– Эмили и я… – произнес Морган.
Перешли улицу. Обогнули разбитую бутылку виски.
– Эмили ждет ребенка.
Леон не замедлил шага. Морган, искоса глянув на него, увидел, что в лице Леона ничто не изменилось.
– Так вы все знали, – догадался Морган.
– Нет, – ответил Леон. – О ребенке не знал.
– Но об остальном знали.
– Да.
– И… откуда?
– Осмос, наверное, – сказал Леон. – Что-то в этом роде.
– Поверьте, – попросил Морган, – я никому зла не желал. Не могу объяснить… Понимаете, день за днем… все это не казалось таким уж страшным. Но я сознаю, как оно должно было выглядеть со стороны.
– Какие у вас планы? – вежливо осведомился Леон.
Они остановились, глядя один на другого, Гарри уселся между ними. Если Леон собирался полезть в драку, сейчас было самое время. Но разумеется, он не собирался. Морган так и не понял, почему Эмили решила, что без драки не обойтись. Она ошиблась, потому что обзавелась слепой зоной, что нередко происходит с семейными людьми. А может быть, Эмили говорила о прежнем Леоне, подумал Морган. И отвел взгляд в сторону, думая, что в последний раз видит человека, о котором столько всего наслушался за многие годы. Вздохнул, подергал себя за нос.
– Ну что же, – сказал он, – если хотите, я, наверное, смогу перевезти ее и Гину в какой-то другой город. Не знаю.
– Квартира вам нужна?
– Ваша?
– Нужны вам куклы, вся наша оснастка, работа? Вам хочется, чтобы ушел я?
– О, но как же, нет, я не могу просить вас…
– В сущности, зачем мне все это? Берите, – сказал Леон.
– О.
– Берите, берите.
– Ну, если вы уверены, – ответил Морган.
И тогда Леон сказал:
– О господи, Морган.
Произнесено это было устало, с отвращением, но без какой-либо резкости.
И все-таки Морган поежился.
Когда они снова стронулись с места, то направление избрали другое – к дому. Миновали «Ресторан Юнолы», где так часто пили втроем кофе. Дошли до прачечной, в дверях которой несчетные разы стоял Морган, глядя, как Леон и Эмили выходят с малышкой на прогулку. Возможно, подумал он, это не столько история любви, сколько история дружбы, и его опечалила мысль об устало тащившемся за ним терпеливом Леоне. (Куда подевался тот худощавый юноша с оливковой кожей, раздвинувший занавес, чтобы позвать врача? Увижу ли я когда-нибудь снова взгляд исподлобья, который Эмили бросила на меня при первой нашей встрече?)
Они пересекли улицу, вошли в дом. Взглянув на длинную лестницу, Морган на миг решил, что не сможет ее одолеть. Он вымотался, у него болела грудь. Однако произошло нечто странное. Он поднимался по лестнице, и ему казалось, что дух его тоже поднимается куда-то. Морган пошел быстрее, перешагивая по две ступеньки, оставив Леона позади. Ему хотелось оставить позади все. Начать новую жизнь.
1978
1
Золушка танцевала с Принцем, уютно устроившись в его коричневых войлочных объятиях, скользя по ореховому столу, стоявшему в кабинете чьего-то отца. Над ее головой свисали с рамы складной деревянной сцены складки синего атласа. Задник скрывал кукловодов не полностью, но зрители были слишком зачарованы происходившим, чтобы обращать на них внимание. Зрители были совсем маленькие – по преимуществу четырехлетние. На голове виновника торжества сидела корона из золотой бумаги, похожая на корону Принца.
– Боже мой, – сказала Золушка, – время, должно быть, уже позднее. Я уверена, что близится полночь.
– Полночь? Ну и что? – хрипловатым, скрипучим голосом ответил Принц. – Мы будем танцевать до рассвета. И весь следующий день!
– Да, но, видите ли, ваше величество…
Им приходилось тянуть время. Почему не бьют часы?
– Часы! – прошептала Эмили.
Гина опять витала в облаках, держа кассетник так, что Эмили до него дотянуться не могла, и сонно взирала на публику. Джошуа, за которым ей полагалось присматривать, заполз под стол. Булькал там, беседуя сам с собой и пуская слюни на путаницу удлинительных проводов.
– Динь, динь! – отчаявшись, воскликнула Эмили. – Динь, динь, динь…
Она довольно быстро сбилась со счета, но надеялась, что зрители этого не заметят. Ей не терпелось сдернуть Золушку со сцены и броситься на спасение ребенка. И, как только упал занавес, она подхватила сына. Всю его одежду составлял сероватый подгузник. Плотное, похожее на бочонок тельце было немного липким, по руке Эмили мгновенно протянулась серебристая, прохладная нить слюны.
– Гина, лапушка, – сказала Эмили, – я надеялась, ты за ним посмотришь. Ты же сказала: «Я справлюсь и с тем и с другим – и о Джоше позабочусь, и о реквизите…»
Морган тем временем рылся в груде вещей на полу.
– Очаг, очаг, – бормотал он. – Куда подевался очаг?
– Последний раз я его видела в руках Гины.
Но Гина ушла в какие-то свои мысли. Одиннадцатилетняя, рослая и замкнутая, вялая от летней жары, она сидела в кожаном кресле, подтянув колени к груди и напевая вальс, под который танцевала Золушка.
– Вот он. – Морган выпрямился, пыхтя, держа в руках картонный очаг. Джошуа потянулся к нему, однако Морган успел увернуться. Он поставил очаг в угол сцены и спросил у Эмили: – Так, а где мачеха? И сестры?
– Гина? Возьми у меня Джоша, ладно?
Гина со вздохом встала, приняла ребенка. Тот вцепился в заколку в ее волосах. Потом мимоходом сцапал бескозырку Моргана, но был унесен в кожаное кресло.
– Тра-ля-ля, – запела Гина, слишком сильно раскачивая его.
Зрители замерли в ожидании. Эмили стянула с Золушки бальное платье, оставив ее в лохмотьях из мешковины. Показала куклу Моргану, улыбнулась, давая понять, что готова. Тот кивнул и поднял занавес.
2
– Вы ведь знаете, что Кэйт снова дома, – сказала Бонни.
– Правда? Я об этом не слышала. – Эмили переложила трубку в другую руку. Она пыталась одновременно тушить на плите мясо и разговаривать по телефону. – Что-нибудь случилось?
Вместо ответа раздался протяжный, тихий выдох. Бонни неожиданно пристрастилась к курению, хоть лет ей было уже немало. Курильщицей она была неумелой и затягивалась либо выдыхала дым в самые, казалось бы, неподходящие мгновения, оставляя своих слушателей в ожидании. Появились у нее и другие новые обыкновения. Она раз за разом вступала в странные философские и женские общества; устраивалась то на одну, то на другую ничего интересного не сулившую работу и почти сразу увольнялась; часто звонила Эмили в любое время суток. Моргана она если и упоминала, то лишь затем, чтобы осудить, а вот Эмили, похоже, ни в чем не винила. Для той это было, разумеется, немалым облегчением, но в то же время казалось и несколько обидным. Получалось, что она, Эмили, бессильна, не обладает ни малейшей волей. Когда Бонни умолкала, чтобы затянуться или выпустить дым, Эмили представляла себе связывающие их, гудящие провода. Бонни словно подсоединилась к ее телефонной линии, к ее жизни. Даже если Эмили положит трубку, телефон Бонни все равно останется подключенным к ее телефону, ведь позвонила-то Бонни.
– Со спиной у нее неладно, – сказала Бонни. – Потянула или вывернула, не знаю. Они с мужем попали в лобовое столкновение. Дэвид даже царапины не получил, а Кэйт повредила спину.
– А что случилось с другим водителем? – спросила Эмили.
– С каким?
– С водителем другой машины.
– Так им Дэвид и был.
– То есть она с собственным мужем столкнулась?
– Да, и повредила спину – не то растянула, не то вывернула, я же об этом и говорю.
– О, теперь понимаю.
– Ну вот, и мне хотелось, чтобы она приехала домой, я ее выхожу быстрее, чем Дэвид. Бог свидетель, практики у меня хватало. Ну а кроме того, я хожу на лекции о совершенно новом способе питания, диете, которая помогает от всех болезней. Она любые проблемы решает, и телесные, и душевные, – депрессии, инфекции, опухоли… Вы, наверное, этого не помните, но когда прошлой зимой на Молли напали в Буффало грабители, она как раз сына в «скорую» везла…
Соля мясо, пробуя, слушая вполуха, Эмили думала о несчастьях Гауэров – об их авариях, падениях, пожарах, – обо всех происшествиях, из которых они выходили такими бодрыми и веселыми. Эмили, с которой никаких бед не случалось, их жизнь казалась сплошной катастрофой, но Бонни успела с ней свыкнуться и ничему не удивлялась. Эмили пыталась вообразить себя хотя бы на подступах к такому состоянию. И не могла.
Даже сейчас, думала она, когда домочадцы и все хозяйство Моргана перебрались к ней – его мать, сестра, собака, его шляпы и наряды, – сама она, похоже, не изменилась ни на йоту.
3
Эмили повела Гину за покупками. В августе Гина собиралась отправиться в летний лагерь в Виргинии, в «Кэмп Хопалонг», – за счет родителей Леона. Пора ей научиться жить вдали от дома, сказали они. Эмили это не нравилось. Ей не хотелось надолго расставаться с Гиной, а кроме того, она боялась, что в Виргинии Леон и его родители настроят девочку против нее. Они ведь начнут, тут и сомневаться нечего, внушать ей, какая Эмили аморальная, или лживая, или безответственная, да какая угодно, а ее рядом не будет, и объясниться с дочерью она не сможет. Впрочем, Гине она ничего об этом не говорила. Ей она сказала другое:
– Ты еще такая юная, тебе может стать одиноко. Помнишь, как Моргану пришлось увозить тебя из Рэндаллстауна? Ты даже пару ночей в доме одноклассницы провести не смогла.
– Ох, мама. Это был дом Китти Поттс, а ее подруги меня терпеть не могут.
– И все-таки.
– В лагеря все ездят. Я уже не маленькая.
Эмили пристроила Джошуа себе на бедро и пошла с Гиной по Кросуэлл-стрит на Мерджер-стрит, к «Подвалу Бедного Джона». А там, держа в свободной руке памятку «Кэмп Хопалонга», объяснила продавщице, что им нужны шесть пар белых шорт. Шесть пар! По счастью, одежду тоже оплачивали родители Леона. Гина ушла со стопкой шорт в примерочную кабинку, Эмили ждала снаружи (в последнее время Гина стала стеснительной). Продавщица, напоминавшая в сандалиях на платформе некое хрупкое и неловкое копытное животное, стояла за спиной Эмили, сжимая локоть одной руки ладонью другой. Джошуа заерзал, начал вырываться, однако опустить его на пол Эмили не могла, уж больно тот был грязен – почерневшие доски в обрывках фольги и серых лепешках жевательной резинки. Джошуа становился все более тяжелым. Эмили позвала: