«Бесполезным»? Жизнь, которую он здесь ведет, – это труд настолько тяжелый, что уйди он завтра на пенсию, у него даже надежды ощутить себя бесполезным и то не появится.
2
Эми стояла на верхней ступеньке лестницы, вся в белом, с розами в руках. Коридорное окно за ее спиной освещало длинную тонкую юбку. Под лестницей дочь ожидал, положив ладонь на витую балясину, Морган. В новом цилиндре и черном костюме из «Второго шанса» (цилиндр наделал немного шума, однако Морган его отстоял). Бороду он подстриг. На носу его сидели очки в золотой оправе (с простыми стеклами). Он ощущал себя Авраамом Линкольном.
Один из недостатков Моргана был таким: официальные, торжественные сборища – свадьбы, похороны – никогда его по-настоящему не трогали. Просто не задевали душу. Половину этой ночи он пролежал без сна, оплакивая дочь, но сейчас, перед самым началом церемонии, его занимали только розы Эми. Он ясно слышал, как одна из подружек невесты говорила ей, что розы следует держать низко и даже, сказала она, в опущенной руке, потому что если Эми занервничает, то машинально поднимет их повыше. И вот пожалуйста – еще и музыка не заиграла, а она уже прижала букет к груди. Моргана расположение роз не волновало, ни малейшей разницы он тут не видел, ему хотелось понять, почему люди, нервничая, поднимают руки. Может быть, это как-то связано с попыткой защитить сердце? Морган проделал эксперимент: сначала сжал опущенные руки, потом приподнятые. Ни первое, ни второе не показалось ему более успокоительным. Сцепив их под самой бородой, он замурлыкал исполняемый при крещении ритмичный псалом и плавно заскользил по передней. «Папа!» – прошипела Эми. Морган уронил руки и торопливо вернулся к балясине.
Кэйт опустила иглу на пластинку. Заиграл – с середины такта – свадебный марш. В гостиной все стихли, Морган слышал только поскрипывание взятых напрокат стульев. Он поднял голову к Эми, отважно улыбнулся, его очки поймали свет и отбросили на ее лицо два белых кружка. Скользя ладонью по перилам, Эми, невесомая, как листок, спускалась, ставя остроносые атласные туфельки точно в середину каждой ступени. Под длинным подолом юбки исчезали латунные прутья, прижимавшие к лестнице персидский ковер. Вчера утром Бонни закрасила красным маркером потертости ковра, а после прошлась коричневым по трещинкам кожаного кресла. (Иногда Моргану казалось, что он живет в одном из тех разрисованных цветными мелками бумажных домов, что так любили склеивать близнецы.) Эми, спустившись в переднюю, взяла его под руку. Бедняжка немного дрожала. Он повел ее в гостиную по самодельному нефу.
Повел на тот самый волокнистый ковер, по которому часами прохаживался с ней новорожденной. Укладывал ее головку себе на плечо и вышагивал по ковру вперед-назад, бормоча колыбельные. Воспоминание ничего в его душе не всколыхнуло. То был просто один из слоев, нижний, этой многослойной комнаты. Он подвел Эми к священнику Бонни, которого не любил (он вообще не любил священников). Эми отпустила его руку и встала рядом с этим, как его, с Джимом. Морган отшагнул назад и замер, расставив ноги, сцепив за спиной ладони и немного раскачиваясь под звучавшую в его голове колыбельную.
– Кто отдает эту женщину в жены?
Услышав, как прозвенел в тишине вопрос священника, Морган заподозрил, что он уже задавался, но остался им незамеченным. Похоже, какую-то часть службы он пропустил мимо ушей.
– Ее мать и я, – сказал он, хотя куда точнее было бы: «Ее мать». Он развернулся и сел рядом с Бонни, которая выглядела в синем платье с глубоким декольте прекрасной и спокойной, хоть платье все время соскальзывало то с одного, то с другого плеча. Она накрыла ладонью его ладонь. Моргану бросилась в глаза свисавшая с потолка серая ниточка паутины.
Джим надел кольцо на палец Эми. Эми надела кольцо на палец Джима. Они поцеловались. А у Моргана созрел план: он поселится с ними в их новой квартире. Они же ничего не умеют, ничегошеньки. Переломают за неделю всю кухонную технику, это как пить дать, и от всего их домашнего хозяйства одна рухлядь останется, а тут Морган – он и починит что надо, и совет хороший даст. Он у них будет за старика, настоящего обездоленного старика без зубов, без работы, без жены, без семьи. В каких-то мелочах он будет беспомощным, и Эми почувствует необходимость заботиться о нем. Придет к ней, например, в рубашке без пуговиц и попросит их пришить. Скажет, что сам-то понятия не имеет, как с этим управиться. На деле пуговицы Морган пришивал отличнейшим образом. На деле он пришивал не только свои, но и Боннины, и девочек, латал их джинсы, подстрачивал юбки, поскольку из Бонни портниха была никакая. И Эми это знала. Как знала, что он не беззубый старик, и жена у него есть, и семья. Одна из бед отцовства состоит в том, что дети слишком хорошо тебя узнают. Ты не можешь даже самую малость перетасовать известные им факты. Дети невозмутимо смотрят в твои глаза, они всегда наблюдательны, критичны, всегда готовы тебя осудить. И способны назвать так много случаев, в которых ты был навсегда и непоправимо неправ.
3
Что касается еды, тут им удалось прийти к компромиссу. Бонни заказала в гастрономе несколько подносов, Морган подобрал кое-какие сыры и крекеры, и этим утром девочки соединили одно с другим. Он огорчился, обнаружив, что в магазинах сниженных цен изысканных сыров не продают. «Знаете, сколько стоят эти штуки?» – спросил он у жениховского отца, как раз протянувшего руку к крекеру, намазанному чем-то в синих прожилках. И пошел через двор – посмотреть, как там камамбер. Камамбер обступили трое детей – возможно, племянников Джима.
– А этот конюшней пахнет, – говорил самый маленький.
– Клеткой хомяка.
– Он пахнет, как… слоновник в зоопарке!
Погода все-таки выдалась ясная. Теплый желтовато-зеленый день, у гаража расцвели нарциссы. Позаимствованная у дяди Олли улыбчивая мулатка-горничная несла через двор поднос с напитками, осторожно обходя перекопанные участки земли, на которых еще не принялись высеянные по весне семена. Новобрачная стояла, попивая шампанское и слушая пожилого господина, которого Морган отродясь не видел. Другие его дочери, ставшие в нарядных одеждах на удивление простоватыми, разносили бутерброды и маленькие закусочки с торчавшими из них зубочистками; мать Моргана рассказывала матери жениха, почему она живет на третьем этаже.
– Сначала я поселилась на втором, – говорила она, – но из-за козла перебралась повыше.
– Понимаю, – отвечала, поглаживая свои жемчуга, миссис Мерфи.
– Он, конечно, был ручной, но беда в том, что я единственная в этой семье читаю «Таймс». Собственно, я на него подписываюсь. И так уж совпало, что козлика приучали справлять нужду как раз на «Таймс». То есть как только он… я хочу сказать, если ему приспичивало, единственное, на чем он был готов… на расстеленном по полу журнале «Таймс». Я думаю, он красную рамочку узнавал. И понимаете, стоило мне хоть на секунду отложить журнал – и готово, прибегает это животное и просто… ну… просто…
– Поливает его мочой, – подсказал Морган. – А она еще не все прочитать успела – такая незадача.
– О да! – согласилась миссис Мерфи. И отпила из бокала.
Под боком у Моргана в старом плетеном кресле сидел спиной к нему неизвестный мужчина. По-видимому, кто-то из гостей жениха. Поперек лысинки на его макушке были зачесаны жидкие пряди волос. Мужчина поднял к губам стаканчик. Морган увидел массивный перстень с печаткой.
– Билли? – Морган обогнул кресло. Боже милостивый, действительно Билли, брат Бонни.
– Хорошая свадьба, Морган, – сказал Билли. – Я, как ты знаешь, на многих побывал – главным образом, на своих. Я по свадьбам специалист.
Он засмеялся. Голос его звучал буднично, однако для Моргана то была неуместная, жутковатая будничность, с какой иногда сталкиваешься во сне. Откуда здесь взялся Билли? Что происходит? В последний раз Морган видел его бог знает когда. Он сказал:
– А я и не узнал тебя сзади, Билли.
– Правда? – невозмутимо ответил Билли. – Ладно, а как насчет спереди?
Спереди он остался каким и был всегда – моложавым, с высоким округлым лбом и ослепительно синими глазами. Но нет, встретив Билли на улице, разве ты не принял бы его за обычного лысеющего бизнесмена? Только тот, кто знал Билли так давно, как Морган, еще мог различить костяк его оплывшего лица. Морган смотрел на него, растерянно моргая. Билли выглядел то пожилым незнакомцем, то привыкшим жить на широкую ногу братишкой Бонни, то снова пожилым – как те «волшебные картинки», которые полностью меняются, когда смотришь на них с разных сторон.
– Ну как? – спросил Билли.
– Выпей шампанского, что же ты? – предложил Морган.
– Нет, спасибо, буду уж скотча держаться.
– Ну тогда сыру возьми. Он очень дорогой.
– За доброго старину Моргана, – сказал, поднимая стаканчик, Билли. – За доброго прижимистого старину Моргана, так?
Морган побрел дальше. Он искал кого-нибудь, с кем можно поговорить, однако никого подходящего среди гостей не видел. Все они были до того благовоспитанными, с такими мелодичными голосами, все попивали шампанское, дамы переступали осторожно, следя, чтобы их высокие каблуки не ушли в землю. В сущности, кто здесь был другом Моргана? Он остановился, огляделся. Никто. Это все друзья Бонни, или Эми, или жениха. Мимо него проскочила одна из близняшек – Сьюзен, вся в шифоне. Ее раскрасневшееся, серьезное лицо и запотевшие очки напомнили Моргану, что уж его-то дочери связаны с ним кое-каким родством.
– Сью! – крикнул он.
Но она лишь отмахнулась:
– Я не Сью, я Кэрол.
Ну конечно, Кэрол. А ведь он этой ошибки уже несколько лет не совершал. Морган снова пошел, покачивая головой, вперед. Под кизилом стояли трое дядюшек в серых костюмах, беседуя, как на заседании какого-нибудь комитета.
– Нет, я от моего погреба избавляюсь, пора уже, – говорил один из них. – Допиваю, что в нем осталось. Мне как-никак семьдесят четыре года. В июне стукнет семьдесят пять. Не так давно приценивался я к ящику вина, и мне посоветовали старить его восемь лет. Я уж было ответил: «Годится». А потом подумал: «Да куда там». Очень странное чувство. Совершенно непривычное. В общем, я сказал: «Нет, это, пожалуй, не для меня. Но все равно спасибо».