адачей, потому, что именно самосознание является теперь тем пробным камнем, на котором проверяется пригодность человеческой культуры и человеческого характера.
Производной величиной от этой новой свободы людей стала и особенная яркость личностей, которую традиционно отмечают для Возрождения, сразу вспоминая Лоренцо Медичи, прозванного Великолепным, или великолепного Леонардо. Яркость эта относительна; средневековый человек был не мельче возрожденческого а, пожалуй, и крупнее, но он был совсем иначе вчленен в социум, он не пытался выделиться. Освобождение от всего, “отвязанность” души, которую приобрел человек Возрождения, дала ему и характерный блеск - то истинный, сумрачный и грозный, как у Леонардо, то веселый и мишурный, как у Бенвенуто.
Новое отношение к природе, смерти, телу, полу
Освобожденный человек осознает себя как зеркало, в котором отражается мир, - поскольку единство с этим миром потеряно. Причем зеркало разбитое, так что в каждом осколке видна лишь часть былого единства. Каждый осколок претендует на самодостаточность, потому так гротескно выпячиваются ранее не вызывавшие особенного внимания черты.
Изменилось отношение человека к природе; впервые это зафиксировано в письме Петрарки, который нашел возможным восхититься видом, открывающимся с вершины горы близ Авиньона. И возникает мода, обвал, люди все чаще в книгах и письмах, в разговорах и фантазиях начинают думать о природе. К XVIII в., одному из самых механистичных веков в истории человечества, люди уже очень много говорят о природе. Отчего это случается? Ведь не оттого же, что в прежние века люди не видели красоты природы. Дело в том, что тогда природа не привлекала отдельного внимания, поскольку составляла нечто целое с находившимся в ней человеком. Это было естественно и обычно, как воздух - видеть вокруг природу. Изменение души, вызвавшее Возрождение, разорвало эту связь. Природа теперь предстает как нечто внешнее, отделенное от человека его субъективностью, потому и появляется возможность оттуда, извне, восхищаться видами природы, посвящать им специальные описания.
Рождение пейзажа. В средневековой литературе отсутствует описание пейзажей. Вот как характеризует этот момент исследователь саг М.И. Стеблин-Каменский: “Эстетическое восприятие природы подразумевает противопоставленность ее человеку как объекта, внешнего по отношению к нему. Наоборот, отсутствие такого восприятия - это проявление еще не утраченного единства человека и природы. Поэтому отсутствие пейзажа в сагах - это, конечно, не литературная форма, осознаваемая на фоне отличной от нее формы, а определенное духовное содержание, подразумевающее границы человеческой личности, отличные от тех, которые стали господствующими с тех пор, как развилось эстетическое восприятие природы” (1984:67). Для сравнения Стеблин-Каменский приводит Достоевского, в романах которого почти нет пейзажных описаний, и это есть осознанный литературный прием, делающий изложение более внутренним, психологичным, реалистическим.
Такое отсутствие описаний природы (стерезис) в средневековой литературе оказывается значимым признаком, указывающим на строение души человека того времени. Личность человека была не столь структурированная, жесткая, не столь резко отграниченная от окружающего, и потому сентиментального умиления перед природой возникнуть не могло; описания природы, обозначающие некоторый смысл в литературном произведении, маркируют появление личностей, резко отграниченных от окружающего мира. Средневековый человек, а в еще большей мере люди предыдущих эпох, в гораздо большей степени, чем сегодняшние, составляли с природой действительное единство. Единство это было и телесным, и психическим, и соционату ральным. Человек не описывал природу, поскольку природа была такой же частью его, как его рука была частью природы. Он не описывал ее, поскольку как в нем вздымались эмоции, так и вовне он находил натуральные эмоции: в голосе грома он слышал гнев, в радуге видел радость. Это было просто и очевидно, привычно, а заботы вели его совсем к иным описаниям.
Отсутствию пейзажа в средневековой литературе вторит живопись. В Средневековом искусстве пейзаж в высшей степени условен; пальмы на заднем плане - знак, что действие происходит на природе. Еще в живописи Высокого Ренессанса внимание в первую очередь привлекает человек, “ландшафт играл третьестепенную или даже совсем нулевую роль по сравнению с человеческими фигурами на переднем плане картины” (Лосев, 1982: 536). Впервые природа открывается живописи как пейзаж в трудах северных живописцев: Дюрера, Грюневальда, Кранаха, Альтдорфера. И дело не в степени реалистичности пейзажа, эта степень может меняться от фотографии до гротеска, дело в самостоятельном присутствии природы, ее самостоятельной роли в картине. Из центра Европы это новое отношение к природе начало завоевывать мир; прежде всего оно проникло в Италию (Досси), затем распространилось и в других живописных школах. Пейзаж возникает из пристального разглядывания травинки, листика (наброски Дюрера). Прежде, если живописцу нужен был природный “фон”, он давал синтетический образ природы посредством живописного знака. Теперь именно верность детали стала восприниматься как необходимая часть “пейзажного стиля”. Для современных людей пейзаж является естественным и необходимым элементом картины и жанром искусства, однако такое положение дел начало складываться относительно недавно, в начале XVI в.
Современные люди не осознают своих отличий от людей Средневековья и более ранних эпох, и расценивают молчание о природе как равнодушие, как свидетельство оторванности от природы. Например, современная литература по экологии, отечественная и иностранная, полнится патетическими разоблачениями христианства: признавая роль христианства в становлении гуманистической этики (это все равно, как признать смысл существования животного мира в выделении углекислого газа - весьма растительная точка зрения), многие экологи утверждают, что христианство дало людям только этику отношения человека к человеку, но в силу исторической ограниченности не осознавало гораздо более глубинную и основополагающую этическую концепцию отношений человека и природы, каковая концепция была создана экологически ориентированными учеными в ХХ веке. Дополняется эта изысканная мысль очаровательной розочкой сверху: буддизм, якобы, больше подходит современному обществу, поскольку в нем содержатся предваряющие появление экологии потенции, призывающие не приносить вреда всем живым существам.
Я не собираюсь здесь обосновывать несводимость христианства к этической доктрине вообще и к гуманистической в частности, указывать на то, что христианство говорит об отношении к миру не меньше, чем об отношении к человеку, - вся эта экологическая “концепция” чрезвычайно безграмотна; я хочу этим примером только указать на то, что современные люди уверены, что все личности прошлых эпох были похожи на них, и если они о чем-нибудь не болтали, так только по глупости или по равнодушию. В действительности мы сталкиваемся в вопросе об отсутствии описаний природы в средневековой литературе со значимым отсутствием (стерезисом); можно сказать, что появление в искусстве пейзажа точно маркирует разлад человека с природой. Искусство выступает здесь в роли волшебного зеркала, в котором исчезает то, что отражается; по мере роста описаний природы в искусстве прогрессирует разрушение человеком живой природы. Когда описание станет действительно совершенным, природы не станет.
Внутренняя жизнь. В дополнение к соотношению эстетического описания природы и естественного существования природы можно выстроить подобную параллель в отношении внутреннего мира человека. Действительно, как уже говорилось, описание внутреннего мира, душевных переживаний совершенно не свойственно средневековой литературе. В наиболее “психологичных” описаниях вся психология на деле домысливается современным читателем: любовь, как она описана в сагах, описывается фигурой умолчания; высшего напряжения любовного чувства художник достигает, используя пустоту: замерший перед тремя каплями крови на снегу Парсифаль, вспомнивший свою жену Кондвирамур. Даже разбор “Тристана и Изольды” заставляет обратить внимание на отсутствие психологических мотивировок; утверждается, что описывается любовь, и дается ряд поступков героев, а связать общее понятие и конкретные действия должен читатель.
Конечно, не следует думать, что люди в Средние века были бесчувственными, раз мы не находим в произведениях искусства той эпохи яркого выражения человеческих чувств. Такое отсутствие не подразумевает отсутствия чувств, но все же обозначает, что чувства были не совсем такие, как сегодня, по крайней мере они осознавались не со всем так, как это происходит у современного человека, что, собственно, и выражается в молчании средневекового человека по поводу своих чувств. Развитие идет постепенно, и потому можно встретить опережающее время осознание эмоциональной сферы. Так, в письмах Элоизы к Абеляру проявляется глубокий самоанализ и удивительная откровенность выражения чувств. Но именно на этом примере открывается и роль Возрождения в такого рода изменении. Судьба этих первых симптомов проявлений меняющейся душевной жизни показывает, что происходит с опережающими время явлениями. Дело в том, что эти письма вызвали весьма малый интерес в XII в., о чем мы можем судить по малому числу их копий. Интерес к этим письмам развился значительно позже, в качестве главных поклонников этих удивительных писем можно назвать Петрарку в XIV в. и Александра Попа в XVIII.
Дело обстоит не таким образом, что однажды утром в XIV в. люди проснулись утром гораздо сознательнее, чем заснули. Как это всегда бывает с живыми существами - в том числе и с живыми историчес кими существами, с живым историческим временем - понять происходящее при должном усилии можно, а вот четкую грань провести нельзя. Именно по причине постепенности процесса взросления человечества в периодизации Ренессанса так много неясного: выделяют все новые “почти Возрождения”, Предвозрождения, несостоявшиеся предвозрождения… Называют Предвозрождением и замечательный всплеск культуры в XII-XIII вв. Но это было не предвозрождение, а самое настоящее Средневековье, последний цветок уходящей эпохи, древней, закатывающейся культуры… Она началась вовсе не с захватом Рима варварами, а гораздо раньше, с расцветом античной Греции, с Гомера, с мраморных богов и сияющих в блеске утреннего солнца оливковых рощ.