Для Ренессанса дело обстоит не так, здесь реализм и натурализм выглядят несколько искусственными, специально сделанными, добытыми путем внутренних усилий. Естественность была потеряна - и в тот же момент проявилось стремление к ней. Это искусственное стремление к естественности породило буколический роман, с его манерным, изящным, ходульным и выспренним стилем, где пастухи изъяснялись с придворной грацией. Затем подобные истории не раз происходили в Новое время. Вспомним, как возник современный реализм в литературе, обозначенный именами Гонкуров и Золя. Литература перед расцветом реализма XIX в. завлекала читателя приключениями пиратов, затерянными островами южных морей, - и читатель устал от экзотики, фантастический мир дальних странствий стал штампом. Находясь в поисках новых “незаезженых” тем, группа писателей наткнулась на “свежатинку”: никто еще не писал о быте “простых” людей, - и вот появляется реалистическая натуралистическая проза, появляется в качестве сенсации, будоражащей читательское воображение. Кривые и запутанные пути, ведущие к натурализму в различных искусствах, самой своей изощренностью напоминают первые шаги новоевропейской литературы, - ведь и Боккаччо писал буколические романы. Грубость содержания сочеталась с замысловатостью сюжетных ходов, изощренным овладением литературной техникой; вставные новеллы, наподобие “1001 ночи”, уже воспринимаются как примитив по сравнению со сложностью ходов реалистической литературы.
В жизни же проявился иной стиль, гораздо более грубый. Огрубление жизни присутствовало еще в Средневековье, в связи с возрастающим от века к веку материализмом, однако каждая эпоха имеет свою грубость - как и свойственное только ей изящество. Хулиганство XX века отличается от холодного цинизма XVIII, так и невежественная грубость Средневековья отличается от просвещенной грубости Возрождения. Такое особого рода стремление к естественности породило и маньеризм, в котором непостижимым для иных эпох образом сливались грубость и манерность. У людей этой эпохи проявилась особенная жажда жизненных ощущений, - так, как будто люди раньше не видели мира. И это правда: новый мир и новые люди появились на Земле, и новые люди жадно вглядывались в новый для них мир.
Для того, чтобы оттенить искусственность возрожденческого натурализма, можно сослаться на мнение искусствоведа. Вот как характеризует состояние души художника времен Возрождения М.В. Алпатов: “Ум художника, знания, умелый расчет - все это вооружало, обогащало его. Но чувство, непосредственность, способность радоваться тому, что он находит вокруг себя, все это оказалось оттесненным на второй план. Искусство перестало быть делом веры, убеждения, воли - это тонкая, холодная игра” (Алпатов, 1976: 120). И несколько ранее: “Искусство овладевало новыми средствами выражения, и это открывало возможности творчеству, но искусство теряло свой символический смысл, творчество подменялось ремеслом. Художники добивались успеха в передаче того, что видит глаз, но от них ускользало то, что может почувствовать только сердце… Возрождение поставило во главу угла сознательный момент, и это имело свои выгоды, но фантазия нередко покидала художников, и попытки ее вернуть не всегда удавались. Возрождение развивало аналитический подход, но вместе с этим померкло понимание целостности. Когда возникла задача восстановить в правах общее, это приводило к холодной отвлеченности. Возрождение заявило, что первый художник - Нарцисс, что зеркало - критерий правды в искусстве. Вместе с утверждением зеркальной верности терялось понимание того, что образ может иметь несколько значений. Попытка восстановить в своих правах подтексты приводила к надуманным аллегориям” (там же, с. 90).
Указанная искусственность, сделанность возрожденческого натурализма особенно четко проявляется в математизме, также свойствен ном Возрождению - достаточно вспомнить Дюрера, настойчивые исчисления пропорций человеческой фигуры, создание прямой перспективы. Этот математизм, “числовая вакханалия” по выражению Лосева, которая наступила в эпоху Ренессанса, имел в Европе особенные черты.
Математика была разной в разные эпохи развития культуры. Математика египетского периода, математика звездочетов, была надмирной мудростью, которую человек получал, как получают дар, в определенном смысле ей не учились, ее постигали. Математика греко-латинского времени была совсем иной, это была математика смыслов, неотделимая от тел и чувственных движений, конкретно-телесная и конкретно-смысловая математика. Математика нового времени опять совсем иная, значительно более абстрактная и значительно менее осмысленная, она стала техникой, набором правил, а не палитрой смыслов и чувств. В математике проявилась абстрактная мысль и формальный закон, такой математике можно выучиться, но понять ее нельзя - поскольку понимать нечего, в содержательном плане она пуста.
Совсем особенная математика зародилась в Новое время, в эпоху Возрождения, и такими же особенностями обладает и натурализм этой эпохи - ведь и природу стали понимать совсем не так, как ее понимали с греческих времен и все средневековье вплоть до XV в. В этом натурализме, несмотря на его особый “алхимический” окрас, исчезло древнее понимание природы элементов. Именно тогда, в Возрождение, зародились основы для того, чтобы мир представлялся сложенным не водой, землей, воздухом и огнем, а какими-то численным образом характеризуемыми элементами. Как и на любом перепутье эпох, в Возрождении были люди, прокладывавшие разные исторические дороги; если рассматривать Возрождение через призму деятельности таких людей, это окажутся разные Возрождения и за ними будут ожидаться совсем разные эпохи. Например, Возрождение Дюрера и Леонардо - это разные вещи, и будущее у них было совсем разным. Возрождение Дюрера нам понятно и более менее известно, ведь мы живем во многом в том будущем, которое из него вырастает. А Возрождение Леонардо известно нам совсем мало, поскольку его будущее осталось неосуществленным. Поэтому столь большое количество авторов, пишущих о деятелях Возрождения, с легкостью расшифровывающих значимость различных фигур этого периода, пасуют перед Леонардо.
Также и индивидуализм Возрождения оказывается особенным, достигшим новых ступеней, совсем иным, чем был, например, индивидуализм античности. В то время, на заре греко-латинской эпохи, свободными стали чувства, человек ощутил себя отделенным от племени, он стал свободным по крови. Человек в это время врабатывался в жизнь рассудка, он мыслил логически предстающие ему идеи. По окончании огромной эпохи, растянувшейся от Греции до XIII, XIV, XV вв., человек освободился и в своем разуме; разум его теперь отделен от чувства и морали, от правды и смысла.
Мысль теперь в воле человека, он может мыслить что угодно, и только от его желания зависит, связывает ли он свою мысль с моральными категориями, с благом и истиной, или нет. Теперь человек свободен в значительно большей степени, чем ранее, и потому он не получает уже ощущения места в мире. Еще средневековый человек даром имел представление о мироздании. Из окружающей культуры он получал идеи о том, где место человека в природном и социальном мире. Человек Нового времени, начиная с Ренессанса, должен выработать это познание сам, изначально он одинок и неуместен. Поэтому возникает парадокс эпохи Возрождения: яркость цветения индивидуальной, личной жизни ее творцов сочетается с мыслями о крайней заброшенности человека, о его одиночестве. Можно увидеть парадокс в том, что яркая, жизнеутверждающая личная жизнь сочетается с системами Коперника и Бруно, согласно которым человек является песчинкой в мироздании. На деле это две стороны одной медали: только человек, освободившийся от данного ему неличным образом представления о месте человека в мире, и тем самым ставший более свободным и более личным, может придти к мысли о заброшенности и мелкости человеческого существования.
Разрешение творить мир по собственным законам, которое человек получил, начиная с Нового времени, неотделимо от возможности самоумаления и самоуничтожения. Человек Возрождения не стал более великим, чем человек Средневековья, личность его не стала больше. Эта личность изменилась, человек оторвался от групповых форм душевности и разумности, и потому освободился, автономизировался от них - и при этом стал больше как самостоятельная, независимая единица и меньше по “абсолютной” величине. С наступлением Нового времени человек вступает в привычные для нас границы психики, он теперь примерно такой же, как мы сейчас, и его величина значительно меньше, чем у людей Средневековья и тем более античных деятелей, но при этом правда состоит в том, что люди довозрожденческих времен своей величиной были обязаны не только себе, не только личным усилиям, а начиная с Возрождения люди стали тем, что они есть, и не более того. Не случайно именно в этот период германские народы вышли на авансцену истории: время, которое делает человека только тем, что он есть, может снести на своих плечах только народ, в котором человек может больше, чем он может.
Тем самым Великое Возрождение характеризуется прежде всего новой ступенью свободы человеческой личности. Человек преодолевает новый рубеж и освобождается, вот коренное слово. Он освобождается от догм, от примата церковности, от веры, от надежды, от закона… Это не плохо и не хорошо, это необходимая ступень взросления. Теперь человек может сам, сознательным образом связать себя с долгом или с церковью или не связывать, иметь надежду и смысл жизни или их не иметь. Освобождение связано с новой степенью осознания человеком самого себя и с возможностью новой власти над собой, которую он может приобрести. То, что в прежние времена происходило само собой, органически, естественно, так, как мы дышим или перевариваем пищу, теперь происходит по осознанному решению, тем или иным образом, в зависимости от воли и желания человека. Поэтому изменилась хозяйственная жизнь людей, изменились социальные системы, положение в обществе религии и науки, художественные каноны и технические детали быта. И поэтому эпоху, обозначенную в своем начале как Великое Возрождение, ту, которая длится до сих пор и долго еще будет вести за собой человечество, - эту эпоху можно именовать эпохой самосознания. Если мы можем себе представить, что в египетскую эпоху развивались чувства, развивалась область души, определенным образом ответственная за чувственность, а в греческую эпоху развивались вещи, связанные с рассудком, тогда человек развивал часть души, которую мы можем назвать отвечающей за рассудочные действия, - тогда ту область души, которая впервые с особенной силой выступила в человеческом развитии начиная с XV в., мы можем назвать душой самосознающей - не потому, что она уже такова, а потому, что она в принципе может быть таковой, развитие этой стороны является ее з