Софья Андреевна. И борода настоящая!
Толстой. А я что говорю!
Анна Григорьевна. А почему он молчит?
Толстой. Новичок. Первый раз. Он стесняется.
Анна Григорьевна. Федор Михайлович, вы почему молчите? Вы немой?
Толстой. Твой, твой!
Анна Григорьевна. Не каламбурь, пожалуйста.
Достоевский. Простите, я не имею честь быть с вами знакомым.
Анна Григорьевна. Ну вот, приехали.
Толстой. Федор! не узнал, что ли? (Смеется.) Это же Анна Григорьевна, твоя жена, а это — Софья Андреевна. Моя.
Софья Андреевна(сделав книксен). Софья Андреевна.
Достоевский. Неправда.
Софья Андреевна. Нет, правда, Софья Андреевна. Правда, Лева? (Целует его в щеку.)
Толстой. Ну ладно, ладно, на нас люди смотрят. Интим запрещен.
Достоевский. Не верю. Неправда!
Софья Андреевна. Чему же он не верит? (Опять целует.)
Толстой. Чему ты не веришь, Федор?
Софья Андреевна. Что я жена Льва Николаича? Так это все знают. (Опять целует.)
Достоевский. Никогда жена Толстого не встречалась с женой Достоевского!
Софья Андреевна. Может, и не встречалась... А может, и встречалась... Откуда вы знаете?
Достоевский. И Толстой с Достоевским... тоже никогда не встречались! Не было такого!
Софья Андреевна. Не было, так будет.
Анна Григорьевна крутит у виска пальцем, глядя вопросительно на Льва Николаевича. Тот пожимает плечами.
Толстой. Ты, Федя, не нервничай. Мало ли чего не было. Мы теперь семьями дружим. Теперь все по-другому.
Софья Андреевна(Анне Григорьевне). Строг он у тебя. Принципиален. Правду любит.
Анна Григорьевна. А что наш самовар? Мы пирожки принесли.
Софья Андреевна. Да, готов самовар?
Толстой. Минуточку. (Встает, берет самовар.)
Софья Андреевна. Как? Еще не готов?
Анна Григорьевна. Ничего себе!
Толстой. Я мигом.
Софья Андреевна. Лева, я тебя не узнаю.
Толстой. Опоздал. Чуть-чуть... Да и вы тоже... Сейчас. (Направляется с самоваром за кулису. Остановился.) Вы только без меня не молчите, общайтесь, общайтесь... Слышь, Федор, я тебе говорю, не спи, беседуй с барышнями. (Ушел.)
Пауза.
Анна Григорьевна. Нет, почему же... если Федор Михайлович спать хочет... должны ли мы его насиловать?
Софья Андреевна. Анна, вслушайся в свои слова!
Анна Григорьевна. Я что-то не так?
Софья Андреевна(публике). Пи-рож-ки! (Достает их из корзины.) Будем считать, что сама испекла. (Раскладывает на тарелке.) Ну-с?
Анна Григорьевна. Ну-с... (Пауза.) А что, Федор Михайлович, над чем вы сейчас работаете?
Достоевский(угрюмо). Я уже говорил... ему. Он все знает.
Софья Андреевна(доставая чашки из шкапа). Еду я тут недавно в троллейбусе, два негра стоят. Один другому по-своему: будырум-гурыдум-блямбобо-дырымбумба... и вдруг отчетливо так: пирошшки!.. И опять: будырум-гурдырум-бормомбо-пирошшки... Бундубар-пирошшки-драмдрабо-пирошшки-румба-бурумба... пирошшки... Сразу ясно, о чем речь.
Анна Григорьевна. Отравились, наверное.
Софья Андреевна. Не исключаю... Федор Михайлович, вы пирожки с ливером едите?
Анна Григорьевна. Ест.
Софья Андреевна. А мой вегетарианец. Хотя тоже все ест.
Входит Толстой с самоваром.
Толстой. Самовар заряжен. (Ставит на стол.) Прошу.
Анна Григорьевна. (Констатация.) Народ прибывает.
Софья Андреевна. Правильно. Отчего ж ему не прибывать. Федор Михайлович, вам особое приглашение надо?
Достоевский. Спасибо, не хочется что-то.
Толстой. Да ты что, Федор! Народ ждет, когда мы чай пить начнем! Садись, садись, не кочевряжься.
Софья Андреевна(Толстому). Сегодня ты виночерпий. Мне немного.
Толстой разливает по чашкам из самовара.
Анна Григорьевна. И мне немного. Чуть-чуть.
Толстой. А нам побольше... Прошу. Варенье не класть!
Анна Григорьевна. (Констатация.) Глядят, гады.
Толстой. Пусть, пусть посмотрят.
Софья Андреевна. Ну — тронули? За встречу?
Толстой. Не чокаясь. (Выпивает.)
Софья Андреевна и Анна Григорьевна пьют глотками.
Достоевский(глядя в чашку). Это что?
Толстой. Пей, Федор, не отравишься. Свое.
Достоевский выпивает, берет пирожок. Откусывает. Толстой запоздало крякает.
Толстой. День зря не потерян.
Софья Андреевна(уважительно). На апельсиновых корочках.
Анна Григорьевна. (Констатация.) Глядят.
Достоевский. Крепко.
Толстой(публике — строго). Ну? Как чай пьют, не видели?
Софья Андреевна. Тсс! Лева, будь корректен!.. Войди в их положение...
Достоевский. Не было такого, не было!
Толстой. Чего не было-то?
Достоевский. Чтобы так было! Не было!
Толстой. Федор, ты ешь, ешь, закусывай.
Анна Григорьевна. Вообще-то, икорки бы не помешало для правдоподобия...
Софья Андреевна. С икрой бы зрелищно вышло...
Толстой. И так зрелищно.
Анна Григорьевна. Нет, без икры не так зрелищно.
Софья Андреевна. О чем, они думают, мы говорим?
Толстой. Как, Софьюшка? Ты спрашиваешь, о чем мы говорим, они думают?
Софья Андреевна. Да, о чем?
Толстой. Да кто ж их знает!
Анна Григорьевна. О крепостном праве.
Толстой. Крепостное право в шестьдесят первом году отменили...
Софья Андреевна. А сейчас какой?
Толстой. Гм... Восемьдесят первый, наверное... в смысле восемьсот... нет?
Анна Григорьевна. Он умер в восемьдесят первом.
Софья Андреевна. Кто?
Анна Григорьевна. Мой муж. Он.
Достоевский. Я.
Софья Андреевна. Вы?
Достоевский. Двадцать восьмого января.
Пауза.
Анна Григорьевна. Значит, сейчас, пожалуй, восьмидесятый. Раз мы вместе все... Одна тысяча восемьсот...
Толстой. Семьдесят восьмой, пусть еще поживет.
Анна Григорьевна. Одна тысяча восемьсот семьдесят восьмой год... Славное было время.
Все глядят сочувственно на Достоевского.
Достоевский. В этот год скончался Некрасов.
Софья Андреевна. Все знает, все помнит...
Толстой. А знаете, Федор Михайлович где работает? Федор, можно скажу?
Достоевский. Не надо.
Анна Григорьевна. Ой, где?
Достоевский. Не говорите.
Толстой. От жены скрываешь.
Анна Григорьевна. Вы — художник? Я правильно угадала?
Достоевский. Нет.
Софья Андреевна. Вы очень похожи на лесника. На егеря.
Достоевский. Да, я лесник.
Толстой. Лесник? Хе-хе! Лесник... А еще правдолюбец!.. Лесник!.. Нет, нет, нельзя. Молчу.
Анна Григорьевна. Где, Федор Михайлович? Ну, скажите где?
Достоевский. Я, знаете, сочинитель... Я вас обманул, я не лесник, я сочинитель.
Толстой. Это мы знаем, Федор, какой ты сочинитель. Я ведь тоже не лыком шит.
Достоевский. Я пишу роман... исторический.
Толстой. Исторический?.. Что-то новенькое.
Достоевский. Нет, нет, по-настоящему...
Анна Григорьевна. В лесу?
Достоевский. Нет, не в лесу. В другом месте. Это роман... как вам сказать... это роман о садовнике... Я каждый день пишу его, каждый день хотя бы несколько строк... Огромный сад. Или парк. В нем садовник живет. Он живет в крохотном таком домишке напротив южного входа... где хранят инвентарь... Спит вместе с метлами, лопатами и совками... Он ухаживает за... за клумбами. В этом саду очень много клумб. Сотни, наверное, клумб... Клумбы, клумбы и клумбы... Он ухаживает... Листья убирает, подметает дорожки... Незабудки там, анютины глазки... папоротник декоративный... А за оградой трамваи идут...
Софья Андреевна. Какая я пьяная!..
Достоевский. Записки садовника...
Толстой. Сумасшедшего...
Анна Григорьевна. Почему сумасшедшего?
Толстой. Сумасшедшего садовника...
Достоевский. А за оградой трамваи идут... грохочут... Там недалече кольцо...
Анна Григорьевна. Недалече?
Достоевский. Кольцо. Трамвайное... А в ограде есть, знаете, щель... Там проход, пролаз, прутья отогнуты... Выбираешься когда из крапивы... особенно на закате... и видишь лица в прямоугольниках окон... живые... — трамвай идет!.. грохоча... И словно он светится весь изнутри этим небесным свечением, и словно увозит в город отсюда, в жилые массивы, пурпур заката... вместе с отрешенностью неподвижных людей, сидящих у окон... вместе с надеждами их, радостями, и болячками, и обидами на судьбу... А над корпусом трансформаторного завода он во всей красоте, закат, говорю, пурпурно-лиловый... а кирпичная стена давно обветшала... и труба покосилась... и застыло облако, похожее на жука-скарабея... И вдруг ты чувствуешь резкий запах сирени и вспоминаешь зачем-то, как отец тебе сделал из репейника однажды мишку, медведя, когда ты лежал с двусторонней пневмонией в больнице, и что час назад прошел дождь... и трамвай, он тоже прошел уже, все... и только где-то далеко: звяк-звяк... железом бьют об железо... и запах сирени, и скарабей... А отсюда вот, из груди, поднимается, знаете, волна к горлу... и ты, остановив дыханье, боишься назвать это счастьем, потому что очень уж о