Конец моей веревки исчезал в расщелине скалы. Я осторожно подтянулся поближе… Изнутри расщелина была ярко освещена серебряным мхом, и я разглядел чудовище.
Это была гигантская черная рыба, вся в колючках. С двумя ртами одинакового размера один над другим, словно ящики. Крючок воткнулся в нижнюю губу ее нижнего рта. А глаза у рыбы были белые, остекленевшие… слепые глаза.
Это была гигантская черная рыба, вся в колючках
Эти детали я разглядел все разом, хотя уже впадал в панику от недостатка воздуха. Я заставил себя на секунду прикрыть глаза.
– Спокойно, Бьёрн! – урезонивал я себя. – Иначе тебе крышка.
Я попробовал перегрызть веревку зубами. Безуспешно. Поискал вокруг острый камень. Его не было.
Ну всё, конец. Моя последняя мысль была о Сигрид. Я могу поклясться, что это правда!
Когда я очнулся распростертый на берегу, горло и грудь у меня горели огнем. Запястье тоже жгло. Сигрид, родители и все остальные стояли вокруг.
– Я и представить себе такого не мог, – оправдывался Ари, указывая на мое раздутое запястье.
Я улыбнулся ему.
Мне сказали имя моего спасителя: Гуннар.
– Он взял огромный камень, чтобы опуститься быстрее, – рассказывала Сигрид. – Он нырнул за тобой на дно озера, на самое дно. Это слепая рыба тебя туда утянула.
Гуннар перерезал веревку своим кинжалом и вытащил меня, уже потерявшего сознание, на воздух.
– Спасибо, – сказал я ему, когда смог хоть чуть-чуть говорить.
– Да не за что, морфир, – ответил он.
И улыбнулся впервые за очень долгое время.
– Я не морфир, – возразил я, мне было любопытно, что он скажет дальше.
– Чего? Конечно, морфир! Это так же ясно, как то, что тебя зовут Бьёрн и что у твоей Сигрид золотые волосы.
Уж не знаю почему, но уверенность брата убедила меня окончательно. С этого момента я больше никогда не сомневался в том, кто я такой: морфир и есть морфир.
А Гуннар тем временем продолжал:
– И еще то, что ты морфир, так же точно, как то, что я, твой брат, дарю тебе этот кинжал.
Я взял клинок, который он мне протягивал, изумленный его решением. У нас в Физзландии подарить нож – это не просто так, ерунда какая-то. Такой подарок скрепляет того, кто дарит, и того, кто принимает, союзом на всю жизнь и на смерть тоже. Теперь мы с Гуннаром стали дважды братьями. Его враги будут моими врагами, и наоборот. Он сможет распоряжаться моими будущими землями и богатствами, а я – его.
И мы снова взялись рыбачить, но на этот раз постарались себя обезопасить. Две оставшиеся у нас веревки Ари сплел в одну, достаточно длинную, чтобы можно было привязать ее к каменному столбу. Старый рыбак перенял мою манеру нанизывать ящериц на крючок и под нашими тревожными взглядами закинул снасть в озеро.
В результате Ари выловил рыбу размером с кошку (и у нее тоже были усы). Потом клевать стало лучше: рыбы ловились маленькие и большие, плоские и круглые, черные и серые, с колючками и без… в черном озере рыбы оказалось немало… И у всех одно общее свойство: они были слепыми.
Мы устроили настоящий пир, поедая их сырыми, так что животы у нас чуть не разболелись.
Нас изумил Друнн, который отказался попробовать хотя бы крохотный кусочек.
– Не люблю рыбу, – тонким голоском заявил он.
– Это что-то новое, – удивилась мама.
– Я ее не ем! – проорал Друнн.
– Ну и не ешь, раз так, – вспыхнул отец.
Друнн ушел дуться в дальний конец пещеры. Он, похоже, впадал в детство.
Обсасывая хребет рыбы-кошки, я спросил Ари, что он думает о метаморфозе, произошедшей с пастухом. Тот ответил, что, по его мнению, Друнна отравил снежный яд.
– Когда? – спросил я.
– Ну в тот день, когда снежный ком пробил стену, елки-палки! Ты что, не помнишь?
Конечно, я помнил это, как и то, что Друнна потом несколько дней мучал жар.
– Это безнадежно, – продолжал Ари, – если так пойдет, скоро он встанет на четвереньки и будет ныть, как младенец.
Это известие меня ошеломило:
– Но тогда… и мой отец! Гуннар! Дизир! Они ведь тоже пострадали от снега.
Старый рыбак по-прежнему оставался мрачен. И ничего не отвечал.
– Ари! – взмолился я.
Он отшвырнул за спину едва начатого угря.
– Илом отдает, – пояснил он.
Я положил ладонь на рукоять Кусандры.
– Ари, – начал я бесстрастным голосом, пока вторая моя рука схватила старого рыбака за одежду. – Ари! Я тебя очень люблю, но, если ты не ответишь, я сделаю тебе больно!
Он взглянул на меня удивленно.
– Морфир… – выдохнул он с ноткой восхищения в голосе.
– Говори!
– Люди, отравленные снегом, могут прожить сотню лет и в добром здравии, тут нет ничего невозможного. Но во многих случаях они обречены. Одни впадают в детство, как Друнн, или сходят с ума, как Мага, другие умирают в тот же год, потому что их мучают нервные корчи и ужасные страдания.
15Вьюга празднует победу
К этому моменту мы провели в изоляции от мира семь месяцев. Где-то там, снаружи, в деревне и лесных чащах цвело лето. Мы не могли себе представить, чтобы вьюга раскинула свой ядовитый плащ над всеми окрестными краями. Только отец был настолько пессимистичен, что соглашался с возможностью подобных ужасов.
– Все физзландские долины встретятся с этой белой напастью, – рычал он. – И другие королевства тоже: и Гизия, и Скудландия… Снег покроет весь мир, и мир задохнется и умрет. Конец придет людям и зверям, конец природе!
– Снег растает, – решился вставить я. – Он, может быть, уже растаял.
– Я в это не верю.
В отличие от Дизира, который все еще лежал, Эйрик начал приходить в себя. Лихорадка отстала от него, он мог ходить и даже плавать, как раньше. Зато его настроение становилось все мрачнее. Он ел без аппетита и оставался погруженным в свои думы.
В тревоге я спросил у Ари, может ли такое поведение объясняться отравлением снегом.
– Не думаю, – ответил старый рыбак после некоторого размышления. – Если хочешь знать мое мнение, причина, которая делает твоего отца несчастным, – утрата Востра. Ты же слышал эту присказку: викинг теряет желание жить с того момента, как…
– Знаю! – отрезал я, бросая в воду гальку.
– Рыбу распугаешь, – заметил Ари.
И я быстро ушел, чтобы подумать.
Мы не могли ждать год за годом, ничего не делая. Так мы все сойдем с ума. А вдруг вьюга и правда уже ушла из нашей долины? А мы сидим тут в норе, как звери, и боимся опасности, которой уже и след простыл.
Нужно любой ценой узнать правду! А как ее узнать, если не высунуть нос наружу?
Меряя шагами наш берег из конца в конец, я прошел неподалеку от пастуха Друнна, который играл в камушки.
– Бьёрн злой, – бросил он через плечо.
Впав в детство, Друнн полностью позабыл всю свою прежнюю жизнь. Он даже не помнил, что до того, как выпал снег, он был пастухом. Но у него остались смутные воспоминания о том, что я когда-то наказал его, поэтому он называл меня злым, показывал язык или бросался камушками, едва завидев. Обычно меня это забавляло, но сегодня у меня было скверное настроение. Я устремился к нему, строя страшные рожи и рыча, как разбушевавшийся дракон, и бедный Друнн в ужасе бросился наутек.
– Бьёрн! – возмутилась мама.
– Он меня бесит! – крикнул я.
Я утратил свое обычное спокойствие, и все уставились на меня.
– Поднимусь вверх по коридору и попытаюсь узнать, что там делается, – объявил я.
– Я пойду с тобой, – добавила Сигрид.
– Я тоже, – откликнулся Гуннар.
Я думал, что мой отец или мать будут против, но они промолчали. Мы отправились в путь немедля, взяв с собой немного еды и сталактиты, покрытые серебряным мхом, – вместо факелов.
Наше ощущение, долог путь или короток, зависит от того, знаем мы, куда идем, или нет, – это давно известно. И если спуск под землю показался мне бесконечным, подъем получился довольно быстрым.
Мы уже прошли зал великанских троллей, заваленный коридор… скоро будет конец пути.
– А как мы узнаем, есть ли там еще снег или нет? – спросил Гуннар.
– Пробьем потолок и выйдем, – ответил я, размахивая Кусандрой.
– Но это рискованно.
– Другого выхода нет, – вмешалась Сигрид. – Лично я не боюсь.
– Так и я тоже, – парировал задетый за живое Гуннар.
Но пробивать потолок не пришлось. Еще до того, как мы поднялись по коридору на самый верх – а были мы уже всего футах в тридцати под землей, – до нас стал доноситься шум. Рычание, пронзительные крики и смех, какофония ледяного хохота. Осторожно продвигаясь вперед, мы услышали еще и глухой топот:
– Бубух! Бубух! – и музыку.
– Там наверху праздник, – удивленно протянула Сигрид сдавленным голосом.
– Вьюга празднует победу, – сказал я.
– «Пришел конец людям и зверям», – повторил Гуннар пророчество отца.
Находиться тут дальше не имело смысла. Мы развернулись и сперва на цыпочках, а дальше уже бегом помчались вниз под уклон. По-настоящему напуганные, мы долго неслись, не останавливаясь, сталкиваясь и налетая на стены… Добежав до спальни троллей, мы сделали передышку.
Такое спокойное место было сейчас очень кстати. Каждый выбрал себе нишу и устроился там, переводя дыхание.
Каждый выбрал себе нишу
– Какая прекрасная тишина, – запыхавшись проговорила Сигрид. – Да здравствуют великанские тролли!
И она уснула. Я заснул почти сразу следом за ней. Гуннар тоже на некоторое время отключился, по крайней мере, мне так показалось. Но когда я проснулся, глаза у него были широко раскрыты. Он рассматривал стены зала. Я присоединился к нему. Мы молчали, чтобы не разбудить Сигрид.
На синеватых стенах было вырезано множество разных рыб. Мы узнавали тех, которых хоть раз вылавливали из нашего черного озера. Но некоторые были нам незнакомы: двухголовый угорь или плоская рыба с хвостом в форме штопора. А еще на огромном ровном участке стены в глубине зала я заметил целую серию толстых форелей с лапками.