– Бриндл храпит.
– Может, лучше оставить новую одежду на потом? Перемажешь ведь еще до того, как ее увидит папа.
– Он собирался выехать на рассвете.
– А.
Эмили посмотрела на кухонные часы. Вытерла губы Джошуа уголком его нагрудника и понесла сына купать.
Когда она вернулась с ним, еще мокрым, в спальню, Морган стоял перед комодом, продевая ремень в петли джинсов. И напевая польку. Но вот он замолк. Эмили, подняв взгляд от завернутого в полотенце малыша, увидела, что Морган наблюдает за ней в зеркало, глаза его под черной войлочной ковбойской шляпой казались темнее и печальнее обычного.
– Что-то не так? – спросила она.
– Мне уйти?
– Куда?
– Когда он появится. Ты не хочешь остаться с ним наедине?
– Нет. Прошу тебя. Мне нужно, чтобы ты был рядом, – ответила Эмили.
Морган постоянно виделся с Бонни. Похоже, как только ей становилось скучно, она появлялась у них, нагруженная чем-нибудь новеньким – какой-то из вещей Бриндл либо Луизы, предметом обстановки, который, как она вдруг решала, принадлежал скорее Моргану, чем ей. А Эмили не видела Леона со дня его ухода.
Морган подошел к ней. В последнее время он стал носить очки, восьмиугольные, без оправы, с настоящими, а не простыми стеклами. Они придавали ему выражение доброты и терпеливости. Он сказал:
– Как ты решишь, так и сделаю, Эмили.
– Ты нужен мне здесь. Без тебя мне с этим не справиться.
– Ладно.
Спокойствие Моргана действовало Эмили на нервы.
– Не то чтобы он был сколько-то для меня важен, – сказала она. – Его приезд. Мне совершенно все равно.
– Ну да.
– Он ничего для меня не значит.
– Я понимаю.
Морган вернулся к комоду, опустил в карман пачку сигарет. Сидевший на кровати Джошуа замахал руками и вдруг загукал.
Пока Эмили мыла посуду, Луиза и Бриндл продолжали завтракать, сидя за кухонным столом. Луиза жеманно жевала тост. Бриндл сидела, подперев кулаком подбородок и бессмысленно помешивая кофе.
– Ночью мне приснился Хорас, – рассказывала она Эмили (Хорасом звали ее первого мужа). – Он сказал: «Бриндл, куда ты дела мои носки?» Я так ужасно себя почувствовала. Похоже, я их выбросила. Сказала: «Ну что ты, Хорас, они лежат где им следует. Разуй глаза». Он снова принялся искать их, а я побежала к мусорным бакам и все там перерыла.
– А мне снился соус чили, – сообщила Луиза. – Боже мой, как Морган любил чили. Он, знаете, был из тех мальчиков, которые вечно заглядывают в кастрюли. Всегда интересовался тем, что я готовила. И много раз спрашивал, что в точности я добавляю в еду. «Почему ты сначала подрумяниваешь лук?» или «С чем спагетти вкуснее – с томатным соусом или с томатной пастой?» «Ни с тем ни с другим – отвечала я, – помидоры нужно готовить своими руками, с самого начала». Ну, это другая история. Чили он любил больше всего. А сейчас, не знаю, мне приходится делать бог знает какие усилия, чтобы разговаривать с ним о еде, которую он так обожал, и вроде бы ему это неинтересно. Он мне почти и не отвечает. Почти не слушает, так мне иногда кажется. Но конечно, я могу и ошибаться.
Затренькал дверной звонок. Эмили повернулась от раковины, посмотрела на Бриндл.
– Кто это может быть? – спросила та.
– Не знаю.
– Возможно, Леон.
– Слишком рано еще, – ответила Эмили.
– Ну так пойди и посмотри, – сказала Бриндл. – Какая ты неповоротливая.
Эмили вытерла руки и пошла к двери. За ней стоял Леон – в новеньком сером костюме. Более лощеный, чем помнился ей, – очень короткая стрижка, смуглая гладкая кожа, да еще и усы отпустил, длинные и пышные. Эмили часто видела точь-в-точь такие на лицах молодых людей с кейсами – юристов, администраторов. И почти готова была поверить, что усы у него заемные, накладные.
– Леон?
– Здравствуй, Эмили.
Она отступила на шаг. (Времени, чтобы обуться, у нее так и не нашлось.)
– Гина готова? – спросил он.
– По-моему, да.
В коридор вышел, покачивая на руках Джошуа, Морган.
– Сели-встали, сели… – напевал он. Остановился, сказал: – О, Леон.
– Здравствуйте, Морган.
– Не зайдете?
– Я не смогу задержаться, – отказался Леон, однако порог переступил. Эмили закрыла за ним дверь. После мгновенного колебания Леон пошел за Морганом по коридору, к гостиной.
Эмили хотелось, чтобы Морган снял очки. В них он выглядел робким, прирученным. Морган пристроил ребенка на плечо и прохаживался по гостиной, расчищая сиденья.
– Так, это я уберу, куда бы мне деть вязанье… Ну что, э-э, я позову Гину?
– Да, пожалуйста, если можно.
Морган послал Эмили взгляд, смысла которого она не поняла, и ушел, так и неся на плече Джоша.
– Ну вот! – произнес Леон.
– Как поживаешь, Леон? – спросила Эмили.
– Неплохо.
– Выглядишь хорошо.
– Ты тоже.
Пауза.
– Знаешь, я теперь лекции в колледже слушаю, – сказал Леон.
– О, правда?
– Да. А как получу диплом, поступлю на учебные курсы папиного банка. Там интересная работа, если к ней как следует присмотреться. Она может показаться скучной, но на самом деле очень интересная.
– Это хорошо, – сказала Эмили.
– Потому мне и хочется, чтобы Гина жила со мной круглый год.
– Что?
– Нет, Эмили, ты не спеши. Подумай. У меня хорошая квартира, стабильная жизнь, рядом несколько школ. Обещаю, она будет приезжать к тебе в любое время, когда ей захочется, клянусь. У тебя теперь есть сын, Эмили. Другой ребенок.
– Гина остается со мной. – У Эмили начали постукивать зубы.
– Ну что тут за обстановка для нее?
– Хорошая обстановка.
В двери появилась Луиза, переступавшая так, точно пол был на фут залит водой. Подойдя к Леону, она объявила:
– Вы сидите в моем кресле.
– О, простите! – извинился Леон. И встал.
Эмили сказала:
– Мм, вы ведь помните Леона, матушка Гауэр?
– Да, и очень хорошо, – ответила Луиза.
Леон сел рядом с Эмили на софу. От него пахло кремом после бритья – совсем не его запах. Луиза расположилась в кресле-качалке, расправила вокруг себя юбку.
Вошла Бриндл с большой кружкой кофе в руке. И, присев на край софы, поближе к Леону, спросила:
– Так чем вы теперь занимаетесь?
– Готовлюсь к поступлению на учебные курсы банка.
– О да. Учебные курсы. Ну а здесь, должна вам сказать, все пошло кувырком.
– Бриндл… – начала Эмили.
Однако ее перебила Луиза:
– А где же ваша хорошенькая жена?
– Виноват?
– Где та женщина, что приносила мне фруктовый торт?
Леон посмотрел на Эмили.
– Я пойду выясню, как там Гина, – сказала та.
Когда она покидала гостиную, даже колыхание ее юбки казалось ей натужным.
Гина и Морган стояли среди неубранных постелей, ковыряясь в фонарике, купленном ею для лагеря.
– Естественно, он не работает, – говорил Морган, вытрясая себе на ладонь батарейки. – Ты его неверно зарядила.
– Как его можно неверно зарядить? Мне эти батарейки в магазине назвали, четвертый размер.
– Да, но полюса-то у тебя не в ту сторону смотрят.
– Какие полюса?
– Ты же знаешь, у батареек есть полюса, – сказал он.
Гина ответила:
– Нет, не знаю… Ладно, Морган, мне пора.
Она была неспокойна, нервничала, покручивала пальцами прядь волос и все посматривала в сторону коридора. Джошуа подобрался к комоду и дергал свисавшую из ящика полоску атласа. Морган ничего этого не замечал. Он был занят фонариком.
– Посмотри, – сказал он, подняв перед собой батарейку, – на положительном конце плюс. На отрицательном минус.
Его наставительный, едва ли не стариковский тон показался Эмили невыносимым. Она подошла к Моргану, поцеловала его в щеку и сказала:
– Неважно. Мы заставляем Леона ждать. Гина, беги поздоровайся с папой. А фонарик мы приведем в порядок.
Гина с облегчением вылетела из комнаты – так, точно ею из рогатки выстрелили. Морган покачал головой, вставил батарейки в фонарик.
– Одиннадцать лет – и не знает, что у батареек есть полюса, – пожаловался он. – Как же она будет жить в современном мире?
– Морган, – почти шепотом произнесла Эмили, – Леон хочет забрать Гину.
– Забрать? Дай мне, пожалуйста, колпачок.
– Как по-твоему, он может заставить нас отдать ее? Как-нибудь по суду?
– Глупости, – ответил Морган, навинчивая колпачок на фонарик.
– Я не понимаю, Морган, мы с ним как будто поменялись местами. Раньше он говорил, что я связываю его по рукам и ногам. А теперь вдруг надумал работать в банке, а я, говорит, веду нестабильную жизнь.
– Разве бывает жизнь стабильнее нашей? – спросил Морган. Он уронил фонарик в сундук Гины, закрыл его, щелкнул запорами.
Однако, когда Эмили вернулась в гостиную, ей показалось, что все там сговорились изображать полнейшую нестабильность. Гина сидела на колене Леона, чего годами не делала. Нескладная и хрупкая. Луиза вязала свой нескончаемый шарф. Пес просился погулять: мельтешил перед Леоном, скребя когтями пол. А Бриндл успела подобраться к своей любимой теме: к Хорасу.
– Я никогда не считала, что у нас много общего, потому что он был садоводом-любителем, вечно копался в земле. Когда я была девочкой, ему принадлежал дом бок о бок с нашим, точно такой же. У нас весь двор был размером с лужу, а его дом угловой, с задним двориком, и там росли розы, азалии и какие-то крошечные плодовые деревья, которые распластывают по стене – мучают, как я всегда считала. Не люблю я такие деревья. И еще был настоящий фонтанчик со статуей богини. Ну, не совсем настоящий, гипсовый, что ли, но все-таки. Хорас каждое утро поливал цветы и подрезал кустики, если из них хоть один сучочек вылезал не туда. Я над ним смеялась из-за этого. А потом приносил мне только что срезанные розы в каплях воды и с тлями, и я говорила: «О, спасибо» – мне они были безразличны, но когда он не приносил, я это замечала. Ведь если привыкаешь к чему-то, а оно исчезает, остается пустое место, верно? Думаю, ему было одиноко. Он говорил, что я напоминаю его гипсовую богиню, но я только сильнее смеялась. У нее одна грудь отвисала и пупка не было. И потом, он же был