Этот странный разговор отвлек меня, так что я и правда чуть не дал насадить себя на пику. И все же я смог увернуться от удара. Острие на левой руке белого рыцаря скользнуло по моим ребрам, не оставив даже царапины.
Теперь я сражался, боясь, что снова услышу голос вьюги. Ведь это была она – Царица Снегов, Сборщица Дани, Пожирательница людей, Белоснежное зло… Это она говорила со мной, кто же еще!
Краем глаза я заметил Гуннара, стоявшего от меня слева, увидел, что Дизир тоже поднялся на ноги. Полутролль держался от меня справа, он опирался на стену, бедро его стягивала наспех наложенная повязка. Эти двое что-то задумали. Собирались ли они вступить в бой? Похоже, ни у того, ни у другого не было сил!
– Готовься, Бьёрн! – крикнул Гуннар.
– Зердце! – напомнил Дизир.
И оба одновременно изо всех сил метнули свое оружие. Секира Гуннара и изогнутый меч полутролля летели прямо в белого воина. Тот быстро вскинул руки-мечи, чтобы защититься. Ему без труда удалось отбить оба предмета. Но в этот момент он открыл свой белый торс, допустив роковую ошибку. Я рванулся к нему и вонзил свою Кусандру прямо в сердце врага!
«Ты мне за это заплатишь! – взвыла вьюга. – Ты умрешь тысячу раз, Бьёрн, слышишь?!»
И пока она ревела в моей голове, белый воин плавился у нас на глазах. Как последний снеговик в лучах летнего солнца. Скоро на полу осталась только куча льда, а потом – просто вода, огромная лужа воды.
Вьюга все еще угрожала мне, но голос ее звучал все тише, а потом совсем умолк.
Еще один раз мы остались в живых.
Я совершенно вымотался, меня трясло, и в голове было мутновато. Гуннар рассматривал меня молча, кажется, даже с робостью. Он только что обнаружил, какой на самом деле боец его брат, его дохленький брательник. Я улыбнулся им с Дизиром и подошел к отцу.
Эйрик лежал на спине, с лицом белым, как полотно, но он был жив. Он даже наблюдал конец поединка. Мама гладила его окровавленные волосы и покрывала поцелуями высокий лоб, а он в ответ лишь улыбался с удивительной нежностью. До этой минуты я не осознавал, как мои родители любят друг друга.
Отец несколько раз моргнул, и мать догадалась, что он хочет что-то сказать. Она приложила ухо к самым губам раненого. Мы все застыли в молчании.
Скоро мама подняла голову и медленно очень осторожно сняла с отцовской шеи ожерелье из зубов ненасытров. Потом она надела его на меня.
– Спасибо, отец, – взволнованно проговорил я.
Присел перед ним на корточки, взял его руку и поцеловал.
– Это прекрасный дар, просто волшебный, – сказал я. – И все же…
Отец глянул на меня с удивлением и моргнул, приглашая договорить.
– Нельзя ли сделать из этого ожерелья три? Без Гуннара и Дизира я бы не справился.
Отец улыбнулся и одобрительно кивнул.
– Молодец, Бьёрн, – сказал рыбак Ари. – Это по справедливости.
Но Гуннар отказался от своей части ожерелья, объявив, что не заслуживает подарка. Странное дело: брат стал меня избегать и долгое время вообще со мной не разговаривал.
Чуть позже в тот памятный вечер я лег рядом с отцом и задал ему один вопрос:
– Кто такой Торстен Медвежья Шкура?
– Знал я такого… в войске, – просипел отец удивленно. – Хороший был парень и… храбрец. И погиб он… в гор… лав… в горной лавине.
8Я не морфир!
Моя победа над воином вьюги полностью изменила мнение обо мне всех домашних. Теперь со мной общались преувеличенно вежливо, даже как будто с испугом.
Только родители сохранили ко мне нормальное отношение. Мама смотрела прежними ласковыми любящими глазами. А про отца я вообще не знаю, есть ли на свете хоть что-то, что могло бы его удивить. Но все же при виде меня его лицо начинало лучиться какой-то необычной гордостью.
Однажды рыбак Ари, не видя, что я подхожу, произнес слово «морфир». Я даже помню точную дату: это был день рождения моей младшей сестрички – 22 марта 1065 года. Видя, как Ари внезапно покраснел, я сообразил, что он говорил обо мне.
– Гляди-ка, Бьёрн, – как ни в чем не бывало брякнул пастух Друнн.
Значит, для них всех я был морфиром. Эта новость и удивила меня, и напугала, и обрадовала сразу.
Поясню для читателя-иностранца. Морфир – это робкий, пугливый, может, даже придурковатый тип. Часто в семье его стыдятся. А потом вдруг после какого-нибудь невероятного события он «просыпается» и совершает что-то сверхъестественное, часто это бывает месть. С этого дня он становится притчей во языцех, величайшим воином из всех, кто его окружает.
Самым известным морфиром в истории считается, конечно, Снорри, сын Кара. Это был грустный тип, который целыми днями просиживал перед очагом. Его брат, знаменитый воин, погиб молодым, оставив ему свой драккар – самый красивый корабль во всем королевстве. Даже у короля такого не было. Сосед Снорри, Арн Силач, возжелал купить драккар и предложил Снорри мешок золота, но тот не согласился.
Тогда Арн предложил в придачу к золоту земли и одиннадцать лошадей… безрезультатно. Снорри хотел оставить корабль себе, и никто не понимал зачем, он ведь не выходил в море. Был ли он в море вообще хоть раз в жизни?
Арн Силач потерял терпение. Он явился однажды к Снорри с семерыми молодчиками и угнал драккар, ничего не оставив взамен. Братья Снорри, его шурин и еще несколько человек, которые были там, пытались воспротивиться краже, но их убили. Тогда на Арна бросилась жена Снорри, выставив когти, но и ей тоже хорошенько досталось.
Все это время Снорри сидел в доме и даже пальцем не шевельнул – что тут скажешь, тряпка тряпкой, каким все его и знали.
Прошел еще год, и Снорри не покидал своей табуретки у очага. Он почти не ел и произносил от силы одну фразу в неделю. Его можно было бы принять за статую, если бы не запах, который с каждым днем становился все хуже. Ведь с тех пор, как драккар украли, Снорри не мылся.
И вот однажды в начале лета Снорри встал.
– Пойду-как дров нарублю, – объяснил он.
От удивления жена его выронила то, что держала в руках. Все домашние и даже животные в хлеву смотрели на Снорри круглыми глазами.
– Ты кто такой? – спросил его сынишка кухарки.
– Хозяин этого дома, – ответил Снорри, берясь за топор.
Он отправился в лес и стал рубить дрова, десятки деревьев, а потом раскалывать их на полешки. Этой работой он занимался целый месяц, от рассвета до заката. Мускулы у него на руках и плечах округлились, а грудь выгнулась колесом.
Щеки у Снорри порозовели, и он, что удивительно, придумал песню:
Цап-царап, грабь-да-грабь,
Дерево-силач,
Если ты цап-корабь,
Сдохнешь и не плачь!
В середине лета Снорри вдруг резко сменил занятие. Теперь его топор перестал быть инструментом и превратился в оружие. Он метал топор с утра до вечера, и мишени становились всё меньше и располагались всё дальше. Вскоре он уже мог попасть в бабочку с двадцати шагов и разрубить ее пополам.
Упражнениям этим он предавался в чаще леса, подальше от людских глаз. Кроме жены, которая приносила ему поесть, никто не знал, каким ловким стал теперь Снорри.
В один прекрасный день Снорри перешел горы и явился в Хофн к своим двоюродным братьям: в одной руке он держал топор, в другой – заржавленный меч. Увидев Снорри, братья не выказали особой радости, они никогда особо его не жаловали. Но все же пригласили зайти.
– Мне некогда, – заявил Снорри. – Иду к Силачу Арну забирать свой драккар. Пойдете со мной?
Братья из Хофна поняли, что Снорри переменился, и пошли с ним – защищать честь семьи. Все вместе они шли целую ночь и на рассвете явились к Арну.
В его доме еще спали.
– Арн! – крикнул Снорри. – Это я, Снорри, сын Кара. Я пришел за своим добром.
Арн Силач вышел с десятком молодчиков, вооруженных до зубов (а Снорри вместе с братьями были только впятером).
– Иди отсюда, и чтобы духу твоего здесь не было! – заорал Арн.
– Я пришел за своим добром, – повторил Снорри.
Арн в ярости ринулся к нему. На нем была кольчуга, его гигантский топор и знаменитый меч уже пролили много крови.
Но на этот раз он даже не успел вступить в схватку. Топор Снорри пронесся как метеор и воткнулся в широкую грудь Арна – точно в районе сердца. И брошен он был с такой силой, что пробил кольчугу и окровавленное лезвие показалось из спины. Арн Силач умер на месте.
Его молодчики бросились на Снорри, и он мечом в мгновение ока насмерть сразил троих. Остальные в ужасе убежали. Но их изловили братья из Хофна, и никто не ушел живым.
Снорри же забрал назад свой драккар и вместе с братьями отправился в походы, где добыл себе богатство и славу. Он сразил великанов и чудище с сотней когтей.
Он сразил великанов и чудище с сотней когтей
Король Халлорм, дед нашего Харальда, отправлял его с самыми опасными поручениями – скажем, спуститься в ад и вернуться оттуда живым с грудой золота.
Словом, жизнь Снорри превратилась в непрерывную череду подвигов.
Вот с такими героями они сравнили меня, когда назвали морфиром. Тут я, естественно, задумался. И сказал себе: никогда я не был тупоумным, как Снорри до «пробуждения». Немного робким и пугливым – это да. Не слишком умелым в обращении с оружием – признаю. Но я не сидел месяцами, глядя в огонь, вот уж нет!
С другой стороны, я не думаю, что моя победа над воином вьюги сравнится с победой Снорри над Арном Силачом. Снорри укокошил Арна одним ударом и зашиб еще троих в ту же секунду. А я потерпел бы поражение, не помоги мне Гуннар и Дизир.
Конечно, все они ошибаются, никакой я не морфир!
9Вьюга
На следующий день после моей битвы с белым воином отец проснулся на рассвете. Он попросил отнести его в дальний конец зала. Дизир и Гуннар еще не могли помочь, и нам пришлось тянуть стокилограммовое тело Эйрика на медвежьей шкуре. Мама, немые сестры, моя сестричка Инге – все, кто был еще цел, участвовали в этом предприятии.