камня (слово это почти всегда под рукой), мела, известняка, гравия (Kalk, Kiesel, Kreide), а дальше и снега, чья стерильная белизна — белое все белей и белей (кристалл, кристалл), без усиления или наращивания: белое, лежащее в основе того, что основы не имеет:
Flügelnacht, weither gekommen und nun
für immer gespannt
über Kreide und Kalk.
Kiesel, abgrundhin rollend.
Schnee. Und mehr noch des Weissen.
Augen, weltblind, im
Sterbegeklüft: Ich komm,
Hartwuchs im Herzen.
Ich komm.
die Welt, ein Tausendkristall
Мир, тысячекристальность
Atemkristall
Кристалл дыхания
Das Schneebett unter uns beiden, das Schneebett
Kristall um Kristall,
zeittiefgegittert, wir fallen,
wir fallen und liegen und fallen.
Und fallen:
Wir waren. Wir sind.
Wir sind ein Fleisch mit der Nacht.
In den Gängen, den Gängen.
Du darfst mich getrost mit Schnee bewirten:
Ночь крылом пришла издалека и вот
простерлась навсегда
над мелом и известняком.
Щебень, катящийся в бездну.
Снег. Белого все больше.
Schneebett: снежная постель, нежность этого заголовка не сулит ничего утешительного:
Глаза, слепые к миру, в
череде трещин умирания: иду,
в сердце рост жесткий.
Иду я.
Притяжение, призыв упасть. Но я здесь не одиноко, оно переходит в мы, и это падение вдвоем единит — вплоть до настоящего — даже то, что падает:
Снежная постель под нами двоими, снежная постель.
Кристалл среди кристаллов,
переплетенные в глубинах времени, мы падаем,
мы падаем и покоимся и падаем.
И падаем:
Мы были. Мы есть.
Мы с ночью плоть одна.
В проходах, в проходах.
Ты можешь не боясь угостить меня снегом:
Это падение вдвоем отличает всегда направленное, намагниченное отношение, которое ничто не в силах разорвать и которое одиночество все еще несет в себе:
Ich kann Dich noch sehn: ein Echo,
ertastbar mit Fühl —
wörtern, am Abschieds —
grat.
Dein Gesicht scheut leise,
wenn es auf einmal
lampenhaft hell wird
in mir, an der Stelle,
wo man am schmerzlichsten Nie sagt.
(Auf dem senkrechten
Atemseil, damals,
höher als oben,
zwischen zwei Schmerzknoten, während
der blanke
Tatarenmond zu uns heraufklomm,
grub ich mich in dich und in dich.)
(Wäre ich wie du. Wärst du wie ich.
Standen wir nicht
unter einem Passat?
Wir sind Fremde.)
Ich bin du, wenn ich ich bin.
Я — это ты, когда я — это я.
Я могу тебя еще видеть: эхо,
достижимо которое ощупью
слов, на гребне
Прощания.
Твое лицо слегка пугается,
Когда вдруг
вспыхнет свет как от лампы
во мне, на том месте,
где больней всего говорят: Никогда.
Боль, и только боль, без протеста и злобы:
(На отвесной бечеве
дыхания, тогда,
выше высока,
между двумя узлами боли, покуда
взбиралась к нам белая татарская луна,
в тебя, в тебя я зарывался.)
Все это между скобками, словно промежуток приберегает мысль, которая там, где всего не хватает, все еще остается даром, памяткой, общим прикосновением:
(Будь я как ты, а ты как я,
уж не стояли б вместе
под одним пассатом?
Мы чужаки.)
Wir sind Fremde: чужаки, но чужаки оба; вынужденные сообща претерпевать и ту растерянность расстояния, которая удерживает нас абсолютно врозь. «Мы чужаки». Точно так же и — когда молчанье — два молчания наполняют нам рот:
zwei
Mundvoll Schweigen.
Also
stehen noch Tempel. Ein
Stern
hat wohl noch Licht.
Nichts,
nichts ist verloren.
Ho —
sanna.
…das hundert —
züngige Mein —
gedicht, das Genicht.
…сто —
языкое мое сти —
хотворенье, нетворенье.
Ja.
Orkane, Par —
tikelgestöber, es blieb
Zeit, blieb,
es beim Stein zu versuchen — er
war-gastlich, er
fiel nicht ins Wort. Wie
gut wir es hatten:
Запомним это, если сможем: «двойным молчаньем полон рот».
Нельзя ли тогда сказать, что поэтическое утверждение у Пауля Целана — всегда, быть может, удаленное и от надежды, и от истины, но всегда в движении и к тому, и к другому — оставляет нечто, если не для надежды, то для мысли, в кратких фразах, которые внезапно вспыхивают даже после того, как все погрузилось во мрак: «ночи нужды нет в звездах <…> у звезды есть еще свет».
И вот,
стоят еще храмы.
У звезды
есть еще свет.
Ничто,
ничто не потеряно.
О —
санна.
То есть даже если мы произнесем слово Ничто с большой буквы, в его отрывистой немецкой жесткости, все равно можно добавить: ничто не потеряно, так что само ничто, возможно, сочленено с потерей. В то время как древнееврейский возглас ликования членится, начинаясь со стона.
И вот еще:
Да.
Ураганы, час —
тицы в вихре, оставалось
время — выпытать у камня,
он был гостеприимен, не
перебил нас. Как
счастливы мы были:
Singbarer Rest…
— Entmündigte Lippe, melde,
dass etwas geschieht, noch immer,
unweit von dir.
dieses
Brot kauen, mit
Schreibzähnen.
O diese wandernde leere
gastliche Mitte. Getrennt,
fall ich dir zu, fällst
du mir…
Ein Nichts
waren wir, sind wir, werden
wir bleiben, blühend:
die Nichts-, die
Niemandsrose.
Или в другом месте:
Поющийся остаток
со следующим финалом:
Запретная, безротая губа,
скажи,
что что-то еще происходит
невдалеке от тебя.
Фраза, написанная с жуткой простотой, предназначенная остаться в нас, в неуверенности, за которую она держится, неся переплетенными движение надежды и неподвижность тоски, потребность в невозможном, ибо из запретного, только из запретного может прийти то, что можно сказать: «вот хлеб — жевать письмá зубами».
Да, даже там, где царит ничто, даже когда вершит труды свои разлука, отношения, пусть прерванные, не разорваны.
О пустота блуждающего центра,
гостеприимца. Разлученные,
я падаю в тебя, ты падаешь
в меня…
Ничто
мы были, есть,
останемся в цвету:
ничто-жною,
ничейной розой.
…Es ist,
ich weiß es, nicht wahr,
dass wir lebten, es ging
blind nur ein Atem zwischen
Dort und Nicht-da und Zuweilen <…>
ich weiß,
ich weiß und du weißt, wir wussten,
wir wussten nicht, wir
waren ja da und nicht dort,
und zuweilen, wenn
nur das Nichts zwischen uns stand, fanden
wir ganz zueinander.
Sichtbares, Hörbares, das
frei —
werdende Zeltwort:
Mitsammen.
И следующее, что нужно заново воспринять во всей жесткости:
…Это
я знаю, неправда,
что жили мы, только
слепым проходило дыхание между
там и нездесь и подчас…
я знаю,
знаю я и знаешь ты, мы знали,
не знали мы, мы
были там ведь и не там — подчас,
когда меж нами
вставало лишь Ничто,
оказывались мы
скрепленными друг с другом.
Так что при переходе через пустыню (анабасис) всегда сохраняется, словно чтобы укрыться в нем, некое свободное слово, которое можно увидеть, услышать: «быть вместе».
Глаза, слепые к миру, в череде
трещин умирания. Иду,
в сердце рост жесткий.
Иду я.
Die Nacht besamt, als könnt es
noch andere geben, nächtiger als
diese…
Tief
in der Zeitenschrunde,
beim
Wabeneis
wartet, ein Atemkristall,
dein unumstößliches
Zeugnis.
Глубоко
в расщелине времен,
возле льда сотов
ждет дыхания кристалл,
неопровержимое твое
свидетельство.
Sprich auch du,
sprich als letzter,
sag deinen Spruch.
Зачарованный, перечитываю я эти слова, и сами написанные под чарами. В основе основ, в бездонной глубине потусторонней шахты (In der Jenseits Kaue) царит ночь, ночь осеняет, роится, словно есть еще и другая ночь, ночнее этой. Там ночь, но в ночи опять и очи — глаза? — шрамы вместо зрения, они зовут, они влекут, и приходится им отвечать: «иду», иду с жестким ростом в сердце. Куда пойти? Пойти-то ведь некуда, только туда, где в череде трещин-расщелин умирания чарует (но не светит) непрестанный свет.