Берлине и поделили Африку. Ни один африканец не был приглашен. В 1875 году только 10 % континента были европейской колонией. В 1895 году только 10 % не были колонией. К 1914 году только Либерия и Эфиопия, которая победила Италию в битве при Адуа в 1896 году, оставались независимыми.
Даже в самых ужасных случаях – например, в так называемом Свободном государстве Конго, на которое лично претендовал король Бельгии Леопольд II, где жажда добычи ресурсов привела к миллионам смертей, – то, что происходило в африканских колониях, сильно отличалось от того, что происходило в Новой Зеландии. Там, как и в Канаде, Австралии и ныне независимых странах – США и Аргентине, – правительства занимались завозом людей из Европы для заселения и обработки обширных земель, отнятых у коренных жителей.
Ученые называют этот процесс поселенческим колониализмом. Австралийский антрополог Патрик Вулф является самым известным специалистом в этой области. Поселенческий колониализм следует тому, что он назвал «логикой устранения»[560]. В этих местах поселенцы экспроприировали земли коренных жителей, которые были либо истреблены, либо заключены в резервации, либо вынуждены ассимилироваться, и построили новое общество вместо общества коренных жителей. В отличие от других форм европейского империализма, поселенческий колониализм трудно, если не невозможно, обратить вспять, хотя коренные народы все чаще бросают вызов его наследию и предъявляют земельные претензии, требуют реституций и проводят кампании по установлению истины и мирного разрешения проблем. Как выразился американский историк Джон Боуз, поселенческий колониализм «является непрерывным историческим процессом от американского прошлого до американского настоящего, в котором каждое поколение имеет возможность одобрить или осудить лишение собственности и выселение, осуществленное предыдущим поколением»[561]. «Американца» можно заменить на «австралийца», «канадца» или «новозеландца».
Новозеландское колониальное правительство развернуло агрессивную политику вербовки поселенцев, охватившую территории от Веллингтона до Лондона (с помощью недавно созданного Лондонского офиса Генерального представителя) и до бесчисленных городов и деревень по всему Соединенному Королевству. Все началось с убедительного наследия – почти 40-летней традиции «колонизаторов-крестоносцев», которые с 1837 года поставили на поток пропаганду в пользу колонии Новая Зеландия как места назначения поселенцев. К 1880 году их деятельность привела к появлению 40 книг, ста брошюр и бесчисленного количества газетных статей[562].
Фогель внес личный вклад в эту литературу во время своего пребывания на посту премьер-министра Новой Зеландии: он заказал составление «Официального путеводителя по Новой Зеландии» (Official Handbook of New Zealand), опубликованного в 1875 году, и написал к нему введение. В основе его лежал совет, который Фогель давал потенциальным поселенцам: Новая Зеландия «не вымощена золотом, и богатство не может быть приобретено без трудолюбия», но для тех, у кого не было «дополнительной поддержки в виде семейных связей», она предлагала гораздо лучшие перспективы, чем родная страна. Она «свободна от нищеты, еще свободнее от классовых предрассудков и, следовательно, открыта для трудолюбия и способностей тех, у кого нет <…> лучшей дороги к успеху»[563].
В Новой Зеландии было бы так же трудно найти миллионера [sic], как в Англии было бы трудно найти рабочего, у которого есть что-то, хотя бы отдаленно напоминающее преимущества новозеландского рабочего. Деньги распределены более равномерно. Мелкий торговец, механик или рабочий, короче говоря, любой, кто способен сделать Новую Зеландию своим домом и кто не ограничен плохим здоровьем, может с обычной бережливостью и трудолюбием, не отказывая себе в справедливой доле мирских удовольствий, накопить денег и стать, если его амбиции устремлены в этом направлении, землевладельцем[564].
Премьер настоятельно советовал приехать молодым женщинам с хорошим характером, готовым работать служанками. Они нашли бы не только работу, которая их ожидала, но вскоре и мужа. «Короткое ухаживание, краткое извещение ее работодателю, и новый дом готов.