Например, не так давно в журнале “Природа” была опубликована статья редактора журнала “Nature”. В этой статье поясняются для русских авторов требования к статьям, предъявляемые в научных и научно-популярных журналах западного мира. Общий смысл статьи состоит в том, что не надо затрагивать место обсуждаемой далее проблемы в системе научного знания, давать историю вопроса. Не надо в обсуждении указывать, что полученные результаты дают для решения проблемы. Надо только одно: четко изложить экспериментальные данные, сравнить их с результатами, полученными другими авторами по сходной методике, и на этом успокоиться. Появляется все большее число научных подходов, осмысляемых “от метода”, а не от смысла: по сути дела непонятно, какие объекты данный метод выделяет и что означают его результаты, но провозглашается, что такое понимание и не является необходимым, важна только сопоставимость результатов. Не часто осознается, что в качестве антиинтеллектуальных подходов сейчас выступают ядерная физика и физика элементарных частиц. Действительно, трудно признать, что, по сути дела, чуть не вся физика ХХ века. является антиинтеллек туальным, только методически оправданным конструктом. Можно долго приводить и другие симптомы, характеризующие “запрет на мышление”: коллективность работы, невнимание к публикациям, которые появились более трех лет назад и т.д. Достаточно известно, что в англо-американской науке не принято читать ничего, кроме работ, опубликованных на английском. Этот языковой барьер сопровождается наивной уверенностью, что вся наука делается в Америке. Существует даже такой термин: “континентальная наука”, т.е. наука европейская, и отношение к ней примерно как к азиатской науке.
При этом не следует полагать, что “глупые” американцы создали некий антиинтеллектуальный стиль, а “умные”, скажем, французы или русские ему не подвержены. Англо-американская культура в современном мире является новой всемирной культурой, такой же основой всемирной культуры, какой латинская культура являлась для Средневековья. Поэтому если где-то в России массовое сознание еще не привилось до конца и иногда мыслят не коллективы, а все еще по старинке индивиды, то это только в силу отсталости. Всемирная культура навязывает свой стиль интеллектуальной жизни всему миру.
Можно дать один симптоматичный пример роста “коллективного мышления”. В послевоенные годы особенно развилось новое для науки явления - коллективное авторство. История возникновения коллективного авторства подробно описана в работах историков науки, началось это явление с работ Ферми, приглашенного в Америку для конструирования ядерного реактора, и с тех пор развивается все дальше. Когда группа Ферми, еще до войны, работала в Италии, недостаток финансирования не позволял всем членам группы заниматься собственно научной работой. Некоторые физики должны был тратить свое рабочее время на поиски оборудования, мебели для лаборатории, на оформление документов, стояние в очередях и проч. Несправедливо было бы при указании авторов, то есть тех, кто создал статью, обойти этих людей, без которых работа не была бы выполнена. Это ведь были не профессионалы-снабженцы, а именно физики, и в группе Ферми были специальные “дежурства” - после определенного срока “доставала” сам начинал творческую работу в области ядерной физики, а бывший “творец” отправлялся на рынок искать жесть и краску. В результате каждую статью подписывало по 15-20 человек. Переехав в Америку, Ферми (замечательный организатор науки) привил этот стиль работы, сделал его модным, хотя осмысленность ситуации коллектив ного авторства (оправданного в условиях недостаточного финансиро вания науки в Италии) уже исчезла.
Ранее такая ситуация была немыслима; имеется научная статья, в ней изложена некая мысль: кто ее высказал? кто за нее отвечает? Коллектив, никакой индивидуальный разум за этим не стоит. “Беда, однако, заключается в том, что с развитием науки, и, в частности, таких ее областей, как кибернетика, наука все в большей мере становится зависимой от коллективных, а не индивидуальных усилий. Некоторые энтузиасты утверждают даже, что в науке индивидуальное авторство отживает свой век… Вместе с тем характерно, что и в гуманитарных науках господствующими становятся направления, располагающие к сведению исследования к элементарным процедурам, не требующим индивидуальной инициативы и допускающим массовое применение” (Стеблин-Каменский, 1984:143).
Мы являемся свидетелями процесса изменения категории “авторство”. Возможно ли, чтобы столь понятный и очевидный феномен изменился? Как может не быть автора у текста? Чтобы понять это, следует обратиться к Средним векам и еще более ранним временам. То, что в Средние века не было такого явления, которое мы называем “авторством”, - хорошо установленный факт. Это понятие появилось в Новое время, а то, из чего оно произошло, чему оно аналогично в Средние века, можно назвать “неосознанным авторством”. На материале исландских саг этот феномен был подробно описан М.И. Стеблин-Каменским (1984:49): “В наше время границы между записыванием, списыванием, редактированием, компилированием и сочинением, как правило, совершенно четки. Неосознанность авторской активности подразумевает менее четкое осознание границ человеческой личности”. Именно в отношении осознания границ собственной личности средневековый человек наиболее кардинально отличался от современного. Когда современный человек пересказывает близкому знакомому какой-нибудь интересный случай, стремясь при этом быть правдивым и говорить только то, что было на самом деле, он в гораздо большей степени является автором этой невыдуманной истории, больше вносит в нее своего, больше “сочиняет”, чем скальд, рассказывающий новую сагу.
Современное авторство текста еще не выработалось во времена Средневековья; это “элементарное” и “простое”, с современной точки зрения, понятие, развивалось тысячи лет. Та же ситуация наблюдается и в отношении “элементарного” представления о правдивости текстов. Исландцы не могли себе представить, чтобы рассказываемое в сагах было ложным. Ни те, кто сочинял саги, ни те, кто их слушал, не вносили в повествуемое ни слова лжи. Это была древняя стадия состояния литературы, из которой только впоследствии могло вычлениться сложное деление современной литературы - документальной, то есть по определению правдивой, но наполненной сознательной ложью, и выдуманной или художественной, по типу являющейся вымыслом, но вымыслом правдивым с точки зрения правды характеров и положений. Все эти сложные взаимоотношения жанров были чужды средневековой литературе, она знала только один вид историй - правдивые рассказы. Но можно вспомнить, что в отличие от исландской литературы уже в I в. до Р.Х. Асклепиад Мирлейский различал правдивые, возможные и воображаемые рассказы. Снова мы видим ту же ситуацию: наблюдаемое в германском мире в Средние века типологически подобно очень древним стадиям развития греко-латинского мира, и затем в конце Средних веков и в Новое время вновь возникает то, что возникло сначала в античности, но теперь оно возникает быстро и уверенно, достигая в своем развитии значительно более зрелых стадий, чем при первом появлении.
В те времена не было столь четких, как сейчас, представлений о том, что мысли являются личными, что они принадлежат данному человеку, и уж точно совсем не было в те времена представления об интеллектуальной собственности. Отсутствие форм, в которые облекается сейчас авторство (личная мыслительная жизнь, интеллектуаль ная собственность, ценность новизны, право приоритета и т.д.) является следствием иной “психологии” людей средневековья, иного, чем у современных людей, устройства их души. Характерно, что и в других литературах датировка этого явления совпадает с началом Нового времени: так, в турецкой литературе XVI в. впервые появляются инвективы, адресованные “литературным ворам” и развивается представление об авторстве в отношении текста (в 1545 г. в тезкире, принадлежащем Лятифи Кастамонулу).
При чтении памятников той эпохи видно, что люди не имели такого кристаллизованного, плотного Я, как наши современники; границы их личности были гораздо более размытыми и слабее ими осознавались. Разумеется, я имею в виду не то, что они не знали, где кончается их рука. В качестве примера можно указать на подчеркивае мую Стеблин-Каменским роль личных имен. Собственное имя тогда в гораздо большей степени, чем теперь, было частью личности, имя было воплощенным. Упомянуть имя - это был не литературный прием, а прямое указание на человека. Если какой-то человек присутствовал при каком-то событии, важно было упомянуть этот факт. Отсюда такое обилие “ненужных” имен в сагах - ненужных с точки зрения нашего сегодняшнего литературного вкуса, который воспринимает саги как определенный жанр художественной прозы. Сегодня имена стали ярлыками, условными значками, которыми удобно обозначать человека, так что имя по желанию можно поменять.
Ранее в личность в гораздо более значительной, нежели теперь, степени входили предки человека, отсюда и интерес Средневековья к генеалогии: личность была укоренена в прошлом значительно глубже, чем теперь. Обращая внимание на современные генеалогические изыскания, когда люди ищут у себя дворянских предков (или просто интересуются “историей рода”), мы еще не можем представить себе душевной жизни средневекового человека; для него это было не (или по крайней мере совсем не только) хвастовство или “социальный рейтинг”, а прямое познание себя, своей личности. Стеблин-Каменский пишет (1984:113): “Психология “саг об исландцах” ни в чем так не отличается от психологии современного человека, как в восприятии прошлого и будущего по отношению к настоящему”. Вспоминая о своих предках, средневековый человек значительной степени вспоминал себя, это были воспоминания о нем самом, о части его личности. Для современного человека, отрезанного от прошлого, это совершенно не так. Кроме имени и предков, в личность человека в непредставимой теперь степени входила земля, собственная земля данного человека, земля его рода и родичей. С другой стороны, в современную личность человека включены некоторые новые по сравнению со средневековьем моменты; звание, должность, награды, знак