Протоевразийская фаза себя исчерпала, обернувшись жестким дискомфортом, а нарастающая поляризация Европы – уже явная, а не мнимая, как в 1870-х, – давала шанс изменить игру. Едва ли этот шанс на союз явился сразу. Сперва очевидные намеки Англии на готовность к большому Азиатскому урегулированию, что для ослабленной страны было очень кстати, плюс урегулирование с Японией, английской союзницей, повысило спрос на людей, склоняющихся к идее «самоограничения в Азии», к видению России как европейской державы, как одной из привходящих сил европейского расклада. Тем самым геостратегический цикл России получил новый старт. Мы снова возвращаемся к фазе, когда Россия выступит привходящей силой во внутренних играх Запада вокруг гегемонии и баланса на территории Европы и сопредельных пространствах, причем стимулом, оформляющим эту политику, становится, как и в XVIII в., стремление использовать роль России как одной из европейских сил для существенной реконструкции Балто-Черноморья, с прилегающими участками Ближнего Востока.
II
Эта конъюнктура в конечном счете определяет выдвижение на ключевые посты во внешней политике таких фигур, как А.П. Извольский и С.Д. Сазонов. Осмысливая свой путь дипломата и министра, Извольский напишет: «Будучи всегда сторонником европейской политики для России, я никогда не придерживался мнения, что нам следует распространять поле деятельности России в места, отдаленные от центра наших традиционных интересов, что несомненно ослабляло нашу позицию в Европе». Согласно Извольскому, «Сибирь должна быть рассматриваема как резерв для того дня, когда Россия окажется вынужденной направлять туда излишки своего населения» [Извольский 1924, 87]. Прав H.H. Рутыч, утверждая, что такой подход не мог не импонировать Столыпину, для которого Сибирь была зоной заселения, а не направлением экспансии и потому требовала исключения из политической игры. Альтернативу России 1900-х Извольский определял так: «Если бы Россия повернулась спиной к Франции и Англии и пошла бы по пути завоевания гегемонии в Азии, она оказалась бы вынужденной отказаться не только от ее исторической роли в Европе, но также и от своей экономической и моральной независимости vis-â-vis с Германией, становясь вассалом Германской империи и вызывая разруху для всей Европы, так как Германия, почувствовав себя свободной от всякой опасности со стороны своей восточной границы, выбирала бы только час для решительного нападения на Англию и Францию в целях реализовать свою мечту о мировом господстве» [там же, 61].
Собственно, почему бы не уступить Германии господства в Европе при условии русской гегемонии вне романо-германского мира? Но здесь-то и проявляются фундаментальные мотивы, которые ясно вычитываются у Сазонова.
В апреле 1912 г. он утверждал: «Россия держава европейская … государственность наша сложилась не на берегах Черного Иртыша, а на берегах Днепра и Москвы-реки. Увеличение русских владений в Азии не может составлять цели нашей политики: это повело бы к нежелательной сдвижке центра тяжести в государстве и, следовательно, к ослаблению нашего положения в Европе и на Ближнем Востоке» [ИВПР 1999, 363]. В конечном счете, главной задачей на Востоке является уменьшение любого прямого давления на российские границы. Размежевание 1907 и 1912 г. с Японией, большое размежевание 1907 г. с Англией по границам Тибета и Афганистана, а также в Иране – всё сюда. Даже откровенно имперские планы в отношении Китая – поддержка суверенности Монголии и Урянхайского края – имеют специфический оттенок формирования буферов, минимизирующих русско-китайское соприкосновение. Не случайно на предложение Вильгельма II об использовании Китая как противовеса Японии под покровительством России (1912 г.) Сазонов отвечал: в русских интересах было бы, скорее, распадение Китая.
Россия четко обособляется со стороны Азии, полагая себе пределы и стараясь снизить давление на них извне, а между тем обозначаются вопросы Балто-Черноморья. Настойчивая тема у Сазонова – формирование здесь германского пояса, обрекающего Россию на положение довеска. В воспоминаниях Сазонова два мотива – Россия не может и не должна уходить из Европы… в которой она является одним из главных и притом совершенно незаменимым политическим и экономическим фактором» [Сазонов 1991, 55]. Устранение России из Европы – стремление Германии, подталкивавшей русских к «дальневосточным приключениям» [там же, 56]. Сазонов, как ни странно, признает даже, что и для России была бы терпима германская гегемония в Европе, причем он приписывает самой Европе готовность смириться перед растущей германской экономической мощью: «Европа начала мириться с мыслью о неизбежности своего превращения в германскую данницу» [там же, 272]. Но «Германия была опасна для мира Европы не как европейская, а как мировая держава, поставившая себе цели, несовместимые с политическим существованием Великих Держав, выступивших несколькими столетиями раньше ее на путь империализма и не угрожавших более миру Европы». Уточняется, что речь, по преимуществу, идет о России и Англии [там же, 271].
Итак, Германия опасна миру Европы, куда входит и Россия, тем, что она, Германия, наступает на некие интересы Великих Держав Европы, выходящие за пределы Европы, более того, на этом пути она пытается положить конец «политическому существованию» Великих Держав, опирающемуся на неевропейские земли. Что бы это ни значило применительно к Англии, применительно к российско-германским отношениям смысл этих обвинений понятен: Германия стремится к владычеству в Балто-Черноморье, частью которого является Россия. Отсюда в текстах и выступлениях Сазонова навязчивый мотив «Берлинского халифата» – символа сборки Балто-Черноморья с прилегающими участками Ближнего Востока вокруг Берлина, империи «от берегов Рейна до устья Тигра и Евфрата» [там же, 231]. Тема германского военного присутствия в Турции: «окончательное водворение Германии на Босфоре и Дарданеллах было бы равносильно смертному приговору России» [там же, 215]. «Со дня захвата Германией власти в Константинополе Россия начала чувствовать себя… в положении угрожаемом, вследствие возможности … создания такого положения, при котором были бы сметены последние остатки турецкой власти над проливами» [там же, 150].
Два смысла: l) Россия – европейская держава и должна пребывать в европейской игре, 2) для России Германия опасна не как европейская держава (если уж «Европа готова смириться с превращением в германскую данницу»), а как гегемон Балто-Черноморья, создательница «Берлинского халифата». Концепцию Mitteleuropa Сазонов характеризует как «план пересоздания Средней Европы на новых началах, которые превратили бы ее для нужд и потребностей Германии в преддверие Ближнего Востока». Две темы завязаны в один узел – некая загадочная ответственность России перед Европой и ее балто-черноморская ангажированность сливаются в комплекс «европейская игра как путь к реконструкции Балто-Черноморья, особенно южного фланга»: обращение к Азии = осуществлению планов Германии в Европе и на Ближнем Востоке = германской гегемонии над Балто-Черноморьем, включая Россию.
Между тем, если вглядываться в действия руководителей российского МИДа в 1908–1914 гг., очевидно, что эта установка сложилась далеко не сразу. Прочерчиваются следующие фазы:
Фаза 1. Ситуация периода боснийского кризиса 1908 г., когда Россия пытается сговориться с Австро-Венгрией: свободный проход через проливы в обмен на Боснию и Герцеговину. В конечном счете, Австро-Венгрия, поддерживаемая Германией, Боснию получает, Россия же оказывается подставлена, ничего не получив взамен. На этом этапе Германия еще не противник, Австро-Венгрия – потенциальный партнер.
Фаза 2. 1909–1910 гг. – возвращение к планам Милютина: Россия пытается сформировать на Балканах славяно-турецкий союз, блокирующий экспансию Австро-Венгрии, и одновременно выторговывает у турок, как их защитница, свободный проход военным кораблям в проливах плюс предпринимает попытки договориться с Германией как силой, способной обуздать своего сателлита. Собственно, по эту пору к политике России применима характеристика Троцкого, трактовавшего ее как политику «паразитического оппортунизма», питающегося «преимущественно борьбой Германии с Англией» [Троцкий VI, 20]. Россия балансирует между блоками, но Троцкий тут же ошибается, полагая, что политика лишена объединяющей «идеи». Идея очевидна – это идея проливов и реконструкции в пользу России южного фланга Черноморья с противостоянием, пусть «мягким», сквозной сборке балто-черноморского Запада.
Любопытно, что в это время наблюдается переоценка славянской идеи: с одной стороны, оживленная деятельность разных славянских обществ, публикации, делающие упор на славянство в русской политике; с другой стороны, готовность за счет боснийских сербов пойти на сделку с Австрией ради выигрыша проливов, причем в кабинете министров (Столыпин) эта сделка встречает отпор не с точки зрения славянских интересов, а из страха до времени дестабилизировать Турцию. Это время, когда назревает зазвучавшее в июле 1910-го размежевание «общеславянского» интереса и собственно русского, связанного с положением на проливах. «Славянский интерес» обретает характер всё более инструментальный, подчиненный, как писал Сазонов, «задаче исключить возможность политического преобладания, а тем более господства на Балканах враждебной балканскому славянству и России иноземной власти» – иначе говоря, задаче предотвратить германскую сборку Балто-Черноморья, причем конкурент – Австро-Венгрия.
Фаза 3. 1912–1913 гг. – удар по югу из-за турецко-итальянской войны, а вслед за тем угроза болгарского прорыва к проливам в первую балканскую войну (намеки на желание Фердинанда Кобургского короноваться короной византийского императора). Двусмысленность поведения России по отношению к созданному под ее покровительством Балканскому союзу, осознание недопустимости появления славянской империи на проливах по соседству с Россией, планы броска русской экспедиции к проливам, чтобы предотвратить болгарское вступление в Константинополь. Постоянные новые обсуждения в МИДе и морском министерстве и морском Генштабе задач, связанных с оккупацией проливов, доклад морского Ге