ивычным государственным управлением). С особенной силой сращение государства с экономикой проявилось после II мировой войны в демилитаризованной Японии. Потрясающая скорость экономического роста была достигнута объединением усилий частного предпринимательства и государственного аппарата; экономическое развитие стало целью государства. Рыночная экономика послевоенной Японии определялась в самых существенных чертах глубоким влиянием государства, определяющим цели, которых должна достичь рыночная экономика. В 70-х годах государственные законы выполняли программирующую роль для японской экономики: служили для частного бизнеса оформленной целью и указанием, какие отрасли будут пользоваться вниманием и поддержкой правительства. То есть на все стрессовые воздействия социальная система Японии отвечала усилением специализации государственной сферы. В этом можно видеть результат наложения градиентов: на общий и древнейший градиент Восток - Запад накладывается сравнительно недавно образовавшийся и набирающий силу градиент вестернизации.
В этом смысле Япония является зеркальным близнецом США: крайний Запад и Дальний Восток порождают очень похожие структуры, хотя исходят из полярно различных отправных точек. В США экономика, усиливаясь, пронизывает государственную жизнь, так что государство становится регулирующим придатком экономического механизма; в Японии экономика становится частью государственной жизни. Итог очень похож: сращение государственного и экономического аппаратов. Можно сказать, что верная себе Япония всегда старалась копировать (в своем стиле, разумеется) мирового лидера. Тысячи лет таким лидером являлся Китай, и систематическое подражание приводило даже к таким нонсенсам, как в эпоху Хэйан: в феодальной стране, военизированной и раздираемой феодальными распрями, по примеру Китая военные чины котировались ниже гражданских (как в империи Тан). Затем пришел черед копирования французов и была написана конституция, совсем такая, как у французов. Вслед за этим копировали немцев и создали отличный образец фашизма. В результате войны стало очевидно, что фашизм не самый сильный и тем самым не самый лучший; в войне победили США - и Япония стала копировать паразитическую финансовую экономику США, да так замечательно, что стала паразитом второго порядка, паразитирующем внутри паразита. При всех операциях копирования столь различных образцов строго соблюдалась преемственность власти и зачастую смена образца не сопровождалась никакими внутренними бурлениями. Тоталитарная политическая структура времен второй мировой войны действовала без противоречий на основе “либеральной” конституции 1889 года: продолжал действовать парламент, падали и восходили кабинеты, происходили выборы. Даже переход государства от милитаризованного пронемецкого образца 1945 года к либеральному парламентскому управлению под американским водительством прошел до изумления гладко. Достаточно вспомнить, что написанная офицерами американских оккупационных войск за неделю (!) японская конституция 1947 г. была легитимной: ее приняли прежние конституционные органы власти при формальном соблюдении всех процедур, предусмотренных в прежней конституции. “Эпохальный” переход Японии в ряды демократических государств не потребовал даже нарушений бюрократического характера. Обретение политических свобод “угнетенными” народными массами не привело к существенным социальным волнениям. Отсутствие в социальной системы стрессовой реакции на изменение, почитаемое существенным, говорит не об удачности и произошедших перемен, а об их несущественности. Именно “гладкость” японского пути к демократическому обществу доказывает тот факт, что никакой серьезный рубеж на этом пути перейден не был. Даже обновление Мэйдзи, переход от феодализма к индустриальному обществу, сопровождался слабенькой гражданской войной, без особых жертв и без крайнего озверения. А переход от сформированного фашизма (с национальным лицом) к демократии под чутким водительством Макартура прошел удивительно чисто.
В Китае ситуация выглядит промежуточной между внутренне гладким развитием Японии и навязчивыми срывами России. Бесконечный процесс циклической истории Китая, процесс смены династийных циклов, с началом вестернизации начал распрямляться, история Китая получила направленность. После смерти императрицы Цыси и победы Синьхайской революции начинается активная вестернизация Китая. Этот период (первая четверть ХХ века) гомологичен петровской вестернизации в России и событию Мэйдзи в Японии - с точки зрения вестернизации. Однако Синьхайская революция привела к феодальной дестабилизации (милитаризация кланов, борьба всех против всех), образованию политического и идеологического вакуума. В отличие от Японии, царствующая династия не перехватила руководство переменами, и начался прогрессирующий развал страны в хаосе гражданских войн - не за идею, а в силу отсутствия таковой. Эти события гомологичны революции 1917 г. в России и последующей гражданской войне. Значит, в Китае этот период гомологичен событиям русской истории, разнесенным на 200 лет - от Петра до революции. В Китае Петр и Ленин действовали одновременно! При этом история не закончилась таким сближением, и в России в конце века наблюдается повтор (идеологический вакуум, децентрализация) под влиянием новой волны вестернизации. И тогда события в Китае начала ХХ века могут быть уподоблены в содержательном смысле не только началу XVIII и началу ХХ, но и концу ХХ века в России. В результате скромное познавательное действие - гомологизация событий - позволяет заглянуть в будущее: если Китай начала ХХ в. может быть в определенном отношении приравнен к России конца ХХ, это означает, что история Китая на протяжении ХХ в. позволяет нечто понять относительно будущей истории России. Конечно, такой прогноз лишь частичен, его верность равна точности соотношения; однако более подробные гомологизации с различными собственными временами других стран могут существенно увеличить точность прогноза.
Именно такие сильнейшие гетерохронии и являются основой возникновения исторической новизны. Отдельные процессы, составляю щие историю - централизация и децентрализация, объединения в державы и феодальные периоды, впадение в варварство и воспоминания-возрождения - такие процессы, ничего по сути не меняя в истории, сливаются в бесконечную цепь и образуют великие циклы бесконечно повторяющихся событий. Однако сочетания этих процессов уникальны. Наличие крупных пространственно-исторических градиентов делает изменение сочетаний факторов закономерным, образуя ряды связанных форм. История приобретает направленность. Периоды феодальной раздробленности заменяются на Феодализм, традиционные призывы к обновлению культуры предков заменяются на Возрождение. Поскольку развитие каждой страны представляет собой целостность, а культурная, правовая и хозяйственная жизнь каждого региона прошиты множеством связей, то возникшие в результате гетерохроний немыслимые совокупности явлений наполняются смыслом - то есть входят в историю данного общества как более или менее закономерные этапы развития. Осмысленность истории обусловлена будущим и видна только оттуда - как смысл событий нашей сегодняшней жизни проявляется по прошествии времени, хотя сейчас они кажутся случайными. Этот смысл производится нашей жизнью - в конечном счете последний аргумент всякого суждения о смысле восходит к существованию личности: если бы тогда все сложилось иначе, такого-то лица во всей его сложности не существовало бы, это лицо было бы другим, а поскольку лицо представляет собой ценность и смысл, то и прошлое случайное событие оказывается осмысленным. То же и в истории: смысл истории придают существующие в ней исторические лица - народы и культуры (а также личности людей, в истории действующих); и поскольку в результате исторических процессов эти исторические лица живут, возникают, существуют и проявляются, постольку история не бессмысленна.
Градиент отношения государство/экономика накладывается практически на все события Средиземноморской истории, видоизменяя их течение. Так, для всей территории Римской империи был характерен начавшийся за сотни лет до Р.Х. кризис полисного сознания, который привел к разрушению эллинистической городской цивилизации и в конечном счете - гибели империи. Однако на востоке империи государственные связи были сильнее, и Византия устояла, даже лишившись общественной добровольной поддержки в деле управления государством. В результате восток империи был богаче и более устойчивым, защищенным, чем запад, в Византии слабее сказывался общий для эпохи Средних веков упадок образованности. Однако проигрыш Запада в силе вертикальных, государственных связей обернулся к его выгоде. Кризис полисного сознания был результатом одной из стадий возрастания личного сознания людей, роста индивидуальности. В результате особенное развитие в душевной жизни получили импульсы эгоизма и свободы. Недостаточная сила вертикальных, государственных, властных связей на Западе не мешала развиваться связям горизонтальным, корпоративным. Личность оказалась в достаточной мере социализирована, входила в богатые и разнообразные контакты с социумом, поскольку являлась одновременно членом разных корпораций с разным подчинением. В контактах внутри разных иерархий - вассальных отношений, цехов, церковных приходов, сельских общин, семейных общин и т.д. личность развивается и может вычленить собственное свое содержание из многообразия социальных связей.
На Востоке дела сложились иначе. Выстоявшее византийское государство было сильным, вертикальные властные связи задавили в нем проявления корпоративности (почти все, вплоть до церковных). Изолированная личность оказалась один на один с государством (“индивидуализм без свободы” - формула А.П. Каждана), и роста личного самосознания, сопоставимого с таковым на Западе, не отмечалось. Атомизированная личность Востока оказалась изолирована сильной властью от социума, единственным возможным для нее направлением роста был уход вглубь, с опорой на религиозную традицию. Более свободная и сообщительная личность Запада развивалась вширь, разрабатывала свои социальные аспекты. Западный человек учился держать наружную форму, развивались правила поведения в обществе, совместной работы. Восточный человек прорабатывал внутреннюю форму, учился сочетать неправедную мирскую жизнь с глубинами религиозных откровений.