Выводимые из таких общих законов развития правила вполне конкретным образом применимы к общественному целому. Например, свойство унитарности определяет неустойчивость всякого двоевластия; для современных государств характерно, что в рамках компактного общественного целого существует только одно государственное образование, а ситуация двух государств и двух правовых систем в рамках такого целого неустойчива. Выдвинутый выше тезис о независимости трех общественных сфер может прочитываться как тезис о трех системах власти, о трех властных институтах - государственном, хозяйственном, культурном. Соответственно можно представить себе три области законодательной власти, три исполнительной, три вида судов и проч. На самом деле такое прочтение было бы ошибочным. Власть как таковая есть свойство государственно-правовой сферы и как таковая может быть только одна. Правило унитарности запрещает трехвластие, утверждая, что это будет неустойчивой общественной ситуацией. Власть по природе своей способна действовать только определенным образом, исходя из справедливости, равенства перед законом, формализованности и проч., и потому власть применима только в государственно-правовой области, действие ее в иных сферах является губительным. Культурная и экономическая сферы должны управляться независимым от государственной сферы образом, но это не значит, что в них выделяется подобный государственному самостоятельный властный аппарат. Правило унитарности запрещает действие двух систем права в одном общественном целом, однако оно ничего не говорит о взаимодействии двух видов управления, действующих в разных аспектах. Можно представить себе, что в обществе имеется отдельная система государственно-правового управления; совсем иная по своей природе система управления культурной, духовной жизнью и отдельная, не сливающаяся с ними сфера экономического, хозяйственного управления.
Другое свойство развития в связи с выделением “полей органов” называется правилом регуляционности. Из любого малого участка поля возникает столь же целостный орган (часто меньших размеров), как и из всего поля. Опять же, государство, насильно разделенное на части, дает два государства, а не две половинки. То же относится к экономической и культурной сферам. Третье свойство - автономности (независимости) от других полей; воздействие на одно поле не влияет (разумеется, в определенных пределах) на развитие соседнего поля. Это свойство проявляется в автономности развития сфер (органов) общественного целого. Можно видеть, что экономическая сфера, свойственная феодальному обществу, может существовать вплоть до такой стадии государственного строительства, как абсолютное государство или даже еще более поздних стадий, а феодальная по сути культура может совмещаться с весьма развитыми формами экономики. Это касается отношений крупных частей общественного организма; взаимодействие подчиненных частей также соответствует этому правилу и порождает уникальное многообразие исторических процессов. По последствиям для развития в целом третье правило (правило автономности) называют также принципом мозаичности развития. Собрать такую “мозаику”, охарактеризовав специфические черты различных частей общественного целого для каждой эпохи, и является задачей морфологии истории. Мозаичность находится в отношении дополнительности с правилом корреляций. Многие части организма взаимосвязаны, и изменение одной части влечет соответствующее изменение другой части. Поэтому крупные функциональные блоки общественного целого изменяются целиком и влияют на связанные с ними блоки.
Эмбриолог Л.В. Белоусов (1993) в связи с этими “полями органов” отвечает на вопрос: почему зародыши такие маленькие? Ответ таков: “Любой акт организованного морфогенеза должен совершаться внутри единого эмбрионального поля, то есть в объеме с поперечником не более 1 мм. Тела большего размера уже не “прошиваются” сквозными морфогенетическими полями и не являются в морфологическом отношении целыми. Их целостность поддерживается иными механизмами, свойственными взрослому организму, - нервными и гуморальными. Но столь обширные зародыши не были бы способны к координированному морфогенезу”.
В определенном смысле это ответ на другие детские вопросы: почему страны бывают большие и маленькие? почему больших много меньше, чем маленьких? почему многие процессы в истории больших стран идут труднее, чем в маленьких? Конечно, государство в целом не является “зародышем”, и прямо рассуждения “от эмбриологии” здесь неприменимы. “Морфологически едиными” в эмбриологическом смысле являются значительно более мелкие общественные образования; это те зародыши идей и организаций, которые создаются группами тесно связанных между собой личностей. Однако и к вопросу о размерах государства эти эмбриологические аналогии имеют отношение. Степень связности, управляемости, также важна для целостности государства, как и для развития организма; крупное государство требует организации особой специализации управления по поводу своего размера (обычно это большая, чем у более мелких государств, степень централизации). В результате не только временные закономерности роста, но и размерные отношения, выявляемые на биологическом материале, дают глубокие сходства с историческими процессами.
Из аналогий с развитием зародышей животных можно понять и другую особенность истории. Известно, что в развитии зародыша участвуют разные участки; наиболее бурное развитие идет в какой-либо одной части, в то время как другие либо уже “отработали” свою роль в развитии и теперь изменяются лишь в соответствии с теми фазами, которые проходит активно развивающаяся часть, либо еще не вступили в развитие, их время впереди. Разумеется, “ненужных” органов в организме почти нет, речь здесь может идти только о тех органах, которые особенно важны на данном этапе развития, которые определяют специфику данного этапа.
Изучая историю, невозможно отделаться от впечатления, что в разные эпохи внимание действительно должно сосредотачиваться на определенных областях, что одни регионы исторически более важны, нежели другие. Никакие разговоры о равной важности всех частей всемирной истории не помогают избавиться от этого ощущения. Такого рода наблюдения обычно сопровождаются примером Древней Греции: разве не очевидно, что для всего хода дальнейшей истории человечества процессы, происходившие в VIII-III вв. до Р.Х. в Греции были более важны, чем процессы, идущие в это же время в других областях мира? Но и этого мало; то, что происходило в Греции, лишь наиболее отчетливо выражало сумму тенденций развития, в той или иной степени проявляющихся и в других регионах мира. Многие достижения греко-латинского мира имеют более ранние гомологии в державе Ахеменидов. Например, римское право заимствовало некоторые существенные черты у вавилонского права; сходны и некоторые другие экономические и политические институты Рима и Ахеменидов. Именно в этом смысле можно говорить о “греко-латинской” эпохе: то, с чем мы встречаемся при изучении Греции и Рима, в менее отчетливых формах проявлялось тогда по всему миру.
Этот “глаз истории” смещается от эпохи к эпохе. До времени Греции он выделял Египет и Вавилонию; начиная с Нового времени выделена история Европы, германских народов. Те времена, когда главенствующую роль в истории играли народы, обитающие в Индии или в Китае, скрыты от нас почти непроницаемой пеленой забвения. В разное время европейского развития эта “точка роста” переходит от одной страны к другой; была “Европа Франции”, потом несколько раз на время появлялась “Европа Германии”, теперь время “Европы Англии”. Этот “глаз истории” постепенно смещается на восток, в Россию. Если в истории Средних веков история России не является необходимой главой всемирной истории, то в истории XIX-XX вв. ей “посвящены” важнейшие страницы. А время истории Америки, истории США еще почти и не начиналось, это - те области, где история еще впереди.
И точно так же, как при рассуждении об органах биологического организма, речь здесь не идет о “нужных” и “ненужных” странах и культурах, здесь говорится только о странах, определяющих наиболее характерные черты современного развития человечества, и других, подобная роль которых уже сыграна или еще не начиналась. Опять же, нельзя сказать, что каждая страна “играет” только один раз; например, немецкая культура уже несколько раз была “первой скрипкой”, и нет оснований полагать, что ее значение уже в прошлом. Но когда речь идет не об отдельной культуре, а о целом культурном регионе, ситуация меняется. Определенные исторические эпохи связаны с настолько глубокими изменениями человеческой душевности, что регионы, задействованные в развитии определенным образом, не могут затем играть совсем другую роль, - так же, как орган, обладающий определенной функциональностью, не может полноценно выполнять функции иного органа. В том потрясающем многообразии, которое открывает нам история, встречаются и исключения из этого правила, но это все же исключения, а не норма.
Одним из важнейших понятий, описывающих развитие органических целых, является представление об эквифинальности. Смысл этого понятия состоит в следующем. Практически каждый организм испытывает определенные случайные нарушения развития и с тем или иным успехом преодолевает их, изменяясь при этом в большей или меньшей степени. Однако, несмотря на встречающиеся в каждом развитии нарушения, мы обычно можем сказать, что перед нами - кошка, жираф или человек. Это означает, что существуют механизмы устойчивого развития, которые не позволяют развивающейся системе становиться под ударами окружающей среды “какой угодно”; эти механизмы выводят систему к определенному окончательному облику. Один котенок рождается худым, другой - слабеньким, третий - полосатым или особенно пушистым, но все они в целом соответствуют облику кошки. Такой постоянный в определенном отношении результат устойчивого развития, достигаемый несмотря на наличие некоторых нарушений, и называется эквифинальностью. В результате работы механизмов устойчивости развития, объединяемых в понятии эквифинальности, организмы демонстрируют нам органически упорядоченное многообразие, они делятся на виды, роды и более крупные единства, обозначающие их существенное сходство. Так и общественные целые, при всем их разнообразии, организованы в типы, благодаря которым и возможна морфология истории: существуют исторические эпохи и периоды, объективно выделенные регионы и проч. Целостность общественных целых ниже, чем биологических организмов, и потому исторические типы оказываются менее четкими, чем биологические виды; однако эти типы реально существуют и различаются в истории.