– Откуда ты знаешь доктора? – спросила она, оглядывая запущенные, закопченные дома вокруг.
– Он принимал моих дочерей.
– Морган!
– Что?
– Мы не можем обращаться к нему.
– Почему? – удивился Морган.
– Он же тебя знает! Нет, надо найти кого-то другого. И назваться выдуманным именем или еще что.
Морган взял ее за локоть, подвел к крыльцу, открыл отделанную латунью дверь, вошел в устланный ковром вестибюль.
– Не думай об этом, – сказал он и нажал на кнопку вызова лифта. – Нет у нас времени, чтобы дурака валять.
Дверь лифта отъехала вбок. В углу сидел на табуретке дряхлый чернокожий старик в лиловой с золотом униформе. Морган и не думал, что лифтеры еще существуют.
– Третий, – сказал он. И, вступив в лифт, встал рядом с Эмили. Они поднимались в глубоком напряженном молчании. Эмили теребила верхнюю пуговицу пальто.
В приемной Морган обратился к секретарше:
– Морган Гауэр. Срочно.
Секретарша посмотрела на Эмили.
– Нам необходимо немедленно увидеть доктора Фогарти, – сказал Морган.
– У доктора очень плотное расписание. Хотите записаться на прием?
– Я же сказал: срочно.
– А в чем дело?
– Это я Фогарти скажу.
– Доктор Фогарти очень занят, сэр. Если вы оставите номер, по которому он сможет позвонить, когда закончит с пациентами…
Морган обогнул стол секретарши, вошел в дубовую дверь за ее спиной. Проводя время в различных приемных, он часто воображал, как делает это, но всегда полагал, что сначала ему придется повергнуть секретаршу на пол. Впрочем, эта крошечная, похожая на мышку женщина с мягкими волосами даже не привстала, когда он проходил мимо. Морган стремительно проскочил короткий белый коридор, вошел в комнату со множеством инструментов, вышел, заглянул в другую. Там за похожим формой на почку столом сидел постаревший, поседевший доктор Фогарти и, сложив пальцы крышей, беседовал с очень молодой парой. Пара выглядела робеющей, но довольной. Девушка наклонилась вперед, собираясь задать серьезный вопрос. Как ни спешил Морган, у него нашлось время на краткую судорогу сострадания. Какие же они мелкие люди! Думают, наверное, что сейчас – самый значительный момент во всей истории человечества.
– Прошу прощения, – извинился он, – мне очень неприятно прерывать вас подобным образом.
– Мистер Гауэр, – нисколько не удивившись, произнес доктор.
– А! Вы меня помните.
– Разве вас забудешь?
– У меня неотложное дело, – сказал Морган.
Доктор Фогарти позволил своему креслу качнуться вперед, разделил пальцы.
– Что-нибудь неладное с Бонни?
– Нет-нет, речь об Эмили, о совершенно другой женщине. Об Эмили. – Надо было взять ее с собой. О чем он только думал? Морган стиснул в ладони прядь своих волос. – Ужасно важно. Она изводит себя, думает, что забеременела… Фогарти, если она права, нам нужно узнать об этом сейчас, сию же минуту, а не в два пятнадцать следующего вторника, среды или пятницы.
– Право же, мистер Гауэр… – Доктор вздохнул. – Ну почему каждый этап вашей жизни вы воспринимаете намного острее, чем обычные люди?
И Морган вмиг успокоился. Так, значит, это просто этап! Он повернулся к юной паре:
– Прошу меня простить. Или я уже попросил? Сожалею, если показался вам грубияном.
Молодые люди смотрели на него, лица у них были пустые, еще не оформившиеся.
– Приведите ее в соседнюю комнату, – сказал доктор. – Я приду туда через минуту.
– О, спасибо, Фогарти.
Морган ощутил прилив благодарности к этому человеку – к его кроткому лицу, к пышным седым усам. Наверное, это чудесно – видеть жизнь такой обыкновенной. Возможно, следует сбрить бороду, оставив только усы? Ощупывая пальцами свои бакенбарды, он шаткой походкой покинул кабинет. Вернулся в приемную, где рядом с грушевидной женщиной в рабочем халате сидела в кресле без подлокотников Эмили, настороженная, готовая в любое мгновение вспорхнуть. Секретарша на него даже не посмотрела. (Может быть, такие вторжения случаются здесь ежедневно.) Он поманил Эмили, та встала, подошла к нему. Морган отвел ее в комнату рядом с кабинетом доктора, в ту, наполненную инструментами, помог снять пальто. Повесить его было некуда. Морган свернул пальто в морщинистый овальный узел и положил на эмалированный шкафчик.
– Разве я не говорил? – спросил он у Эмили. – Все будет отлично. Я о тебе позабочусь, голубка.
Эмили стояла, глядя на него.
– Садись, – сказал он. И подтолкнул ее к смотровому столу. Эмили присела на его изножье, разгладила юбку.
А Морган пошел кругами по комнате. Инструменты поражали его варварским видом – щипцы, пинцеты. Женщинам приходится жить в мире, которым правят внутренние органы! В одном углу комнаты возвышались медицинские весы. Последний, кто вставал на них, весил сто восемьдесят два фунта.
– Господи помилуй… – неодобрительно произнес Морган. И сдвинул грузики влево. Было в них что-то солидное, авторитетное. – Ну-с, юная леди, – сказал он Эмили, – будьте любезны запрыгнуть на наши весы…
– Мне нужно было в клинику позвонить. В «Планирование семьи» или еще куда-то, – сказала словно себе самой Эмили. – Я и собиралась, каждый день, но, не знаю, в последнее время я словно приросла к месту, заледенела.
– Хотите наш больничный халатик? – спросил, роясь в шкафу, Морган. – Смотрите, розовенький. Примерьте наш халатик от Скиапарелли, мисс…
Эмили не отвечала. Сидела напряженная, крепко сжимая лежавшие на коленях ладони.
Морган подошел, коснулся ее руки:
– Не тревожься, Эмили. Все уладится. Эмили? Я действую тебе на нервы? Ты хочешь, чтобы я ушел? Ладно, я выйду, подожду тебя там, это хорошая мысль… Ты только не беспокойся.
Она так и не ответила.
Морган покинул ее, прошел в приемную. Выбрал кресло в углу, самое далекое от грушевидной дамы, и все равно ему казалось, что она давит на него. От дамы исходило вздувавшееся, неотвязное тепло, хоть она и притворялась, будто ничего такого нет, и казалась поглощенной чтением журнала «Малыш». Морган понурился, прикрыл пальцами глаза. Все было обманом. А сейчас он знал правду, и неважно сколько времени отнимет у Фогарти ее научное подтверждение. Это оно. То самое.
А ему капут.
Женщина перелистывала журнал, где-то далеко сигналили автомобили, звонил, вернее, приглушенно мурлыкал телефон. Морган поднял голову, уставился на дубовую дверь. Он начал видеть всю ситуацию под новым углом. В его руках оказалась чья-то жизнь, несколько жизней. И может быть, цели более высокой, чем эта, он никогда уже не получит: принять свою участь достойно, с любовью, и распорядиться ею наилучшим, какой ему по силам, образом.
6
В среду утром, после того как Эмили позвонил доктор, Морган пошел из магазина домой, чтобы сказать обо всем Бонни. У нее случился очередной приступ весенней любви к чистоте, Бонни занималась уборкой, после которой в доме всегда воцарялся беспорядок еще больший, чем прежде. Едва войдя в дом, Морган почувствовал запах витавшей в воздухе пыли. Повязав волосы платочком, Бонни трудилась в столовой, умывая портреты предков. Угрюмые джентльмены в сюртуках девятнадцатого столетия восседали в креслах, однако Бонни им не запугать. Она драила их физиономии с такой же живой энергией, с какой скоблила когда-то своих детей. Морган постоял в двери, наблюдая за ней.
Бонни выжала губку, отерла ладонью лоб и повернулась к мужу:
– Морган? Что случилось?
И он ответил:
– Эмили беременна.
За ту секунду, что потребовалась ей для усвоения этой новости, он понял, что выбрал неправильные слова. Бонни легко могла истолковать их неверно. И сказать: «Ой, как хорошо! Они, я полагаю, в восторге!» Но нет, она все поняла правильно. Рот ее приоткрылся. Лицо стало белым, непроницаемым. Она отклонилась назад и метнула в него губку. Та шаркнула Моргана по щеке, мокрая, теплая и шершавая, словно живая. Определенное впечатление на него это произвело. (Какая женщина! Прямая, как электрический разряд, – бьет в самую точку.) Впрочем, ударов по лицу он никогда не терпел. Он почувствовал горечь, блаженный гнев и понял, что свободен. Повернулся и покинул дом.
Вернувшись в магазин, он прошел мимо Баткинса и направился к телефону.
– Эмили? Ты можешь говорить? – спросил он.
– Да. Леон грузит машину.
– Ну вот, я ей признался.
– И что она сказала?
– Да, в общем, ничего.
– Очень рассердилась?
– Нет. Да. Не знаю. Эмили, ты с Леоном поговорила?
– Нет. Собираюсь.
– Когда?
– Скоро, – сказала она. – Сейчас мы должны выступить в библиотеке. Придется подождать, пока закончим.
– Не понимаю почему, – сказал Морган.
– Может быть, я ему этой ночью скажу.
– Ночью? Голубка, лучше разделаться с этим побыстрее.
– Ну… понимаешь, просто нужно выбрать подходящий момент.
Повесив трубку, Морган вдруг испугался, что Эмили вообще никогда ничего не скажет. Представил, что ему придется вечно спать на диванчике в офисе – неопрятным, неухоженным. Подобно человеку, переходившему речку по камням и упавшему в воду, он ушел от Бонни, не имея ни малейшей уверенности в Эмили. А вообразить себя холостяком ему было невмочь.
Он посидел немного, барабаня пальцами по столу. Очень хотелось написать пару писем. Но кому? И как ему теперь добраться до коробки с документами? Нет, конечно, Бонни не поступит с ней опрометчиво – или поступит? сожжет? выбросит в мусорный бак? Уж она-то знает, как много значит для него эта коробка.
В конце концов он встал из-за стола и спустился в магазин. Баткинс был снаружи, помогал покупателю. Весной они выставили на тротуар кое-какие товары – ящики с рассадой, огромные мешки с мульчей и удобрениями. Выглянув в витрину, Морган увидел, как Баткинс аккуратно опускает горшок с бархатцами в большой пакет бурой бумаги. Он отступил от витрины, направился в кладовую. Там стояли еще не распакованные коробки с садовыми инструментами. Он вскрыл одну, извлек из нее десяток совков, свалил их кучей на пол. Вскрыл другие, вытащил шпалерные ножницы, культиваторы, сверкающие зубцами колесики для кантовки лужаек. Кладовка обратилась в свалку хромированных лезвий и разноцветных деревянных ручек.