старым или казался мне в то время старым – эти узловатые белые ноги в садовых шортах… правда, у нас он появлялся в брюках и белой рубашке с таким, знаете, широким, как крылья, воротником. Ох, я все еще искренне скучаю по нему, – сказала она, – и наверное, всегда буду скучать. Теперь я сама розы ношу – на его могилу.
– Все уложено, – сказала Леону Эмили.
– Хорошо.
Он спустил Гину на пол и встал.
– А самое смешное, – продолжала, тоже вставая, Бриндл, – я теперь старше, чем был Хорас, когда начал ухаживать за мной. Можете вы в это поверить?
Леон устремил на Эмили долгий, суровый взгляд. Ясно было, что он спрашивает: «По-твоему, это подходящая для ребенка жизнь?» Луиза, словно услышав этот вопрос, горделиво приподняла подбородок и гневно уставилась на Леона.
– К вашему сведению, – сообщила она ему, – я провела жизнь в более изысканной обстановке.
И Бриндл, резко повернувшись к ней, попросила:
– Ох, мама, замолчи. Разве каждый из нас не мог бы сказать то же самое? Успокойся.
Эмили же Леону ничего не ответила.
Леон и Морган понесли сундук по коридору. Впереди радостно поспешал Гарри, за ним шла со спальным мешком в руках Гина. Эмили посадила Джошуа себе на бедро. После купания прошло совсем немного времени, а он уже выглядел замарашкой. Эмили прижалась к нему щекой, вдохнула его запах – молоко, моча, детская присыпка. Она спустилась следом за всеми по лестнице.
– Я приехал в отцовском «бьюике», поскольку знал, что понадобится место для багажа, – говорил Леон, – но наверное мне придется добыть где-то веревку, не уверен, что багажник закроется.
– Нужно всегда держать в машине веревку, – ответил Морган. – А еще лучше шнур в нейлоновой оплетке, знаете, с крючками на концах. Просто загляните в любой дешевый туристский магазин и…
Леон опустил на землю свой конец сундука, полез в карман за ключами. Солнце придавало его волосам синеватый оттенок, словно кусочку угля. Эмили наблюдала за ним из проема двери. Странно, хоть она больше и не любила его, происходившее казалось ей еще одним этапом их супружества: он открывает багажник отцовского «бьюика», Морган помогает ему погрузить туда сундук, Гина бросает рядом с сундуком спальник. В каком-то смысле они были связаны навсегда. Леон вернулся к ней, протянул руку. И Эмили впервые, наверное, в жизни пожала ее.
– Эмили, – попросил он, – ты все же подумай о моем предложении.
– Не могу, – ответила она. И немного передвинула увесистого малыша. Босая, с отставленным бедром, Эмили ощущала себя какой-то бесправной провинциалкой.
– Просто подумай. Обещай мне.
Она, не ответив, подошла к машине, склонилась, чтобы через окно поцеловать Гину.
– Будь осторожна, лапа. Желаю тебе хорошо провести время. Если заскучаешь по дому, позвони мне. Пожалуйста.
– Я позвоню.
– И возвращайся назад.
– Возвращусь, мама.
Эмили на шаг отступила от машины, Морган обнял ее рукой за плечи, и она стояла, старательно улыбаясь, крепко прижимая к себе Джоша.
6
– Я тут надумала писательницей стать, – объявила Бонни. – Всегда имела такую склонность. Сочиняю рассказ, который весь состоит из накопившихся за тридцать лет чековых корешков и записей в расходных книгах.
– Как же из них может рассказ получиться? – поинтересовалась Эмили и опустилась, прижимая трубку к уху, на ближайший кухонный стул.
– Вы удивились бы, узнав, как возникает сюжет. Знаете, чеки от службы доставки пеленок, потом от детских садов, потом от начальных школ… правда, грустно видеть, каким дешевым все было когда-то. За вторую неделю августа пятьдесят первого года я потратила на продукты десять долларов шестнадцать центов, разве это не трогательно? Морган видел мое объявление?
– Какое объявление? – спросила Эмили.
(Разумеется, видел.)
– Мое, в разделе личных объявлений. Только не говорите мне, что он больше не читает газет.
– О, так вы поместили объявление?
– Да, вот такое: «МОРГАНУ Г. Все известно». Видел он его?
– Не читает же Морган в газете каждую строчку.
– Я думала, оно его достанет по-настоящему, – объяснила Бонни. – Он же ненавидит, когда все известно!
Она была права. Морган это ненавидел.
– И что оно значит? – сказал он. – Я понимаю, разумеется, что это шуточка Бонни, однако… ты не думаешь, что объявление мог дать кто-то другой? Да нет, конечно, Бонни. Что она хотела этим сказать – «все известно»? Что известно? О чем она?
– Ему нравится думать, будто он идет по жизни загадочным незнакомцем, – пояснила Бонни.
Эмили сказала:
– По-моему, малыш заплакал.
– Иногда, – продолжала Бонни, – я думаю, есть ли какой-нибудь смысл винить его. Уж так он устроен, верно? Тут гены или… Мне никто из его родных не казался вполне нормальным. Отца я, конечно, не знала, но каким он мог быть человеком? Покончил с собой без серьезной причины. А его дед… а двоюродный прадед! Он не рассказывал вам про своего двоюродного прадеда? Дядя Оуэн, паршивая овца их семейства. Только дивиться остается: что же надо натворить, чтобы стать паршивой овцой в такой семейке? Никто о нем ничего не говорил, даже если знал. Это было, когда они еще жили в Уэльсе. Дядя Оуэн был для них такой обузой, что они отправили его в Америку. Он стал чем-то вроде… эмигранта на содержании семьи, так их, кажется, называют?
– Мне придется положить трубку, – сказала Эмили.
– Когда корабль подплывал к Америке, дядя Оуэн до того разволновался, что начал плясать на палубе, – рассказывала Бонни. – Увидел статую Свободы и как будто умом тронулся. Принялся скакать у самых поручней. А потом свалился за борт и утонул. – Она засмеялась. – Можете себе представить? Это задокументированный факт! Все случилось на самом деле!
– Мне нужно идти, Бонни.
– Утонул! – воскликнула Бонни. – Ну и человек!
Она так и смеялась, смеялась, несомненно покачивая головой и утирая глаза, все время, пока Эмили стояла и слушала ее.
7
Однажды августовским вечером в дверь позвонили – неуверенно, два коротких звонка, и все. Моргана дома не было, он вышел за покупками. Эмили подумала, что это он, наверное, слишком нагруженный, чтобы справиться с ключом. Однако, открыв дверь, увидела бледного толстого юношу, обильно потевшего. Он держал в руке букет красных гвоздик. Переминаясь на грациозных ножках, юноша произнес:
– Миссис Мередит?
– Да.
– Собака не кусается?
Говорить, что не кусается, ей не хотелось, хоть это и было очевидно. Гарри сидел за ее спиной, проявляя к гостю не более чем вежливый интерес и постукивая по полу хвостом, – звук получался, как от резинового шланга.
– Ну, дружок, лежать, дружок, – сказал, переступая порог, юноша. Эмили отступила, а он продолжил: – Вы меня не знаете. Я Дервуд Линтикум из Тинделла, Мэриленд.
Выступивший на лбу пот придавал юноше вид отчаянный, безрассудный. Лет ему, подумала Эмили, никак не больше восемнадцати. Цветы, что же, ей предназначаются? Но тут юноша сказал:
– Я принес это для вашего мужа.
– Мужа?
– Для мистера Мередита, – подтвердил он и сделал еще один шаг вперед. Эмили снова отступила и ударилась о коробку с чашками-блюдцами. – Я сын преподобного Р. Ионы Линтикума, – сообщил юноша. – Он уже умер. Скончался в июне.
– О, прискорбно слышать, – сказала Эмили. – Мистер Линтикум, мужа сейчас нет дома…
– Я вижу, имя ничего вам не говорит.
– Мм…
– Не беда, оно известно вашему мужу.
– Да, но, мм…
– Мой отец и мистер Мередит переписывались. По крайней мере, мой отец писал ему. Отец управлял развлекательной компанией «Священное слово».
– Ах да, – припомнила Эмили.
– Так вы о ней слышали.
– Ваш отец вроде бы хотел, чтобы мы… давали библейские спектакли, ведь так?
– В самую точку!
– Ну, видите ли, мистер Линтикум…
– Дервуд.
– Видите ли, Дервуд…
Дверь за ним распахнулась пошире, и в дом вошел Морган с двадцатипятифунтовым бочонком сухого обезжиренного молока, облитым с одного бока водой.
– Мистер Мередит! – воскликнул Дервуд. – Это вам.
– Да? – Морган опустил бочонок на пол, принял гвоздики. На Моргане был его тропический наряд – белая панамская шляпа и белый костюм. Рядом с этой белизной гвоздики выглядели поразительно яркими, слишком яркими, чтобы быть настоящими, – как вино в рекламе дорогого журнала. Морган зарылся в них бородой и задумчиво, протяжно втянул носом воздух.
– Я ждал встречи с вами с тринадцати, четырнадцати лет, – сказал Дервуд. – Каждый раз, как мы оказывались вблизи Балтимора, я изводил отца просьбами позволить мне увидеть одно из ваших представлений. Дервуд Линтикум, – представился он, не без напыщенности произнеся свое имя. И протянул Моргану большую мягкую ладонь. В пальцы врезались перстни с изумрудом и рубином (или с цветными стекляшками). – Конечно же, вы меня знаете, ведь вы получили столько писем.
– А. Линтикум, – сказал Морган. И пожал ему руку, глядя мимо Дервуда на Эмили.
– Развлекательная компания «Священное слово», – подсказала она.
– Ну да.
– Не хочу дурно отзываться о покойном, – продолжал Дервуд, – но мой отец не всегда демонстрировал такое уж хорошее деловое чутье. Например, он увидел какое-то из ваших представлений и высоко оценил его, он читал в газетах статьи о вас, но думал только одно: этот человек мог бы ставить прекрасные, прекрасные библейские истории. «Даниил во рву со львами», «Руфь и Ноеминь», верно? Но я-то знал, что вы откажетесь! Вы показываете совсем другое, вы показываете «Красную Шапочку», «Красавицу и чудовище». Уверен в этом!
Морган поглаживал бороду.
– Мы не могли бы где-нибудь присесть? – спросил Дервуд. – Я предложил бы вам определенный план.
– Да, конечно.
Морган направился по коридору к гостиной, Дервуд пошел за ним. Эмили волей-неволей потащилась следом. Подходящий момент она упустила. Хотела все разъясни