История собирания
На первый взгляд кажется, что записать сказку очень легко, что это может сделать всякий человек без особой подготовки. Какая же может быть особая история собирания сказки? До некоторой степени это так. Сказку действительно может записать всякий услышавший ее. Однако чтобы такая запись имела научную ценность, нужно соблюсти некоторые условия: надо знать, что записывать и как записывать и от кого и для чего записывать. В этом отношении взгляды на собирание и записывание сказок резко менялись. Эти взгляды частично зависели и сейчас еще зависят от общего уровня науки о народном творчестве, от общественно-политических взглядов собирателя и от целей, которые собиратель себе ставит.
В Древней Руси никому никогда не приходило в голову записывать сказки. Сказки подвергались не только официальному презрению, как нечто совершенно не стоящее внимания, на них возводились гонения. Рассказывание сказок запрещалось сперва духовенством и церковью, а позднее – правительством. Кирилл Туровский, проповедник XII века, грозил посмертными муками тем, кто ворожит, гудит в гусли и сказывает сказки[686]. Такое отношение церкви к народным увеселениям, и в том числе к рассказыванию сказок, прослеживается через все русское Средневековье. Впоследствии к этому присоединяются правительственные запреты. В указе Алексея Михайловича 1649 года строго запрещается колядовать, загадывать загадки и рассказывать сказки. Тем не менее сказка в народе существовала. Об этом мы знаем по косвенным свидетельствам. Она даже проникала в литературу полужитийного характера, несмотря на все гонения. В этом отношении показательна повесть о муромском князе Петре и деве Февронии, одна из прекраснейших древнерусских повестей, где сказочный фольклор художественно использован в религиозно-назидательных целях.
Перелом в отношении к сказке наступает только в конце XVII века и находит свое развитие в XVIII веке. Реформы Петра, вступление России в число великих европейских держав, развитие культурных связей с Западной Европой, создание крупной промышленности – все это приводит к крушению старого феодально-патриархального уклада жизни на Руси. Церковная культура начинает утрачивать свое влияние и значение, появляется новая, светская культура и светская литература. Эта новая светская литература в России не имела еще традиций, она создавалась заново. Но база была, эта база – словесное искусство народа, которое всегда носило в главных своих проявлениях внецерковный, а иногда и противоцерковный характер. Именно этим объясняется средневековое запрещение рассказывать сказку.
C конца XVII века начинается быстрый рост слоя среднего и мелкого городского люда. В этой среде создается спрос на письменную повествовательную литературу, которую можно было бы не только рассказывать, но и читать. Благочестивые повести Средних веков перестают удовлетворять литературным запросам этой среды.
Первые веяния идут из Западной Европы и проникают к нам через Польшу. Как это ни странно, но первыми составителями повествовательных сборников были церковники. В католическом богослужении принято в церквах произносить назидательные проповеди. Проповеди эти бывали абстрактны, скучны, уже с началом проповеди прихожане часто разбегались. Чтобы удержать их, чтобы заставить их слушать, проповеди уснащались интересными рассказами, которым придавалось какое-нибудь нравоучительное или религиозно-философское толкование. C целью такого использования создавались сборники рассказов. Эти сборники для фольклористов – драгоценные сокровищницы. Рассказы в них в значительной степени фольклорного происхождения. Они получили широкое распространение, были очень популярны, переводились на языки Европы и дошли до нас.
Я назову только некоторые, важнейшие. Один из крупнейших таких сборников – это «Великое зерцало». Он появился в Нидерландах на латинском языке под названием Speculum exemplorum – «Зеркало примеров». Под «примерами» понимались рассказы, которым придается нравоучительный смысл.
Великое зерцало. Гудзий[687].
1481 год. Speculum exemplorum в Нидерландах.
1605 год. Иезуит Иоанн Майор на итальянском языке – Speculum magnum exemplorum.
1633 год. Польский перевод.
1677 год. Русский перевод [688].
Сборник примеров, при помощи которых уяснялись и иллюстрировались те или иные положения произносившихся в церквах проповедей. Так на Западе на Украине. Польский текст – 2300 рассказов, русский – меньше половины. Перевод не механический, он адаптирован, освобожден от католицизма.
Состав сборника. 1. Религиозно-поучительные повести, в которых большую роль играет Дева Мария, спасающая от искушений и бед. Например, некий епископ, получив власть, предается мирским грехам и соблазнам. Мария собирает суд из мертвецов, праведников, которые погребены; подымаются их мощи, они приговаривают епископа к смертной казни, ангел рубит ему голову. Другой пример: некий молодой воин, красивый и целомудренный, по наущению дьявола загорается нечистой страстью к своей госпоже. Он признается ей в своем чувстве, она отвергает его. Этой страстью он мучается больше года и, наконец, обращается за советом к старцу-пустыннику. Старец советует ему сто раз помолиться Деве Марии. Он это делает. И вот раз, выходя из церкви, он видит прекрасную женщину, которая держит его коня. Женщина спрашивает, красива ли она и нравится ли она ему. Он отвечает: «Никогда не видел такой женщины». Тогда она говорит: «Хочешь ли ты быть моим женихом?» Они тут же обручаются. Она обещает ему брак. Но вскоре он умирает. Прекрасная женщина была Мария, а брак означает смерть (Гудзий, 361).
1) Брак и смерть в обрядах.
2) Женщина была просто другая женщина, а вовсе не Богородица.
3) У Боккаччо муж велит удавить юношу (?).
2. Повести типа анекдота. У человека злоречивая и строптивая жена. Чтобы испытать ее, муж запрещает ей купаться в грязной луже на дворе. Из строптивости она именно это и делает. В наказание муж отнимает у нее все наряды.
«Римские деяния». Этот средневековый сборник создан в XIII веке. Он более проникнут светским элементом, чем «Великое зерцало». Под «Римом» понимается не только Древний Рим, но Священная Римская империя, т. е. Западная Европа. Составитель неизвестен. «В основу его положены были бродячие повести, возникшие в разное время, как на Западе, так и на Востоке» (Гудзий). Почти каждый текст сопровождается «моралистическими толкованиями в духе христианской доктрины». Перевод сделан с польского печатного текста около 1680–1690 гг. Много списков. Максимальное количество текстов – 39 (в польском столько же, в латинском 180). Перевод сделан в Белоруссии. Пример – Повесть о папе Григории (пересказ см. у Гудзия).
«История семи мудрецов». Сборник очень популярен. Множество списков. Родина – Индия. Сомнительно. В Индии не засвидетельствован, есть персидские и арабские редакции (?), которые считаются переводами. Есть сирийский, древнееврейский, греческий переводы; с древнееврейского сделан латинский перевод в XIII в., в XVI в. с латинского – польский, отсюда русский. Старейший список 1634 года. Как и в других случаях – переработка.
15 новелл объединены рамочным рассказом. Рамочный рассказ: умирает жена короля. Он женится вторично. Сына от первого брака отправляет в Рим учиться к семи мудрецам. Через семь лет мачеха просит вернуть сына (Диоклетиона) с тайной целью уморить его. Мудрецы читают в звездах, что, если Диоклетион заговорит, он сейчас же умрет. Но сын видит сон, что это молчание должно продолжаться только семь дней. Мачеха пытается соблазнить пасынка, но безуспешно. Она разрывает на себе платье и зовет на помощь. На все обвинения Диоклетион молчит. Теперь происходит как бы состязание между королевой и мудрецами за царевича. Королева рассказывает историю о том, как один царь вследствие излишней доверчивости к сыну погиб, а один из мудрецов рассказывает историю о женской хитрости и женских кознях. Это продолжается семь дней, каждый день рассказывается по две истории. Каждый день король после рассказа своей жены хочет казнить сына, а после рассказа мудреца откладывает казнь. На восьмой день Диоклетион получает дар речи, рассказывает все как было, и царь велит казнить жену.
Здесь уже нет религиозно-церковной обработки. Это веселые рассказы о великих хитростях [689].
Кроме таких сборников имеются повести полуфольклорного характера, западного и восточного происхождения. К западным относятся, например, повести о Бове-королевиче, о Петре Златые ключи, о Мелюзине, о Василии Златовласом, о Брунсвике, о Франце Венециане, об Аполлоне Тирском, об Иване Пономаревиче и другие (Савченко, 1914). К восточным относится повесть о Еруслане Лазаревиче. На этих повестях я останавливаться не буду, так как к фольклору они имеют только косвенное отношение.
‹Народные книги. Этапы. Чрезвычайно значительное содержание. (Сиповский. Пыпин указывает свыше 100 произведений такого рода. Савченко, 66). Промысел переписывания. Лубочные издания с раскрашенными картинками.›
Говоря о собирании, записывании, издании фольклора, мы должны упомянуть о сборнике «Фацеции, или Жарты польски», переведенном у нас в 1680 году[690]. Это сборник веселых рассказов фарсового характера. На Западе было в обращении множество таких увеселительных собраний. Они не представляют собой записей фольклора в нашем понимании, но в них широко использованы фольклорные сюжеты. Нашими фольклористами они изучены мало.
‹1001 ночь. 1763, 1768, 1776, 1789, 1790. Масса подражаний (Савченко, 71).›
Однако наивные лубочные издания скоро также перестали удовлетворять вкусам мещанства. Со стороны образованных людей они подвергались насмешкам. В своей сатирической оде «Вельможа» Державин писал:
Полкана и Бову читаю,
За Библией, зевая, сплю.
Читать «Полкана» и «Бову» для дворянина было дурным тоном, дурным вкусом. Отрицательно-насмешливое отношение передалось и тем сословиям, которые были главными потребителями этих изданий. Возникла потребность в литературной, писательской сказке.
Этой потребности пошел навстречу писатель М. Д. Чулков своим сборником «Пересмешник, или Словенские сказки».
‹Чулкова и Левшина изложить по моему общему курсу. Благой, Савченко, 76–77.
Курганов[691].
Письмовник, 1-е изд. 1769; всего 12 изданий.
Левшин, 1780–1783. (См. общий курс. Благой, 472–473. Савченко, 77–83.)
«Лекарство от задумчивости и бессонницы, или настольные русские сказки». 1786, 1793, 1815, 1819, 1830.
6 сказок:
1) История о славном и сильном витязе Еруслане, о его храбрости и о невообразимой красоте царевны Анастасии Вахрамеевны;
2) Сказка о царе-девице (ср. Пушкин);
3) Сказка о семи Симеонах (ср. Афанасьев);
4) О Cyворe невидимке мужичке;
5) Об Иванушке дурачке;
6) О Силе царевиче.
«Дедушкины прогулки, или Продолжение настольных русских сказок». 1786, 1791, 1805, 1815. 1819. Здесь 10 сказок, в том числе Жар-птица (Савченко, 91).
Сказки русские, содержащие в себе 10 различных сказок, собранные и изданные Петром Тимофеевым. M., 1787. Сборник этот так же пестр, как и другие. Содержит и некоторые настоящие сказки (об Иванушке дурачке). Был очень популярен. Переиздавался под другими названиями вплоть до 1865 г. (Савченко, 91–92.)
«Старая погудка на новый лад, или Полное собрание простонародных сказок», ч. I–III. 1794–1795. Здесь 10 сказок, в том числе об Иване Медвежьем Ушке.
«Анекдоты древних пошехонцев» Вас. Березайского. 1798.›
Я назвал только главнейшие. Савченко называет 21 издание подобного рода. Эти сборники недостаточно изучены. Они представляют собой пеструю смесь настоящих сказок с различными малоинтересными и малохудожественными измышлениями. В значительной части своей они стали большой библиографической редкостью.
Пушкин
На основании изложенного становится ясным, какое огромное значение имели записи сказок, сделанные А. С. Пушкиным. В истории русской художественной культуры Пушкин был первым человеком, который от простой крестьянки стал записывать сказки с полным пониманием всей красоты народной сказки.
На первый взгляд, эти записи не представляют ничего особенного. C точки зрения современных требований это то, что мы сейчас называем конспективной записью. Сохранен стержень сюжета и некоторые выражения. И тем не менее записи Пушкина знаменуют перелом в отношении к устному народному творчеству. Принято думать, и так обычно пишут, что Пушкин записывал сказки для того, чтобы их потом использовать. Это сомнительно.
Очень большую работу по полному установлению пушкинских текстов проделал Н. В. Новиков в своей книге «Русские сказки в записях и публикациях первой половины XIX века». Прежде всего необходимо установить, что именно и от кого Пушкиным было записано. Несколько сказок Пушкин записал от своей няни Арины Родионовны. Так, от нее записана сказка о царе Салтане. Впервые эту сказку Пушкин записал в Кишиневе (1822); следующая запись была сделана от Арины Родионовны (1824); и наконец, имеется еще одна запись, источник которой не выяснен (1828). Таким образом, эту сказку Пушкин записал трижды. Несомненно, от Арины Родионовны записана сказка о попе и Балде. Запись эта показывает, что Пушкин ценил не только волшебную сказку, с ее сказочной красотой, но и сказку ярко-сатирическую, направленную против поповства. Пушкин не скрыл, не затушевал, а напротив, оттенил еще более резко насмешливое, отрицательное отношение народа к попам и царям.
Имеется фрагментарная запись сказки о мертвой царевне. Принадлежность ее Арине Родионовне сомнительна, хотя и возможна. Пушкин воспользовался ею, но пушкинская сказка богаче и стройнее данного текста.
Эти три записи сказок, услышанных от Арины Родионовны, были использованы Пушкиным в его творчестве. Кроме них имеются записи, которые не были использованы. Так, от Арины Родионовны записана сказка о Марье-царевне. Сюжет ее составляет женитьба героя на дочери морского царя. Сказка эта не была использована Пушкиным, но составила один из источников сказки В. А. Жуковского о царе Берендее. Слащавая манера Жуковского резко отличается от реалистической, народной манеры сказок Пушкина. От Арины Родионовны были записаны также сказки о Кащеевой смерти, о сыне царя и сыне кузнеца, о девушке, похищенной чертом. Таким образом, от Арины Родионовны записано семь сказок; из них три использованы.
В то же время у Пушкина есть сказки, которые не восходят к репертуару Арины Родионовны. Горизонт его был чрезвычайно широк, и он пользовался самыми разнообразными источниками. Так, в бумагах Пушкина не обнаружено записей сказки о рыбаке и рыбке, а также сказки о золотом петушке. Сказка о рыбаке и рыбке восходит к сказке братьев Гримм, сказка о золотом петушке – к В. Ирвингу.
Не восходит к сказкам Арины Родионовны также сказка о медведихе. Для создания этой сказки Пушкин использовал «Старину о птицех», очень распространенную на севере. Она имеется в сборнике М. Д. Чулкова. Текст Чулкова был хорошо известен Пушкину и нашел свое отражение в данной сказке. Кроме того, Новиков указывает на сказку, рассказанную Пушкиным В. И. Далю (о Георгии Храбром и о волке). Сказка эта имеется в полном собрании сочинений Даля с пометкой, что ее рассказал Пушкин. Со слов Пушкина одним из его друзей была записана сказка о Фоме и Ереме. Текст ее имеется у Новикова (1961).
Что же получается? Из семи написанных Пушкиным сказок две восходят к Арине Родионовне, две – к сборнику братьев Гримм, одна – к сборнику Чулкова, одна – к В. Ирвингу, источник одной (о мертвой царевне) остается неясным. Четыре записи от Арины Родионовны вовсе не были использованы Пушкиным, и засвидетельствованы два случая, когда Пушкин устно рассказывал сказки, не записанные им.
Эти данные никак не подтверждают мнение, будто Пушкин записывал сказки, чтобы использовать их. Целый ряд записей не использован и, наоборот, ряд сказок Пушкина не восходит к его записям.
Подход Пушкина к сказкам был не утилитарный, он определяется не поисками сюжетов, а коренится значительно глубже. Интерес Пушкина к сказкам определяется развитием общественного сознания передовой интеллигенции того времени и эволюцией творчества самого Пушкина. Сказка занимает в творчестве Пушкина особое место. До Пушкина сказка принадлежала к наиболее презираемым видам народной поэзии. Частично это презрение проявлялось даже после появления сказок Пушкина. Сказка была почти неизвестна. Издания Чулкова и Левшина, несколько маленьких сборников, содержащих литературно обработанные пересказы, не давали представления о народной сказке. Масса всякого рода подделок под народную сказку опошляла этот вид народной поэзии. Подлинная народная сказка была введена в литературно-общественный и научный обиход Пушкиным, который сразу же показал все замечательные художественные качества русской сказки.
Для Пушкина национальная культура есть культура самобытная, связанная с историей, бытом, традициями народа, выражающая его национальный характер, отличный от характера других народов. C этой точки зрения сказки великолепно отражают русского человека, склад его ума и чувств, его идеалы и стремления: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». В письме из Михайловского к брату Пушкин пишет: «Вечером слушаю сказки – и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма»[692]. Совершенно очевидно, что под «проклятым» воспитанием Пушкин понимает воспитание в духе преклонения перед французским языком и французской литературой. В Михайловском Пушкин еще сильнее, чем прежде, начинает осознавать значительность родной культуры и родного языка.
Не Арина Родионовна была причиной того, что Пушкин обратился к сказкам, причина была гораздо глубже. Сказки Пушкин начал записывать, еще находясь на юге. Но сказки Арины Родионовны соответствовали всему кругу интересов Пушкина в Михайловском, и он начал их записывать.
Хотя записи Пушкина носят конспективный характер, они совершенно точно передают сюжет, а частично и речь, и стилистические обороты сказительницы. Достаточно сравнить их с текстами сборников Левшина и Чулкова или других изданий того времени, чтобы сразу увидеть, какой огромный шаг вперед сделан Пушкиным, увидеть, что у него принципиально иная точка зрения на сказку, чем у издателей его времени.
После Пушкина до Афанасьева включительно
Пушкин был не единственный, кто переливал сказку в литературно-поэтические формы. Наиболее выдающиеся его современники в этом отношении – Жуковский с его сказками и Гоголь с «Вечерами на хуторе близ Диканьки», позднее – Ершов, создатель бессмертного «Конька-Горбунка». За ними последовала целая плеяда менее известных писателей, писавших литературные сказки на фольклорные сюжеты. Сказка в литературном обиходе прекрасно исследована в книге И. П. Лупановой «Русские народные сказки в творчестве писателей первой половины XIX века». Эти произведения относятся к области истории литературы, а не к истории собирания и издания русских сказок.
Собирание же и издание собственно сказочных текстов шло в том же русле, в каком оно шло и до Пушкина. Мы имеем ряд маленьких сборников. Каждый из них содержит от пяти до десяти сказок. Правда, они много ближе к подлинной сказке, чем сказочные издания XVIII века типа «Лекарства от задумчивости и от бессонницы». Сюжет в них не подвергается существенным изменениям, но редактируются стиль и язык. Язык подгоняется под мнимо народный стиль. К таким изданиям относится сборник Б. Бронницына «Русские народные сказки»[693]. В этом сборнике четыре волшебные сказки и одна бытовая. Бронницын в предисловии утверждал, что сказки записаны «со слов хожалого сказочника, крестьянина из Подмосковья, которому рассказывал старик, отец его». Однако это утверждение вызывает сомнение. О сказках он пишет: «В них замечателен склад рассказа, представляющего по большей части сбор разномерных русских стихов». Взгляд на сказки как на стихи был вообще распространен в то время. Он изобличает непонимание сказочного стиля.
В том же 1838 году вышла книга «Сказки русские, рассказанные Иваном Ваненко»[694]. В состав этого сборника входят шесть сказок. Ваненко выпустил и ряд других книг из области «литературы для народа». Оба сборника, и Бронницына и Ваненко, были сурово оценены Белинским, который в рецензии на них писал, что они принадлежат к неудачным попыткам подделаться под народную фантазию. «Основа их сказок по большей части взята из подлинных русских сказок, но так смешана с их собственными вымыслами и украшениями, что из них делается что-то странное» (Белинский, II, 506–511). Этот приговор, хотя и строг, несомненно справедлив. Он в большей степени относится к Ваненко, чем к Бронницыну. Ваненко излагал сказки особым балагурным стилем. Белинский хорошо знал сказки по устному исполнению, которое он слышал, и потому мог судить о том, в какой степени подобные издания соответствуют или не соответствуют оригиналам. Интересно отметить, что и другие рецензенты, хотя и не были так строги, как Белинский, тоже считали, что Бронницын либо обманывает своих читателей, либо дал себя обмануть своим рассказчикам. Некоторые, наоборот, хвалили как Бронницына, так и Ваненко, за верность, с которой они будто бы следовали народу. Эти рецензии показывают, что потребность в издании подлинных сказок уже назрела; передовые журналы того времени именно с точки зрения этих требований оценивали выходящие публикации.
Однако мысль о необходимости издания подлинных сказок пробивала себе дорогу очень медленно. Белинский был, можно сказать, одинок, когда в рецензии на сборник Ваненко писал о том, что сказки, созданные народом, следует записать как можно вернее под диктовку народа, а не подделывать и не переделывать. Белинский утверждал также, что русская сказка имеет свой смысл, но только в таком виде, как создала ее народная фантазия; переделанная же и приукрашенная она не имеет решительно никакого смысла. Но подобные слова не доходили до издателей сказок. После сборника 1838 года Ваненко опубликовал еще ряд других, примерно таких же по качеству и стилю мелких собраний, которые выходили до 1863 года. Его «Сказки русские» в течение 10 лет издавались пять раз. Это значит, что на подобные литературные произведения был спрос. В то же время спрос был и на подлинную сказку, что видно из рецензий, отражающих общественное мнение. Этим объясняется двойная линия развития в деле собирания и издания сказок: с одной стороны, тенденция к изданию литературно обработанных сказок, с другой – стремление к изданию текстов подлинно народных.
Крупнейшим представителем первого направления был В. И. Даль. Даль совершенно сознательно перерабатывал народные сказки и издавал их. Он выпустил две книги [695], которые не представляют почти никакого интереса для фольклористов и очень слабы с точки зрения художественной. Между тем в руках Даля было огромное собрание сказок. Мы знаем, что он передал Афанасьеву до тысячи номеров народных сказок, записанных им и другими лицами. Афанасьев использовал из них для своего собрания только 148, с горечью отмечая, что «очень немногие… переданы с соблюдением местных грамматических форм». Куда делись эти записи – неизвестно. Они утеряны. Почему Даль[696], который выпустил классический сборник русских пословиц, который издал замечательный словарь великорусского живого языка, не издал подлинных народных сказок, а предпочел издавать свои собственные переделки? Мы можем это объяснить только уровнем развития науки того времени.
Об этом свидетельствует другой, еще более печальный факт, а именно издание не только литературных обработок, но и прямых фальсификаций. Даль не выдавал своих сказок за подлинно народные. Но это делал И. П. Сахаров. В 1841 году вышел его сборник «Русские народные сказки»[697]. В предисловии он говорит, что прослушал 100 сказочников и отобрал из них пять лучших. Там же он сообщает, что использовал рукопись тульского купца Вельского. Однако еще в 60-х годах прошлого века было доказано, что на самом деле никакой рукописи купца Вельского не существовало. Сказки же Сахарова представляют собой перепечатки и переделки из предшествующих изданий. Так, он под видом сказок переделывал былины Кирши Данилова. Одна из его сказок, о Василии Буслаевиче, – это сплав из текстов Левшина и Кирши Данилова. Длиннейшая «Сказка про новгородца Акундина и князя Глеба Ольговича» (60 страниц) представляет собой переделку поэмы Федора Глинки «Карелии, или Заточения Марфы Иоанновны Романовой» (1830). Не буду останавливаться на подробном разборе и характеристике сахаровских сказок. Разоблачение это малоинтересно. Для нас интересно здесь другое. Если Сахаров выдавал свои издания за подлинные сказки, то делалось это потому, что подлинная русская народная сказка уже вызывала и интерес, и уважение. Беда только в том, что ее не знали: подлинную сказку негде было прочесть. Даже Белинский, так тонко раскритиковавший Baненко и Бронницына, принял сказку Сахарова об Акундине за подлинно народную и подробно остановился на ней в IV статье о народной поэзии 1841 года. Этот интерес к подлинной сказке привел к появлению изданий, в которых уже сделана попытка передавать сказки по возможности точно. Такие издания могут считаться предшественниками издания Афанасьева.
До настоящего времени недостаточно выяснена и оценена деятельность замечательной собирательницы и издательницы этнографических и фольклорных материалов Екатерины Авдеевой. В детстве она с родителями переехала в Иркутск. Новая для нее обстановка возбудила ее интерес, и она стала бытописательницей Сибири. Ее основные работы «Записки и замечания о Сибири»[698], «Записки о старом и новом русском быте»[699] и ряд других содержат множество ценных и очень тонких наблюдений, в частности над формами старинных празднеств (см. также «Очерки масленицы в Европейской России и Сибири, в городах и деревнях»)[700]. Она же опубликовала прекрасный сборник песен «Русский песенник, или Собрание лучших и любопытнейших песен, романсов и водевильных куплетов»[701]. Она была сестрой Николая Алексеевича Полевого, который помогал ей в ее издательских делах. Это была умная и очень наблюдательная женщина, которая умела правдиво и просто излагать то, что видела. В 1844 году она выпустила небольшой сборник сказок под заглавием «Русские сказки для детей, рассказанные нянюшкою Авдотьей Степановной Черепьевой»[702]. Здесь шесть сказок о животных и одна из цикла о гонимой падчерице. Сказки все одностильны, и язык их очень близок к подлинной народной речи. По-видимому, нянюшка Авдотья Степановна – не вымышленное лицо. Возможно, что Авдеева вносила в язык незначительные коррективы, но в целом это собраньице – первая подлинная запись из уст народа. Сборник был очень популярен и до 1881 года выдержал восемь изданий.
Такого же характера, как сборник Авдеевой, и сборник, изданный М. А. Максимовичем под названием «Три сказки и одна побасенка»[703]. То, что Максимович назвал побасенкой, – тоже сказка («Кума-смерть»). Все это – подлинные сказки, изложенные народным языком. Литературная правка, может быть, более заметна, чем в текстах Авдеевой, но в целом этим текстам можно доверять. Максимович – украинец. Он прославился своими «Малороссийскими песнями»[704], которыми пользовался Гоголь, когда писал свою замечательную статью о народных песнях [705]. По профессии Максимович был ботаником. Он занимал кафедру в Московском университете, но был переведен в только что открывшийся Киевский университет, где получил должность ректора. Здесь он переключился на изучение русской и украинской литературы. Это был романтик-украинофил, далекий, однако, от национализма. Где он записывал сказки – неизвестно. Судя по наличию в них некоторых украинизмов, они записаны в областях, соседних с Украиной.
Все изложенное показывает, как велика была потребность в появлении такого сборника, который содержал бы подлинные русские сказки.
Этой потребности ответил знаменитый сборник Александра Николаевича Афанасьева (1826–1871)[706]. Афанасьев пришел к сказке как теоретик под влиянием братьев Гримм и их школы. О нем как о теоретике, как о представителе мифологической школы, как о создателе капитального трехтомного труда «Поэтические воззрения славян на природу» достаточно известно, и я не хотел бы повторяться. Сборник «Народные русские сказки» принес ему мировую славу. Афанасьев не мог бы создать столь грандиозного сборника без содействия и помощи Русского географического общества, которое было основано в 1845 году. В своем составе общество имело отделение этнографии, развившее большую деятельность по сбору этнографических и фольклорных материалов. Этому способствовали удачно составленные программы, рассылаемые по местам. На программы откликались люди самых разнообразных профессий и присылали собранные ими материалы, которые скопились в архиве общества в довольно значительном количестве. Афанасьев, уже приобретший известность своими статьями, из которых впоследствии составилась его книга «Поэтические воззрения славян на природу», а также своим активным интересом к народной поэзии, был избран членом Географического общества. Совет общества постановил передать Афанасьеву сказочные материалы для их издания. Такое предложение соответствовало желаниям самого Афанасьева, который уже давно замышлял издать собрание сказок. Предложение Географического общества дало возможность реализовать этот замысел.
Из архива Географического общества для издания было извлечено 75 текстов. Остальные материалы собраны из самых различных источников. Сам Афанасьев записал не более 10 сказок в Воронежской области, откуда он был родом. Он воспользовался также некоторыми записями своих воронежских друзей. Через П. В. Киреевского он получил записи П. И. Якушкина. Впоследствии ему передал свое огромное собрание сказок В. И. Даль, который сам сосредоточился на издании пословиц. Кроме того, Афанасьев извлекал лучшие тексты из старых печатных и лубочных изданий. Всего для издания было отобрано свыше 600 текстов. Собрание выходило выпусками. Все собрание составило 8 выпусков и озаглавлено «Народные русские сказки». Это первое научное издание подлинных русских народных сказок, по своему богатству превосходившее аналогичные издания в Западной Европе. Великолепные художественные достоинства русской народной сказки впервые стали широко известными. По своим научным качествам издание Афанасьева далеко превосходит издание братьев Гримм. Афанасьев не позволял себе никаких переделок, шлифовок и литературных обработок, какие производили братья Гримм. Афанасьев включил в свое издание варианты, чего не делали братья Гримм. Сказки братьев Гримм рассчитаны на читателя из среднего и мелкого бюргерства. Издание Афанасьева преследовало чисто научные цели и стремилось передать сказки точно так, как они исполнялись. Сказки Афанасьева стали одной из любимых, популярных книг русского читателя. Они неоднократно издавались в течение XIX века. Последнее полное издание вышло в 1957 году.
В первом издании расположение текстов в значительной степени зависело от того порядка, в каком материалы поступали в распоряжение Афанасьева. Издание сопровождалось комментариями в духе мифологической школы и указаниями на аналогичные сказки у других народов. Во втором издании (1873), как уже говорилось выше, сказки расположены систематически. Система, принятая Афанасьевым, является первой попыткой классификации сказок, и в этом отношении сборник также превосходит сборник братьев Гримм, в котором сказки помещены без определенного порядка. Вместе с тем сборник имеет и некоторые недостатки. Афанасьев зависел от своих корреспондентов, и потому качество записей неровное и разнохарактерное. На всем собрании лежит отпечаток взглядов Афанасьева на фольклор и на народ. Эти недостатки отмечены в рецензии Добролюбова, который, признавая заслуги Афанасьева, указал на необходимость совершенно иных методов собирания, издания и изучения народной поэзии.
В собрании Афанасьева были и такие материалы, которые по условиям цензуры не могли увидеть свет. Это сказки сатирические, направленные против царей, помещиков, а также сказки, в которых сатирически изображается духовенство. Афанасьев понимал большое значение этих реалистических сказок, хотя они и не поддавались мифологическим толкованиям. Эти сказки были опубликованы им анонимно и без указания года издания в Женеве под заглавием «Русские заветные сказки». В советские издания сказок Афанасьева включены некоторые наиболее резко сатирические из «Заветных сказок».
Третьим собранием, выпущенным Афанасьевым, были «Народные русские легенды»[707]. Легенды – рассказы, в которых действующими лицами выведены персонажи Ветхого и Нового Заветов: Адам и Ева, Ной, пророки, Христос и его апостолы, а также святые. На первый взгляд может показаться, что эти легенды выражают церковные, благочестивые настроения русского крестьянства. На самом деле это далеко не всегда так. В легендах выражено отрицательное отношение к церкви, к духовенству, а иногда и к религии как таковой. По поводу этого издания обер-прокурор Святейшего синода граф А. П. Толстой обратился с письмом к министру народного просвещения, жалуясь на то, что «в книге сей часто говорится о Христе и святых, и потому светская цензура должна была бы посоветоваться с духовною, но сего не сделала: что к именам Христа-спасителя и святых в сей книге прибавлены сказки, оскорбляющие благочестивые чувства, нравственность и приличие, и что необходимо изыскать средства к охранению религии и нравственности от печатного кощунства и поругания»[708]. Книга была раскуплена в невероятно короткий срок. Цензура запретила издание, и этот запрет длился до 1914 года, когда он был снят и книга вышла новым изданием. После запрещения «Легенд» в России они нелегально вышли в Лондоне.
Сборник Афанасьева, несмотря на свои недостатки, до сегодняшнего дня имеет первостепенное научное значение. Но наука не могла остановиться на том, что было достигнуто Афанасьевым. Афанасьев был первым издателем сказок, преследовавшим научные цели, но сам он не был еще собирателем в собственном смысле этого слова, так как издавал преимущественно рукописные материалы.
От Худякова до современности
Слава первого собирателя по праву должна принадлежать Ивану Александровичу Худякову (1842–1876). Это был человек совершенно иного склада и иных убеждений, чем Афанасьев. Он был активный революционер-профессионал. За соучастие в покушении Каракозова (1866) на жизнь Александра II он был выслан в Верхоянский округ Якутской губернии. Фольклором Худяков интересовался не только как фольклорист. Он стремился поставить фольклор на службу революционной деятельности и использовать его в качестве пропагандистского материала. C этой целью он изучал фольклор не по книгам, а путем непосредственного общения с народом. Он исходил Рязанскую губернию и записывал там сказки. Частично он записывал и в городах: в Казани и в Москве. В результате создалось большое собрание, которое было выпущено им под названием «Великорусские сказки»[709]. Это собрание выходило почти одновременно с выпусками Афанасьева, но существенно от него отличается. Собрание Худякова – первое большое собрание сказок, целиком записанных самим издателем, притом записанных очень точно. Слава первого крупного собирателя сказок непосредственно из уст народа должна принадлежать ему, а не Афанасьеву. Это первый целостный сборник нового типа. Фонетических и иных особенностей местной речи Худяков не передавал и не считал нужным. Однако те цели, которые Худяков преследовал при собирании своих сказок, ему удалось осуществить лишь частично. В предисловии он пишет: «К сожалению, должны заметить, что некоторые обстоятельства не позволяют нам печатать многие интересные сказки из нашего собрания». Под «некоторыми обстоятельствами» понимаются цензурные рогатки. По этим же причинам Худяков не мог напечатать никаких комментариев к своему собранию. Наиболее остросатирические сказки, в которых выражались крестьянские настроения накануне реформы, в собрание не попали. Они не сохранились, так как погибли при аресте Худякова.
«Великорусские сказки» – не единственное издание Худякова. Им выпущен сборник «Великорусские загадки»[710], а также антология русских исторических песен, в которой отобраны наиболее патриотические и вместе с тем революционные исторические песни. В предисловии он ссылается на Белинского[711]. Им составлен ряд научно-популярных очерков по русской истории («Древняя Русь» и другие), в которых он, в противоположность Карамзину и официальной точке зрения, в завуалированной, но достаточно ясной форме доказывал гибельность для России самодержавия.
В ссылке Худяков продолжал начатое им дело. Им были составлены якутская грамматика и якутский словарь. Он переключился на запись якутского фольклора. Худяков первый оценил и записал произведения высокохудожественного эпоса якутов и издал их в прекрасных переводах, сохраняющих, насколько это возможно, глубоко национальную поэтику героических песен якутов. Рукопись была издана много лет спустя после смерти Худякова Восточносибирским отделом Географического общества под названием «Верхоянский сборник»[712]. Сюда же вошли собранные в Верхоянском округе русские сказки и песни. Трудно перенося тяжелые лишения и одиночество, Худяков кончил жизнь в психиатрической больнице.
‹Базанов.›
К числу фольклористов-революционеров принадлежит также Иван Гаврилович Прыжов (1827–1885). Из многочисленных проектов и замыслов Прыжова не могло быть осуществлено почти ничего из-за их резко обличительного характера. Так, им была задумана работа под названием «История крепостного права преимущественно по свидетельству самого народа». Как показывает уже заглавие, этот труд должен был писаться по устным показаниям и рассказам самих крепостных. Это же относится к его работам «История свободы в России» и «Поп и монах как первые враги культуры». Они не дошли до нас. Для работы «Поп и монах…» Прыжовым были собраны тысячи сказок о попах и монастырях, но это собрание он вынужден был сжечь в ожидании ареста, как была им сожжена и работа «История свободы в России». Дошли до нас (в большинстве случаев в отрывочном и искаженном виде) кроме мелких статей и других работ его очерки о юродивых и кликушах, направленные против религиозного фанатизма и изуверства, и очерки по истории нищенства и по истории кабачества, в которых на примере судеб людей, опустившихся «на дно», вскрываются язвы русского государственного и общественного строя [713].
Прыжов был арестован по делу Нечаева и приговорен к каторжным работам на 12 лет и вечному поселению в Сибири.
Хотя сборник сказок Прыжова до нас не дошел, его имя занимает почетное место в истории русской фольклористики. Судьба, постигшая его собрание сказок, показывает, что публиковалось далеко не все, что в народе рассказывалось. Афанасьев был вынужден издать часть своих сказок в Женеве, Худяков должен был часть своего собрания сжечь, а Прыжов все свое огромное собрание сжег целиком, так как наличие сказок, отражающих жизнь крестьян и их взгляды на эту жизнь, грозило еще более суровым приговором, чем тот, который он получил. Из этого видно, что собрания Афанасьева и Худякова, хотя и содержат подлинные, нефальсифицированные сказки, все же не дают полного представления о русской народной сказке и ее характере. Это же относится и к последующим собраниям.
Если не считать мелких публикаций, то после изданий Афанасьева и Худякова до появления следующего крупного научного сборника проходит более 20 лет. Это собрание поэта-демократа и этнографа, народника по своим убеждениям, Дмитрия Николаевича Садовникова «Сказки и предания Самарского края», изданное Географическим обществом в 1884 году. Садовников живо интересовался фольклором Поволжья. Ему принадлежат работы о разинском фольклоре, очерки о Жигулях и большое количество других работ. Им было выпущено большое собрание загадок[ [714]. Садовников – автор песни «Из-за острова на стрежень», ставшей народной и не потерявшей свою популярность по сегодняшний день.
«Сказки и предания Самарского края» были изданы уже после смерти исследователя без вступительной статьи и без каких бы то ни было комментариев. Садовников ввел важное новшество: он обозначал место записи, а также лицо, от которого сделана запись. По этим ремаркам видно, что из 183 сказок сборника 72 записаны от одного лица – Абрама Hoвопольцева. Садовников – первый, кто обратил внимание на живых людей, исполнителей сказок. Новопольцев, можно сказать, – классик искусства рассказывания. В 1952 году Э. В. Померанцева издала отдельным изданием его сказки. Она же собрала все сведения о нем, какие можно было получить [715].
О нем, как о замечательном мастере, Садовников предполагал подробно рассказать во вступительном очерке. Репертуар Новопольцева поражает не только обширностью, но и разнообразием стилей. Новопольцев владел как стилем волшебной сказки с ее «обрядностью», так и балагурным стилем комической и сатирической сказки. Он несомненно обладал незаурядным литературным талантом. Таким образом, Садовников был первый, кто обратил внимание на огромные личные дарования в области художественно-словесного творчества, которые таятся в простой крестьянской среде. Садовников предполагал снабдить свое издание вводной статьей и комментарием, но не успел этого сделать. Издание обладает прекрасными научными качествами. Все записи сделаны Садовниковым лично, и записи эти отличаются точностью. Грамматических и фонетических особенностей местной речи Садовников не сохранял, как это делал и Худяков, так как для понимания идейной и художественной природы сказки…
После издания Садовникова опять наступает перерыв почти в 30 лет. Тем временем, в 1873 году, вышло большое собрание былин А. Ф. Гильфердинга. Гильфердинг установил совершенно новые принципы собирания и издания. Былины были записаны и опубликованы им как текстовой материал, интересный не только для филолога, а в связи со всей жизнью народа.
1) Материал расположен по сказителям.
2) О каждом сказителе – очерк.
3) Общая вступительная статья «Олонецкая губерния и ее народные рапсоды».
Этот принцип собирания и издания был перенесен на сказку. В 1908 году Географическое общество выпустило большой сборник H. Е. Ончукова под названием «Северные сказки»[716]. Ончуков объездил Поморье и Печору и записывал сказки в Олонецкой и Архангельской губерниях. В сборник вошли 303 сказки. Наука не могла уже ограничиваться изучением одних только текстов. Сборник вышел после революции 1905 года. Общественный интерес к народу и в том числе к крестьянству был очень велик. Сказка рассматривается теперь в связи со всей жизнью крестьянства. Ончуков снабжает свой сборник большой вводной статьей, озаглавленной «Сказки и сказочники на Севере». В этой статье Ончуков дает подробную характеристику края. Север после открытий П. Н. Рыбникова [717] и А. Ф. Гильфердинга вообще казался тем краем, который наиболее богат фольклором. Отсюда и стремление Ончукова собирать сказки именно на Севере. Он дает подробную характеристику условий жизни на Севере, северных промыслов и способов добывать средства к жизни, рода занятий жителей, форм труда. Так выясняются условия, в которых живет и исполняется сказка.
Ончуков понимал, что нужно изучить среду, в которой сказки бытуют. Но среда слагается из живых людей. Поэтому Ончуков располагает свой материал по исполнителям. Сообщается биография каждого сказочника, дается его характеристика. Ончуков первым ставит вопрос о необходимости знать и изучать исполнителя, чтобы лучше понять текст. Действительно, не безразлично, рассказывает ли сказку старая няня, молодой крестьянин или бывалый солдат или матрос и т. д.
В собрание Ончукова вошли также записи, сделанные выдающимся русским лингвистом, академиком А. А. Шахматовым. Шахматов записывал еще до Ончукова. Его записи отличаются идеальной точностью. Здесь мы имеем фонетическую запись, поскольку такая запись вообще возможна средствами русского алфавита. Международная система точной фонетической транскрипции тогда еще не существовала.
Сборник Ончукова важен и другим. После революции 1905 года цензурные требования несколько ослабли. Ончуков имел возможность издать некоторую часть таких сказок, которых его предшественники издавать не могли, в основном сказки о попах. В отличие от предыдущих собраний, в которых господствовала сказка волшебная, данный сборник показывает, что излюбленный, наиболее распространенный вид русской сказки – сказка бытовая, реалистическая по форме изложения, наполненная острым сатирическим содержанием.
По совокупности всех этих данных сборник Ончукова представляет собой значительный шаг вперед в деле издания сказок. Предыдущие сборники никаким научным аппаратом (вводная статья, характеристики исполнителей, указатели) не обладали, данное издание впервые снабжается таким аппаратом. В нем даны также указатель имен и предметов, словарь областных слов ‹…›
Сборник Ончукова был издан Географическим обществом, и отныне Географическое общество берет на себя инициативу в деле собирания и издания сказок. В 1914–1915 годах вышло два больших сборника Д. К. Зеленина, впоследствии чл. – корр. АН СССР. Это «Великорусские сказки Пермской губернии» и «Великорусские сказки Вятской губернии»[718], содержащие 1311 номеров. Зеленин – один из крупнейших русских этнографов, и эти два сборника сделаны по всем правилам современной ему науки. Материал здесь так же располагается по сказочникам, как у Ончукова. Имеется также описание края, в данном случае Урала. Указываются подробности жизни крестьян, рассказывающих сказки, и дается прекрасный указатель. Значение указателей нельзя недооценивать. К сожалению, наши сборники часто не снабжаются никакими указателями или снабжаются указателями очень плохими. Лучшие указатели сделаны Зелениным к этим двум сборникам. Если исследователь занимается какой-нибудь сказочной деталью или даже сюжетом, он может по указателю всегда точно установить, что в данном сборнике по интересующему его вопросу имеется. Кроме того, Зеленин в приложении к своим сборникам дал краткие пересказы всех сюжетов. Указатель Аарне еще переведен не был, и поэтому ссылок на этот указатель нет. Краткие, схематичные пересказы, необычайно искусно выполненные Зелениным, действительно очень полезны и позволяют быстро ориентироваться в материале.
Сборникам Зеленина присущи и некоторые недостатки. Они не содержат таких остросатирических сказок, какие содержит сборник Ончукова. По-видимому, Зеленину далеко не все рассказывали. Кроме того, Зеленин считал свои сборники собранием традиционных сказок: он находил «неуместным» помещать в них «бытовые рассказы-анекдоты». Такая точка зрения должна быть признана ошибочной.
На принципиально новый путь собирания фольклора вступили братья Б. М. и Ю. М. Соколовы. Они правильно считали, что собирание народной поэзии по жанрам, по существу, не дает полной картины народной поэзии и ее роли в жизни крестьянства. Собиратель, приехавший только за сказками, уже не записывает песен, как бы ни был богат ими край. В результате собирания по жанрам получилось, что в одних местах оказались хорошо записанными сказки, в других – былины, в третьих – песни и т. д. Братья Соколовы стали собирать не по жанровому, а по территориальному признаку, то есть попытались охватить полностью один район, записать в нем все, что бытует. В качестве такого района они избрали Белозерский край. В результате этой экспедиции была опубликована книга «Сказки и песни Белозерского края»[719]. Книга была издана Академией наук. Братья Соколовы подробно рассказывают о тех трудностях, с которыми им приходилось встречаться. Им не верили, когда они говорили, что приехали за сказками и за песнями. Их интерес к песням вызывал недоверие и возмущение: «Нашему брату жрать нечего, а тут за писнями из Москвы ездят». Барину из города не доверяли, принимали его «за тайну поличию» (т. е. полицию) и были уверены, что за рассказывание сказок отведут в острог. Местная полиция принимала собирателей за тайных «политиканов», агитаторов и чинила всяческие препятствия. Из этого видно, что и братья Соколовы узнали и записали далеко не все, что обращалось в крестьянской среде, хотя в значительной степени им удавалось недоверие смягчать. Оказалось, что из всех видов народной поэзии наибольшим распространением и популярностью пользовалась сказка. Она занимает около ⅔ всего сборника. На втором месте стоит лирическая песня, далее следуют другие виды песен. Сейчас иначе. Братья Соколовы одной из главнейших задач считали изучение сказочника как такового, его индивидуальных черт, его стиля, манеры исполнения. Хотя народный мастер действительно должен изучаться, ошибка братьев Соколовых состоит в том, что творчество отдельных мастеров оторвано от творчества народа в целом, что проблема индивидуальности заменила и подменила в их работах проблему народа, его запросов и его искусства как искусства народного. Этим братья Соколовы отошли от требований Белинского в первую очередь изучать сам народ и его поэзию как поэзию народа. Этим же объясняется, почему братья Соколовы не могли понять сущности поэзии, которую они записывали. Вместо этого они пытаются дать абстрактную классификацию «типов сказочников» ‹…›
Современность
Перечислить все или даже только важнейшие издания совершенно невозможно, да в этом и нет необходимости. Поэтому я ограничусь характеристикой основных направлений, иллюстрируя их показательными примерами.
Собирательская работа до революции держалась на личной инициативе и личном энтузиазме отдельных крупных ученых, которые, не щадя своих сил, преодолевали огромные трудности, чтобы собрать драгоценные жемчужины народного творчества.
После революции дело собирания перешло в руки научных учреждений, которые составляли продуманные планы и на государственные средства отправляли хорошо организованные экспедиции. Я назову некоторые из этих учреждений: Географическое общество, Институт этнографии АН СССР, другие научно-исследовательские институты, Союз советских писателей, университеты, педагогические институты, краеведческие музеи.
Очень скоро после окончания Гражданской войны выступил один из замечательнейших русских собирателей – Александр Исаакович Никифоров (1893–1941). Не отрицая той огромной пользы, которую принесла дореволюционная собирательская работа, Никифоров все же считал, что принципы и техника этой работы были ошибочными. Как собирали до революции? Собиратель приезжал в деревню, узнавал, нет ли хороших сказочников, записывал от них все, что они ему рассказывали, и ехал в следующую деревню. Никифоров находил, что этого недостаточно. Он вел собирательскую работу не так, как его дореволюционные предшественники. Приехав в деревню, он селился в ней на неопределенный срок. Затем начинал записывать сказку от всех, кто ее знал, как от крупных мастеров, так и от рядовых исполнителей. В частности, с особым вниманием и любовью он записывал от детей, потому что часто именно дети любят и по-особому рассказывают сказки. Он старался исчерпать каждого. Картина получалась действительно очень интересная и новая. Метод Никифорова можно назвать стационарным методом сплошной записи. Никифоров совершил три экспедиции. Летом 1926 года он ездил в Заонежье, в 1927 году – на Пинегу, а в 1928 – на Мезень. Привезено было 196 + 161 + 279, а всего 636 текстов. Это, таким образом, самое большое собрание русских сказок, записанных из уст народа. Действительно, только такой способ дает возможность точно установить сюжетный состав народного повествовательного искусства, определить характер этого искусства как искусства народного, искусства коллективного. Для исследователя сказка важна и интересна не только как художественное произведение. Самый плохой, отрывочный, нескладный текст, даже если он содержит архаические прослойки, многое дает для изучения сказки в целом, сюжетов, мотивов, образов. Он может служить драгоценным историческим материалом для изучения древнейших представлений и современного сказочнику мировоззрения. Такие тексты могут оказаться ценными и в этнографическом отношении. В своих установках и в технике работы Никифоров, несомненно, был прав. Ошибался он в другом. Он считал, что все, даже фрагментарные и с художественной точки зрения неполноценные тексты надо публиковать полностью. Он предлагал свое собрание различным издательствам, но издательства отказывались публиковать такое огромное, тяжеловесное собрание со множеством неполноценных или отрывочных текстов. Тогда он обратился за помощью к М. Горькому. Горький ответил письмом, в котором возражал против безотборочной публикации произведений народного творчества[720].
Сейчас, по прошествии нескольких десятилетий, нам ясно, что обе стороны со своей точки зрения были правы. Для науки важны решительно все тексты. Но эти тексты нужны специалистам, занимающимся сказкой. Таковых немного, и если тексты хорошо хранятся в архивах, они доступны любому ученому. Для широких масс читателей нужны лучшие образцы, которые позволят по достоинству оценить замечательное творчество народа. Никифоров погиб во время блокады Ленинграда, так и не дождавшись выхода своего собрания.
‹Рассказать о томе под моей редакцией – «Севернорусские сказки в записях А. И. Никифорова».›
Последующие собиратели не пошли путем, предложенным А. И. Никифоровым. Об этом можно пожалеть, так как массовое собирание не исключает, а наоборот, включает записывание и от лучших мастеров.
В основном можно наметить два типа сборников. Одни собиратели идут по стопам дореволюционных собирателей, внося в них, однако, существенные улучшения. Советский собиратель – это не барин, приехавший из города, которому не доверяют и поэтому рассказывают не все. Современные собиратели знают, как подойти к исполнителю, как заслужить его доверие ‹…›
‹Невозможно все перечислить.
Два типа сборников.
Старого типа, сказки одной местности, от лучших исполнителей лучший текст.
Сибирь
Азадовский М. К. Сказки Верхнеленского края. 1. Иркутск, 1925, 1958. 22 сказки.
Гуревич А. Русские сказки Восточной Сибири. Иркутск, 1939.
Север
Карнаухова И. В. Сказки и предания Северного края. Л., 1934.
Рождественская Н. И. Сказы и сказки Беломорья и Пинежья. Архангельск, 1941.
Азадовский М. К. Русские сказки Карелии. Петрозаводск, 1947.
Савушкина Н. И. Сказки и песни Вологодской области. Вологда, 1955.
Урал
Бирюков В. П. Дореволюционный фольклор па Урале. Свердловск, 1936.
Центр
Акимова T. М. Сказки Саратовской области. M., 1937.
Сидельников В. И. и Крупянская В. Ю. Волжский фольклор. M., 1937.
Старый тип. Одни лучше, другие хуже. Указатели. Аарне.
Я назвал далеко не все, только образцы. См. Семинарий Акимовой, 1958.›
Наряду с этим возник совершенно новый тип сказочного сборника, невозможный до революции. Доверие, с которым в деревне обычно встречают ученых из города, привело к тому, что собирателю рассказывали решительно все, что знали. И оказалось, что есть такие исполнители, которые знают несколько десятков сказок, могут рассказывать сутки подряд. (Ср. в сб. Садовникова – Новопольцев.) Впервые с этим столкнулась ленинградская лингвистка, впоследствии профессор Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена Н. П. Гринкова. Изучая говоры, она приехала в Воронежскую область.
‹Дальше: Куприяниха. Гринкова, Новикова и Оссовецкий. Сказки Куприянихи. Воронеж, 1937. Новый тип сборника.›
В те годы казалось, что сказительница Барышникова (Куприяниха) представляет собою исключительное, феноменальное явление; но выяснилось, что это не так. Оказалось, что в недрах народа имеются такие таланты, такие мастера и знатоки, репертуар которых значительно превосходит репертуар Барышниковой.
‹Коргуев.
«Сказки Коргуева», 2 тома 1939 г. по 600 с лишним страниц, 115 текстов.
Господарев.
«Сказки Господарева». Н. В. Новиков, 1941 г.
Другие сборники того же типа: Азадовский и Элласов. Сказки Магая (Сороковикова). 1942. Гофман и Минц. Сказки И. Ф. Ковалева. 1941.›
Такова общая картина интенсивной собирательской работы. Сколько же сказок собрано? В 1929 году Н. П. Андреев сосчитал, что сказок (текстов) к тому времени было собрано около 10 000, из них примерно одна треть опубликована в больших сборниках, одна треть – в различных мелких изданиях и одна треть хранится в архивах. В настоящее время эти цифры сильно устарели. Никто, правда, собранного материала не подсчитывал. Но мы не очень ошибемся, если увеличим цифру по крайней мере вдвое. Изменения, однако, произошли не только в численности собранного материала, но и в соотношении архивного материала и печатного. Сказок записывается так много, что опубликовать их все совершенно невозможно. И хотя у нас публикуется немало, этот печатный материал составляет меньшую часть, а большая часть хранится в архивах.
Есть теоретики, которые полагают, что при таких условиях записывать все новые и новые материалы для того только, чтобы складывать их в архивах, уже не нужно. Эта точка зрения глубоко ошибочна. Количество новых сюжетов, правда, незначительно, в большинстве случаев записываются варианты сюжетов уже известных, но эти новые варианты представляют собой драгоценнейший материал для всестороннего, углубленного и полного исторического изучения сказки и всех связанных с этим проблем. Исследовательская работа у нас сильно отстает от собирательской. Но не всегда так будет. Сказка во всем ее объеме не может быть изучена одним человеком. Для этого требуется работа хорошо подготовленных научных коллективов, для этого требуется длительный срок.