Формализованная правовая жизнь, в которой омертвела интеллектуальная жизнь Средневековья, привела к образованию так называемого бюргерства, стала тем, что Вебер называл “духом протестантиз ма”, - и тем самым оказала глубокое воздействие на хозяйственную жизнь Нового времени. Это правовое по стилю течение мысли, оказавшее глубокое влияние на складывающееся экономическое мировоззрение, можно назвать “духом равенства”. Связь формализованного мертвого мышления с “духом капитализма” можно проследить, обратившись к истории бюрократии, чем мы сможем заняться позже. Это родство протестантизма, по крайней мере на ранних этапах его развития, со схоластикой, мы можем видеть и в том, как этот протестан тизм проявляется в качестве очень абстрактной и формальной метафизики. Работа этого “духа” продолжается; и если тысячи лет назад с помощью такого рода рациональности была построена система права, а затем выстроены башни средневековой схоластики, затем это воплотилось в воззрениях первых протестантов, то теперь этот дух обрел силу в рациональном построении современной хозяйственной жизни, в организации современного производства.
Таким образом мы проследили преобразование того духовного импульса, который когда-то работал в схоластике. Таким же образом мы можем попытаться понять, куда ушел тот импульс, который действовал в феодальном обществе, в государственном устройстве феодализма, в той “войне против всех”, которая является плодом феодального государственного устройства. Феодализм, взятый в его культурном аспекте, сильнейшим образом влияет на дальнейшую историю обществ. С одной стороны, он порождает рыцарскую этику, а с другой - некоторые чрезвычайно негативные явления. Если мы сможем проследить ряд культурных импульсов, связанный с развитием мышления о хозяйственной жизни, в его взаимосвязи, станет очевиден и другой ряд, основные звенья которого выше уже обсуждались. Мы говорили, что научное мировоззрение занимает в современной культуре огромное место, это “духовный столп общества”, это становится традиционной структурой духовной жизни. Под науку теперь маскируется все - от магии и оккультизма и современных религиозных движений, до направлений в искусстве. Это научное движение имеет в основе не схоластический импульс, его внутреннее душевное строение совсем иное, чем то, которое ощущается в схоластике. Обратим внимание на внутренние импульсы научной жизни; это вовсе не внимание к детальной последовательности хода рассуждений, это совсем иные чувства: научное любопытство, интерес. В той же мере, в какой наука является одной из основных форм культурной жизни Нового времени, подобные чувства заполоняют все другие сферы - и потому кажутся “естественными”, безальтернативными. Мы имеем сегодня культуру интереса, культуру сенсаций, ценится то, что увлекает, щекочет нервы. В глубокой связи с этим стоит и невиданное в прежние времена распространение применения наркотических средств. Распространение наркотиков обычно увязывают то с городским образом жизни, то со “стрессами”, но интерес к ним лежит глубже, в самых основах культуры Нового времени, жадной, любопытной и жестокой. Если везде, во всех сферах культуры, ценится нечто сенсационное, щекочущее нервы и несколько опасное, то почему применение этих чувств к науке считается замечательным и похвальным примером научного любопытства, а применение их же к наркотикам - отвратитель ным пороком? Но поскольку “всем очевидно”, что жить надо интересно, ради интереса, то возражения против наркотического ухода от реальности звучат несколько фальшиво.
Основным душевным импульсом развития науки является “научное любопытство”, самая действенная парадигма науки - “испытание природы”. Если мы теперь обратимся к предыдущей культурной эпохе и поищем там, где же были распространены подобные душевные импульсы, мы найдем их именно в определенном аспекте феодализма. До сих пор недостаточно оценена преемственная связь импульсов, действовавших в феодализме, с определенной направленностью, существующей в современных естественных науках. То самое духовное течение, которое организовало феодализм - организованную распрю мелких властителей ради их частных интересов, - затем преобразова лось в то, что в разное время называли эмпиризмом, прагматизмом и проч., и что не имеет никакого отношения к действительному эмпиризму. Это тот же импульс “свободы”, ничем не ограниченного бесстыдного любопытства, - до каких пределов можно дойти, и изумления от отсутствия пределов, - который проявлялся в жизни феодального общества почти с той же силой, что и в современном развитии научной мысли. Это духовное воздействие оказало специфическое влияние на складывание современной науки и придало ей тот интеллектуальный вкус, который можно сейчас наблюдать повсеместно.
Примеров, свидетельствующих о таком характере современной науки, достаточно много. Скажем, Гастон Башляр (1987), размышляя о характере нового современного мировоззрения, которое должно, по его мнению, вырасти из методологии современной науки, пишет о истине как о проекте, модели, утверждает, что истины современной эпохи не являются чем-то, лежащим в природе и ждущим своего открытия, как это наивно полагали люди прошлых эпох, а совсем наоборот, истины производятся в процессе научного исследования, так что то, что произведено по правилам науки, и должно считаться истиной; он утверждает надиндивидуальную природу этой истины, непознаваемость ее для единичного человеческого рассудка, апеллируя к коллективной работе научного сообщества - истины создаются коллективами, а отдельный человек их не способен понять. И в рамках этих рассуждений у него возникает формулировка лозунга современной науки; прежде ученые спрашивали “как?” и “почему?”, и это устаревшие вопросы, вытекающие из устаревшей методологии, современный ученый спрашивает иначе, и вопрос звучит: “а почему нет?”. Если вжиться в то отношение, которое у Башляра (и далеко не у него одного - можно вспомнить “методологию проектирования”, развитую Г. П. Щедровицким, а также и многих других авторов) высказывается в отношении мыслей, в отношении смыслов и истин, и постараться почувствовать, что возникает в душе при таком подходе к миру, можно убедиться, что современная наука действительно вырастает из душевных импульсов, посеянных когда-то феодализмом. Разумеется, это не означает, что единственной причиной современного научного знания является феодализм в своих худших проявлениях; это указывает только на один аспект, часто забываемый сегодня - аспект душевных движений, лежащих за той или иной деятельностью людей. Существуют истории о различных “просвещенных” феодальных властителях, которые ставили эксперименты для проверки существования души: засовывали человека в металлическую бочку, жарили на огне, затем под строгим контролем открывали - и, не наблюдая выбегающей (или испаряющейся) из отверстия в бочке души, делали вывод о ее несуществовании. Такие истории обычно рассматриваются с точки зрения морали - дескать, безжалост ные были властители; значит ли это, что в чисто-познавательном смысле такие опыты являются достойным вкладом в эксперимен тальную науку? Эти мрачные истории имеют самое непосредствен ное отношение к современности. Сегодня человеку вшивают механическое сердце, и это рассматривается как замечательное достижение гуманизма и медицины. Существует ли уверенность, что через несколько сотен лет эти операции не будут вызывать те же чувства, как приведенный выше опыт по изучению души?
Можно констатировать, что европейский феодализм породил специфическое чувство чести, которое сказалось в дальнейшем в экономическом и политическом переустройстве общества, а также явилось причиной многих характерных черт современной культурной, в частности научной, жизни. Такое продвижение определенных духовных импульсов от эпохи к эпохе является правилом, а не исключением. Схоластика как культурное явление погибла, но воспитанный ей импульс породил то, что теперь придется окрестить “протестантской этикой”. Не остался бесплодным и разбойничий феодализм, та не знающая пределов дикость, в которой Европа существовала почти тысячу лет. Этот феодализм породил особое научное любопытство, холодное и безжалостное, особый научный склад не ума, а души, которая с большим пониманием относится к “испытанию природы” и верит самооговорам пытаемой природы. Поэтому не случайно пущенное гуманистами словечко - Темные века - укоренилось и прижилось; народное чувство языка ощутило внутреннюю правду названия.
Если рассмотреть эту черту научного мировоззрения и более широкое явление - “сенсационность”, чувственность культуры нового времени - более детально, то, конечно, это явление вытекает не только из некоторых черт феодализма. На специфическую окраску Нового времени - культуры вообще и науки в частности - оказал огромное влияние поднимающийся материализм, связанный в своем возникновении опять же с развитием индивидуальности человека; этот материализм приобрел особую окраску в эпоху Возрождения, затем развивался далее, все более отличаясь от “простых радостей жизни”. которые воспевали итальянские гуманисты, становился все более сухим, приобретал черты рациональности, а затем - математизации. Есть и другие влияния, но все же культура Нового времени не была бы той, которую мы наблюдаем, если бы европейский феодализм протекал несколько иначе, - так сказать, в “сокращенном варианте”.
***
Итак, при анализе явлений культурной жизни обнаруживается, что в рамках сходного ряда явлений (феодализм, рыцарство, схоластика и т.д.) есть тонкое, но глубокое несходство европейского и восточного типа. Несходство это коренится, как кажется, в том, что люди по-разному реагируют на сходные обстоятельства. Можно выразиться таким образом, что у людей в этих разных регионах были разные души. Разные феодализмы характеризуются одинаковой логикой происходящего. Сменяются этапы раздробленности и централизации, вечное колесо смены и возвращения перемалывает великие империи и гордых аристократов, появляется и вновь распадается система уделов. Происходит смена сакральных вождей (вана, халифа, короля франков) практическими властителями (сёгунами, султанами, майордомами). Но в рамках этой общей схемы имеются локальные варианты, которым не свойственно распространяться за пределы некоторого культурного региона. Эти локальные варианты и имеют особенную ценность; и важно уметь выделять эти тонко характеризуемые варианты, потому что оказывается, что именно они содержат зачатки будущего.