очим, его именем назван наш кукольный театр. Огромный портрет его висит в фойе. Знаешь, его всегда изображают в полный рост. Это, наверное, для того, чтобы не обрезать бороду. Такую бороду надо отращивать с самого детства. Мне кажется, она продолжает расти у него на портретах. Правую руку, согласно канону, он всегда держит за спиной, и я не могу освободиться от мысли, что за спиной у него спрятана плетка. Представь, отец: мне — мне! — предложили написать воспоминания! Зачем же мне писать воспоминания, когда уже и без меня все написано? Да и не умею я писать воспоминаний. Пробовал — не получилось. Хотя, с другой стороны, это верно, хочется иногда самому все осмыслить. Где мы были не правы, а где правы. Где-то ведь что-то было не так... чтобы так?.. Может быть, он действительно знал больше нас, был зорче нас, переживал острее. Почему в прекрасной стране ему не нашлось места? Почему топор и стамеска меня не слушаются? Господин Не Скажу Кто, давайте считать, что время нас примирило. У вашего портрета всегда лежат цветы. Я и сам иногда положу гвоздичку. Я бы сделал вам деревянный памятник! Вы бы ожили у меня!.. Если б я так умел, как отец... как отец... из полена!.. (Сам напуган величием замысла.) Из полена — я бы вырубил исполина. Исполина — из полена! Нет, из бревна. Конечно же, из бревна. А может, все дело в бревне? Может быть, перевелись настоящие бревна? (Открытие.) А ведь правда — перевелись. Я не знаю, в чем дело, но сейчас ведь бревна другие. Не такие, как раньше. Да, да, это так!
Пауза.
Из чего сделана табуретка? (Смотрит на нее.) Из чего б ни была сделана табуретка и кто б ни был мастером табуретки, табуретка всегда табуретка!.. Можно душу вложить, можно сердце отдать — все равно: табуретка!.. (Куклам.) Не хочу обижать табуретку, но ведь вы, вы ж — другое совсем!.. Отчего же молчите?.. даже пальцем не шевельнете?.. Думаете, я вас не люблю? Или прав он — плетка нужна?.. Знаю, знаю, не прав. Но при всей аляповатости вашей вы бы все же могли обнаружить признаки жизни. Хотя бы из уважения к вашему автору. Ко мне то есть. Или я мало с вами разговариваю? В этом меня никто не упрекнет! (Одумавшись.) Что же я говорю такое? Что я несу? Как бы я ответил деревянным уродцам, когда бы, ожив, спросили меня: почему мы такие?! Сказал бы: вы мои ученические работы. Так? А нам от этого легче? — спросили б меня. Нет, не легче, не легче. Потом еще есть такое странное слово — «ответственность». Хотя, с другой стороны — был ли я сам совершенен, когда пришел в этот мир? (Морщится.) Какое дурацкое выражение — «пришел в этот мир»! Ну да ладно... Так был ли я совершенен? Думаю, нет. (Табуретке.) Ты тоже.
Пауза.
Мой идеал табуретки — у меня в голове. Боюсь, в натуре он недостижим. Что означает имя твое? Та-бу-рет-ка... Откуда такое названье? Нужели от слова «табу»? Да, конечно, от слова «табу». Как странно... табу... «Табу» и «ретка» еще. Но что же «ретка» тогда означает? Нет ведь слова «ретка» в природе. Или все-таки есть? «Ретка», «ретка»... Не «редька», а «ретка»... Откуда же это «ретка» взялось?.. Что-то прячется в этом «ретка»... что-то скрывается... Ой!.. (Поражен.) Не может быть!.. Актер! «Рет-ка» — «ак-тер»... Если справа налево прочесть. «Ретка» — «актер»!.. Вот это открытие! (С ужасом глядит на табуретку.) Это как же? Это как же тогда понимать? (Шепотом — табуретке.) Табу, актер. (Куклам.) Вы что-нибудь понимаете? (Обходит табуретку кругом, с опаской разглядывает ее.) Такое не может получиться случайно. Не может! Выходит, я отгадал тайное имя. Может, я единственный на Земле... Нет? Или да?.. Для других ты останешься табуреткой... но как же мне теперь жить, когда услышал такое... Что же, выходит, я ножовкой ее... я тут, отец, тебя топором... а она мне, папа, ты слышал?.. табу, актер!
Пауза.
Может, мне замолчать? (Закрывает рот ладонью. Молчит. Убирает ладонь ото рта.) Но я не актер.
Пауза.
Или актер?
Пауза.
Я знал очень много актеров. У меня самого были способности. Большие — актерские. В принципе, вся моя жизнь связана с театром. Правда, больше, чем актером, я хотел стать мастером сцены. Из меня бы получился отличный мастер. Я бы, пожалуй, сумел настлать большую площадь полов на сцене... во фриз с остружкой, прифуговкой и склеиванием в щиты досок на шпонках и простружкой провесов... Не довелось. Я стал пожарным. Это хорошо. Я никогда не жаловался на жизнь. Меня все любили.
Если б вы знали, как меня все любили! Я был самым любимым! Самым-самым любимым! Все, кто меня не любил, известны по именам, и, надо заметить, все они очень неважно кончили. (Шепотом.) Даже он, с бородой. Папа, ты знаешь, о ком я говорю. Но мне казалось, что даже они, те, кто очень неважно кончили, те, о которых я и никогда потом не вспоминал даже, они тоже меня все любили. Не могли не любить. (Громко.) Да что о них вспоминать, меня и без них все любили! И я себя тоже очень любил. А что мне еще оставалось? Как же можно себя не любить, когда тебя любят все? Чем же ты хуже всех? Я не был похож на других, но в этом отношении — я поступал как все, а все — любили меня. Я так себя сильно любил, что даже не мог представить себе, как можно меня не любить... Меня не любить — это надо быть дураком или злодеем. А в нашей прекрасной стране всех злодеев пересажали. А дураков в нашей прекрасной стране вообще не было!.. По определению. Ты меня, папа, очень любил, я знаю. Когда я засыпал ночью в своей кроватке, мне казалось, что деревянная мебель и та любит меня... А я любил деревянную мебель!.. А как меня полюбили во Дворце Дарований, когда увидели мою коллекцию колобашек!.. Обо мне написали в газете! Помнишь, папа, мою коллекцию возили по городам и везде показывали, и в каждом городе мне вручали диплом! И ты гордился мною, папа!
А как меня любила жена! (Куклам.) Вы не представляете, как меня сильно любила жена! Вы думаете, у меня нет жены? И никогда не было? Плохо вы меня знаете! У меня такая жена!.. Она и сейчас меня любит. Наверняка. Она недавно прислала мне колобашку. Из американского клена. Я уже не собираю колобашки. Где мои колобашки? А она вдруг прислала. Я уже не знаю, кто меня любит. (Снимает трубку телефона). Восьмой объект. Алле! (Вешает трубку.) Да что же это такое?
Никаких звонков нет и не будет.
Но ведь звонок! Звонок! (Снова хватает трубку.) Алле! (Вешает. Озирается по сторонам.) Кто звонит? Вы что, смеетесь надо мной? (Кукле.) Ты звонишь? (Берет ее рукой и прислоняет к уху.) Алле! (Кладет на место, берет другую.) Алле! (Кладет.) Кто звонит? Кто звонит, спрашиваю? Ты? (Берет еще одну.) Алле! (Кладет.) Отец, это ты? Это ты звонишь, да?
Подбегает к бревну, прислоняет ухо.
Алле, алле!
Подбегает к столу. Вынимает пепельницу — прислоняет к уху.
Алле! (Отбрасывает.)
Рыжую куклу — из ящика стола — к уху.
Алле! Вас слушаю! Восьмой объект!
Пауза.
Ты?.. Ты мне позвонила?.. – – Здравствуй, здравствуй... – – Как же я могу тебя не узнать... – – У вас день?.. – – Нет, ну что ты, я не сплю, я ж на дежурстве... – – Сегодня праздник у нас... День Леса... – – Не надо, не надо, это святое... – – Как твоя... эта самая... жизнь?.. – – А нашего белого клоуна?.. – – Отлично, отлично... – – Тут у нас в газетах писали о вашем торнадо... Слава богу, что все хорошо... – – Слушай, ты не помнишь, где это я читал: семь братьев превратились в платан?.. – – В платан, говорю... – – В пла-тан!.. – – Что? Что я должен сделать?.. – – Подписать бумагу?.. Я так много подписал тебе бумаг... – – Еще одну? Ты их, наверное, ешь?.. – – Нет, не ешь?.. – – Извини, это я так пошутил... – – Хорошо, хорошо, да нет, о чем разговор... – – Пришлешь письмом?.. – – Правда, тут одно маленькое «но», маленькая проблемка... – – Нет, с подписью... – – У меня чего-то рука... – – Говорю, деревенеет рука. Что ли, подпись не всегда получается. Вернее, получается, но каждый раз по-разному... Вчера расписался в ведомости, а мне говорят: эта подпись не ваша... — Ну, конечно, я сконцентрируюсь, о чем разговор... – – Обязательно. Я обещаю... (Отрывает куклу от уха.) Вот так.
Пауза.
Вообще-то, я не подарок. Как тут ни танцуй. (Рассматривает куклу, которую держит в руке.) Она уехала с клоуном. Уже смешно.
Пауза.
У них день — у нас ночь. Так получилось. Ей всегда хотелось «красивых слов», а я угловат, резок в движениях. Стала называть меня эгоистом. Говорила, что я не вижу дальше собственного носа. А я ощущал себя Сирано де Бержераком. Но не мог выразить чувства свои... Уезжая, она сказала, что ей надоело со мной нянчиться. Что устала заменять мне маму. Она так и сказала: я не мама тебе, а ты мне не сын. И уехала. Причем тут мама, отец? (Помолчав.) Я все могу понять, но одного не пойму — и не прощу уже никогда, — зачем она перекрасила волосы?! Свои великолепные волосы — в отвратительно огненно-рыжий цвет! (Положил куклу на стол.)
Пауза.
Чума. Одно слово — чума!
Ходит по комнате.
И никто никогда не заставит меня пить ваш кленовый сок! Я даже наш никогда не пил! Наш, березовый!.. Пить сок дерева — это то же самое, что пить кровь человека!
Пытается взять себя в руки. Успокоился.
Вы никогда не задумывались, почему люди не едят бумагу? Во всяком случае, большинство точно не ест. Из моих знакомых никто не ест, ни один человек. В наших организмах, по-видимому, отсутствует какой-то фермент, необходимый для усвоения бумаги желудком. Я слышал от одного человека, не доверять которому у меня нет ни малейшей причины, что несколько лет назад группе добровольцев давали особые таблетки, после чего у них менялась картина мира, в частности, знаете, картина аппетита. Это были секретные опыты, чрезвычайно секретные. Возможно, тот самый фермент и сод