х металлов того или иного государства, то новые, электронные деньги (неважно, что они часто выглядят так же как раньше, и предстают перед нами в виде бумажек) принципиальным образом оторвались от какого бы то ни было обеспечения. Бессмысленно говорить, чем обеспечен доллар. Деньги стали мерой власти, мерой доверия, мерой устойчивости, они окончательно приобрели символическую природу, в значительной степени потеряв связь с непосредственным обменом товаров. Однако они выступают и в прежней роли, и потому происходит удивительное смешение сфер общественной жизни; то, что получают на руки люди за свою работу, тоже называется деньгами, и эти деньги связаны с современными, настоящими деньгами. Обеспечение обмена стало побочной функцией денег, и тем самым обмен стоимостей, жизнь людей, проходящая в этом обмене, оказалась в прямой зависимости от электронных денег, от денег, выступающих в функции меры власти и влияния.
Перерождаясь, деньги требуют нового к себе отношения. Если про первые, “настоящие” деньги еще можно было (ошибаясь, но не сильно) говорить, что это - кристаллизованный труд, то развитие денег со всей очевидностью показало, что таким образом к ним относиться более нельзя. Деньги стали показателем устойчивости общества, они перестали быть в первую очередь средством обмена, - деньги требуют, чтобы и отношение к ним стало новым. Система символов в банковском компьютере не может более означать никакого определенно го количества товара. Виртуальные деньги должны изменять свою стоимость в зависимости от той стадии финансовой операции, на которой они находятся. Сейчас подобные вещи делают только в крупных масштабах, при расчете международных займов. Становится очевидным, что никто не может заплатить проценты за долги столетней давности. Это стало очевидным на уровне государств, однако это верно и для уровня отдельных людей. Деньги более не могут иметь твердой фиксированной стоимости вне зависимости от времени расчета этими деньгами; деньги требуют от общества рационализации этого общественного изобретения - денежной системы. Общество реально требует новых денег, денег, зависящих от времени, “стареющих” денег - и отзывается на использование старых денег весьма неприятными новообразованиями.
Тесное сродство денег и власти, а также ложь, скрывающую истинную природу того и другого в современном обществе, отчетливее всего можно видеть у профессиональных знатоков этого общества - социологов. Так, известный американский социолог Парсонс (1998) пишет: “Гражданин, отдавая свой голос на выборах, осуществляет власть, поскольку совокупность таких голосов обязующим образом определяет исход выборов. Маленькая порция власти - все равно власть, подобно тому как один доллар - небольшие деньги, но все равно деньги”. В этом суждении, призванном отстоять народный, истинно-демократический характер демократического общества, заключена ложь, поскольку подразумевается (но не проговаривается), что деньги и власть - вещи аддитивные. На деле ни то, ни другое в современном обществе не аддитивно.
Яркий пример относительно денег принесли 90-е годы на Украине, где люди в случае нужды подтирались купюрами по 100-200 купонов. Маленькие деньги - это не деньги. Деньги являлись аддитивным феноменом в начале развития денежной экономики, в XIII-XVI вв., когда деньги были только средством обмена и накопления, мерой стоимости товаров. Это самое начало денежной экономики: времена Генриха II, эпоха накопления папством денег для организации крестовых походов. С тех пор финансовая система претерпела большие перемены, и современные деньги - электронные, кредитные, - скорее способ регулирования общественных механизмов, чем средство купли и продажи на рынке. Современные деньги, - в своей вечно-электронной, не подверженной изменению форме, - не аддитивны, поскольку связаны с властью “коэффициентом перехода”, подобно массе и энергии в уравнении Эйнштейна: определенную порцию власти (доверия, признания, авторитета) можно перевести в деньги, деньги могут быть обращены во власть. Маленькие деньги - вообще не деньги, а очень большие деньги - уже не только деньги.
В прежних состояниях общества, когда в определенном отношении общественные части были более независимы, было легко различить и разграничить общественные феномены. В современном обществе происходит постепенное смешение и слияние трех символических средств социального обмена. В области права символическим средством социального обмена является власть, в области экономики - деньги, в области культуры - влияние, авторитет. Влияние действует через апелляцию к ценностям, деньги - через апелляцию к стоимостям, власть - через апелляцию к закону. Поэтому власть есть система принуждения, экономика - система взаимообмена, культура - система согласования целей. Высшие символические средства этих органов общественного целого сейчас если и не слились до конца, то установили определенное взаимное соответствие, они конвертируемы из сферы в сферу. Власть приносит влияние и деньги, влияние обращается в деньги и власть. Определенное взаимопроникновение сфер общества и взаимодействие символических средств обмена было всегда, однако в нынешнюю эпоху оно приняло очень большой размах. Отождествле ние этих символических средств обмена на деле ведет к аннигиляции культуры. Влияние, купленное за деньги, перестает быть культурным феноменом, основанная на деньгах власть более не имеет отношения к закону. Деньги, ставшие мерой власти, перестают быть средством экономического обмена. Спутанность общественных сфер губит целое: экономика задыхается в тисках государственного контроля, государство продается экономике, культура перестает быть значимым общественным феноменом, отчего общество голодает; питательные импульсы культуры перестают поступать в иные общественные сферы.
Поскольку власть - не аддитивный феномен, то и деньги, встав в отношения прямого соответствия к власти, перестали быть аддитивными, и как раз социолог должен очень постараться, чтобы не замечать этого процесса. Власть не аддитивна, вопреки мнению Парсонса; маленькая власть - вообще не власть, у избирателя нет власти. В силу некоторого отношения к властным проблемам избиратель является субстратом для некоторых операций с его голосом со стороны властных структур, но сам он власти не имеет. Отношение избирателя к власти в демократическом обществе такое же, как у коровы к бифштексу: бифштекс действительно приготовляется из коровы, однако не корове определять судьбу бифштекса.
Демократия, возникшая в Новое время на основе бюрократизации общества (легко понять, что демократия современного типа в небюрократизированном обществе нежизнеспособна) есть способ маскировки властных структур, маскировки механизма власти. В результате проведения демократических процедур становится невозможным различение мы/они, власть и подданные. Маскировка весьма совершенна: дело не в том, что власть спряталась за кем-то; люди, находящиеся во властном аппарате, могут быть столь же дезориентированы относительно истинных механизмов происходящего, как и находящиеся вне власти “члены электората”. Путем количественного деления неаддитивной величины получают математический абсурд, который оказывается важным социологическим результатом. Власть, поделенная на всех, остается у властной структуры, но становится невидимой; власть структуры не является властью лица или лиц. Как статья, написанная организованным коллективом, перестает быть плодом какого-либо индивидуального интеллекта; как компьютерная программа, возникшая как отсроченный в действии интеллектуальный продукт, перестает быть продуктом в полном смысле этого слова человеческим, - так и власть властной структуры более не является властью лица или лиц, это власть социальной структуры, взятой в ее целом. Общество организовано и препарировано таким образом, что его устройство порождает определенный вполне направленный процесс. Властная структура больше не является властью лица, это власть посредством лиц.
Такое положение дел существенно отличается от демократического идеала, к которому пробивалась Европа в предыдущие столетия. Демократия - власть равных - может существовать только в обществе, где ей отведено подобающее место. Пока государственные интересы будут отождествляться с хозяйственными, пока решения органов власти будут диктоваться интересами хозяйственной жизни, до тех пор демократия будет не более чем вывеской. Равенство правовой и политической жизни может быть проведено только в тех областях, где люди равны. В сфере культуры люди очевидно не равны, и демократические методы управления сферой духа обречены на провал - и методов, и духа. Таково же положение и с хозяйственной жизнью. Управлять современным производством без таланта и профессионального навыка - абсурд. Только разделение сфер общественной жизни и выделение правовой сферы в автономную область общественной жизни может сделать из демократии то, что от нее ожидали.
Сложность современной эпохи состоит в некотором противоречии, которое наблюдается в развитии человека и общества. Человек как индивидуум живет жизнью представлений, чувств и волевых импульсов. Причем большинство людей сейчас устроены таким образом, что они обычно осознают свою жизнь представлений, они способны к сознательной работе с представлениями. Жизнь чувств люди в лучшем случае замечают, но осознания чувств обычно не происходит; люди воспринимают свои чувства как сны, - они видят их, но плохо помнят и не способны на них влиять. Что же касается волевых импульсов, то они находятся ниже границы осознания, относительно них люди находятся в состоянии глубокого сна без сновидений, - люди не сознают и не замечают действий своей воли.
Сферы общественной жизни находятся в глубокой связи с устройством человека. В сфере культуры люди живут таким образом, что в ней преимущественно действуют силы представления, сфера культуры может быть осознана людьми в наибольшей степени. В сфере права проявляется жизнь чувств; право питается чувством, в частности - моральным чувством, например, чувством справедливости. Поэтому государственно-правовую жизнь общества люди осознают в той мере, в которой они осознают свои чувства. Наконец, в хозяйственной жизни проявляется воля; практические начинания хозяйственной жизни движутся волевыми импульсами людей.