— За несколько недель вам удалось проникнуть в самое сердце моей организации, и за вами тянется разрушительный след. Моего друга, Скотчи Лавелля, подвергли пыткам, а потом и убили, и, что уже совсем необъяснимо, заодно уничтожили и всех его домочадцев. Скотчи был человеком очень осторожным. У него было много врагов в Нью-Йорке, и он умел не высовываться. Он снял тихий дом в тихом квартале, и у меня возникает вопрос: как вообще вы его нашли? Кто вам сказал, где он живёт? Да, агентству Пинкертона он был известен, и я не сомневаюсь, что вы, мистер Чейз, могли его узнать. Но к тому времени вы провели в Англии менее двух суток — и всё-таки направились прямо в Хайгейт. Разрази меня гром, если я знаю, как вам удалось добраться до Скотчи.
Я думал, что Джонс сейчас объяснит: мы выследили посыльного, Перри, от кафе «Рояль», но Джонс хранил молчание. Деверо, между тем, ждал ответа, и я вдруг понял: если он его не получит, наше и без того бедственное положение станет ещё хуже.
— Нам помог Пилгрим, — сказал я.
— Пилгрим?
— Он был наш агент. Работал на меня.
— Джонатан Пилгрим, — зарычал Мортлейк. — Секретарь моего брата.
Деверо был явно озадачен.
— Он был из пинкертоновцев? Мы знали, что он — осведомитель. Как только мы выяснили, что он за птица, отправили на тот свет. Но я понимал, что он работает на профессора Мориарти.
— Значит, вы ошибались, — сказал я. — Он работал на меня.
— Но он был англичанин.
— Нет, он был американец.
— И он прислал вам адрес Скотчи? Выходит, мы это дело прошляпили — не спросили у него самого, на кого он работает. Я говорил Лиланду, что он избавился от Пилгрима чересчур поспешно. Но если вы, мистер Чейз, сейчас пытаетесь обвести меня вокруг пальца, я вам искренне советую одуматься. Возможно, вы меня недооцениваете, потому что видели в минуту слабости. Повторяю: если вы мне лжёте, я доберусь до истины, и тогда я вам не завидую. Вам нечего добавить? Что ж, идём дальше. Пилгрим передал вам адрес. Вы явились в Блейдстон-хаус. И той же ночью Скотчи и всех его домочадцев убили прямо во сне. Как это произошло? И почему?
— Нам это неизвестно.
— Посмотрим. Скотчи вам ничего не сказал. На этот счёт у меня сомнений нет. Он бы ничего не сказал полиции и не мог оставить какие-то компрометирующие бумаги, письма, улики. Повторю: он был человек осторожный. Но на следующий же день вы пришли в мой клуб.
— Адрес был мне известен от Джонатана Пилгрима. К тому же английская полиция знала, что он снимал там комнату.
— Откуда они могли об этом знать? Как они вообще могли опознать его тело? Вы принимаете нас за любителей, мистер Чейз? Или считаете, что мы оставили тело Пилгрима, не забрав всё из его карманов? Полиция никак не могла связать его с нами, однако же связала, и само это вызывает у меня подозрения.
— Может быть, вам следует пригласить на нашу скромную встречу инспектора Лестрейда. Он с удовольствием поделится с вами своей версией событий.
— Лестрейд нам не нужен. Нам хватит вас. — Деверо на минуту задумался, потом продолжил: — А потом, на следующий день вы оказываетесь на Чансери-лейн, на месте ограбления, которое готовилось несколько недель и должно было принести нам доход во много тысяч фунтов… не только собственность лондонских богачей, но и их тайны. Опять-таки я пытаюсь поставить себя на ваше место. Как вы обо всём узнали? Кто вам сказал? Джон Клей? Сомневаюсь. Он труслив. Скотчи? Быть такого не может! Как же вы туда попали?
— Ваш друг Лавелль оставил в своём дневнике записку.
На сей раз ответил Джонс, сквозь сломанные зубы и разбитые окровавленные губы. К вину он не прикоснулся.
— Нет! Я вам не верю, инспектор Джонс. Скотчи не настолько глуп.
— Тем не менее, уверяю вас, всё было именно так.
— Посмотрим, что вы запоёте через полчаса. Всё так же будете меня уверять? Из-за вас этот мой план рухнул, и я готов был с этим смириться. В конце концов, всем планам сбыться не суждено. А вот с чем я не готов смириться, так это с вашим вторжением в посольство, и на этот вопрос вы мне ответите. Как вы там оказались? Каким образом вышли на меня? Ради моей безопасности в вашей стране я должен это знать. Вы слышите меня, инспектор Джонс? Именно поэтому я потратил столько сил, чтобы доставить вас сюда. Вы бросили мне вызов в моём собственном доме. Унизили меня, воспользовавшись моим недугом. Дело не в том, что я намерен вас за это наказать. Но я должен принять меры к тому, чтобы подобное не повторилось.
— Свои возможности вы явно переоцениваете, — сказал Джонс. — Найти вас было достаточно просто. Пройти по следу от Мейрингена до Хайгейта, а потом до Мейфэйра и посольства особого труда не составило. Этот след взял бы любой.
— Если думаете, что мы будем делиться с вами своими методами работы, можете идти к дьяволу! — добавил я. — Зачем нам вообще с вами разговаривать, Деверо? Вы всё равно собираетесь нас убить. Вот и действуйте!
Повисла тягучая пауза. Всё это время Эдгар Мортлейк смотрел на нас с плохо скрываемой ненавистью, остальные стояли вокруг, храня полное безразличие.
— Что ж. Пусть будет так.
В ходе разговора Деверо беспрестанно крутил средний палец перчатки, но теперь руки его упали вниз. Казалось, он опечален тем, что собирается сказать.
— Знаете, где вы находитесь? Под Смитфилдом, крупнейшим мясным рынком в мире. Этот город — прожорливый зверь, он заглатывает столько мяса, что и представить себе невозможно. Каждый день это мясо поступает сюда со всего мира… быки, свиньи, ягнята, кролики, петухи, куры, голуби, индюшки, гуси. Их везут за тысячи миль из Испании, Голландии и ещё дальше — из Америки, Австралии и Новой Зеландии. Мы сейчас на самом краю этого рынка. Нас никто не услышит, и мы никого не потревожим. Но неподалёку отсюда делают своё дело мясники в фартуках. Им надо наполнить свои тележки и плетёные корзины. За углом — станция Сноу-Хилл. Да. У рынка есть своя подземная станция, и скоро сюда прямо из дептфордских доков подойдёт первый поезд. Здесь его разгрузят… пятьсот тонн в день. От всей этой живности остаются только языки, хвосты, почки, сердца, филейные части, пашины и бесконечные бочонки с требухой.
Зачем я вам об этом рассказываю? У меня есть личный интерес, и я им с вами поделюсь, прежде чем предать вас вашей судьбе. Мои родители родом из Европы, но ребёнком я воспитывался в Чикаго, в Пэкингхаусе, и всё хорошо помню. Жил я на Мэдисон-стрит, возле рынка Буллсхед и скотного двора. У меня всё и сейчас стоит перед глазами… паровые лебёдки, холодильные машины, внутрь загоняют стада животных, у которых от страха глаза лезут из орбит. Разве такое забудешь? Мясной рынок прошёл красной нитью через всю мою жизнь. Повсюду дым и запахи, запахи! В летнюю жару прилетали полчища мух, а местная река становилась красной от крови — с потрохами да отбросами мясники не слишком церемонились. Столько мяса, что можно накормить армию! И это буквально, потому что много мяса посылали для армии северян, которая ещё вела гражданскую войну.
Вас едва ли удивит, что я рос с крайним отвращением к мясу. И когда я подрос для того, чтобы принимать самостоятельные решения, я стал так называемым вегетарианцем — это слово, кстати говоря, появилось в Англии. Мой недуг, от которого я страдаю всю жизнь, тоже родом из детства. По ночам мне снились животные, пленённые в своих загонах, они с ужасом ждали, как их поведут на мясобойню. Я видел их глаза, смотревшие на меня через решётку. И их страх каким-то образом передался мне. В моём не сформировавшемся мозгу засела мысль: животным ничего не угрожает, пока они взаперти, но как только их забирают из клеток, впереди неминуемая смерть. И я в свою очередь стал бояться открытого пространства, внешнего мира. Ребёнком я всегда натягивал на голову покрывало, иначе не мог заснуть. По сути, это детское покрывало я ношу по сей день.
Задумайтесь на минуту — сколько страданий мы причиняем животным, как жестоко обращаемся с ними, только чтобы насытить наше чрево. Я говорю совершенно серьёзно, эти мои слова имеют отношение к вашему ближайшему будущему. Я вам покажу…
Он подошёл к столам и жестом предложил взглянуть на лежавшие там предметы. Я с трудом сохранил самообладание. Впервые я смотрел на пилы, ножи, крюки, стальные стержни, железные штампы для клеймения — всё это было выставлено перед нами для обозрения.
— Животных бьют. Погоняют кнутом. Ставят на них клеймо. Кастрируют. Сдирают шкуру, а потом бросают в кипяток, и они при этом далеко не всегда мертвы. Их лишают зрения, измываются над ними, а уже после всего подвешивают вверх ногами и перерезают глотки. Всё это произойдёт с вами, если вы не ответите на мой вопрос. Как вы меня нашли? Откуда вам так много известно о том, чем я занимаюсь? И на кого вы работаете? — Тут он вскинул руку. — Вы, инспектор Джонс, служите в Скотленд-Ярде. Вы, мистер Чейз — агент Пинкертона. Мне приходилось сталкиваться с этими ведомствами, их методы мне более или менее известны. Но вы двое действуете иначе. Вы нарушаете международные конвенции, пренебрегая неприкосновенностью посольства, и у меня закрадывается сомнение: а вы, собственно говоря, на какой стороне закона? Вы беседуете со Скотчи Лавеллем — на следующий день его находят мёртвым. Вы берёте под арест Лиланда Мортлейка — и через минуту он умирает, потому что в шею ему вонзилась отравленная стрелка.
Встречаться с вами при таких обстоятельствах для меня — огромный риск, поверьте, я бы предпочёл подобной встречи избежать. Я прежде всего человек практического склада и знаю, что стражи закона — и в Англии, и в Америке — после вашей смерти удвоят свои усилия. Но у меня нет выбора. Мне надо знать истину. Обещать могу только одно: если согласитесь сказать мне правду, конец будет быстрым и безболезненным. Если вонзить в позвоночник быка маленькое лезвие, он умирает мгновенно. Так можно поступить и с вами. И тогда обойдёмся без грубости. Скажите мне то, что я хочу знать — и ваш уход будет лёгким.
Снова затяжная тишина. Вдалеке я услышал удар металла о металл, но это могло быть за добрую милю отсюда, над или под поверхностью дороги. Мы были совершенно одни, в окружении шестерых головорезов, которые намеревались сделать с нами что-то неописуемое. Кричать бессмысленно. Если кто-то наши крики и услышит, он решит, что это животные на мясобойне.