Оутс вздохнул. Он был крупным мужчиной, привычным к городской одежде и городской жизни; но, кроме того, он был лучшим полицейским детективом в этой части страны, и потому именно его отправили из столицы штата сюда, в эту богом забытую глушь, для расследования серии событий, которые так озадачили и ужаснули многих и без того отсталых и слегка не от мира сего обитателей округа между Инсмутом и Аркхэмом.
Оутс с облегчением обернулся, когда дверь позади него отворилась и наружу просунулась длинная голова с песчаного цвета шевелюрой — доктор Юарт Ланкастер, местный полицейский хирург.
— Видели когда-нибудь подобное, док?
Тот пожал плечами.
— Вы правы, капитан. Я уже сорок лет практикую в здешних местах, но еще ни разу ничего похожего не видел.
Оутс проницательно взглянул ему в лицо, которое было как раз в луче света, наискосок падавшего в темноту из приотворенной двери. Даже ночная погода, и та была здесь какая-то странная. Доктор закурил огрызок сигары, который достал из жилетного кармана, и протянул собеседнику пачку гаван. Полицейский с придирчивым видом знатока выбрал одну, отрывисто поблагодарил доктора, и мужчины молча закурили, разгоняя благословенным ароматом табака вонь патологоанатомической комнаты, которую они только что покинули.
— Да, капитан, — мрачно продолжал доктор Ланкастер. — Как вы и говорили по телефону. Черты лица растворились, точно смазанные какой-то чудовищной губкой. Все расплющено и перемешано. Что писать в отчете, ума не приложу.
Оутс пожал плечами, мыслями он был далеко, в той относительно нормальной атмосфере городских улиц, по которым он ходил буквально только что.
— Может, рыбы, — предположил он.
Ланкастер посмотрел на него с недоверием.
— В том пруду? — мягко возразил он. — Мне еще не встречалась форма жизни, которая могла бы сотворить подобное с человеческим лицом.
— Вы меня не поняли, док, — продолжал офицер. — Я говорю об отчете. В нем же надо что-нибудь написать. Парень упал в пруд, допустим; вода была ледяная, температурный шок привел к остановке сердца; труп оставался там несколько дней, рыбы попортили ему лицо.
Доктор натянуто улыбнулся.
— Вы можете верить в это, капитан. Я сам могу в это верить. Но что скажут власти города? Вот что должно нас с вами волновать.
И он хитро покосился на здоровяка детектива.
— Каково ваше настоящее мнение?
Если он ждал прямого ответа, то просчитался.
Оутс почесал подбородок, не спуская глаз с переливчатой ленты тумана за рифом.
— Мы должны написать что-нибудь в отчете, док. Больше я вам ничего не скажу. Может, нам самим это и не нравится, но, пока мы не добрались до сути вещей, надо положить конец дурацким вопросам и заткнуть деревенщинам рты.
Доктор Ланкастер не сводил с Оутса глаз. Он неохотно заговорил:
— Вы сказали, что нужные вам подборки аркхэмских газет как раз отдали в переплет. Поезжайте в Инсмут, но только инкогнито, и пошныряйте там туда-сюда. Загляните в газетные отчеты двухлетней давности в тамошней библиотеке.
Он помолчал.
— О тварях, которые якобы живут позади рифа, давно уже ходят разные байки. Некоторые верят, будто они собираются прибрать к рукам все население Инсмута и Аркхэма. Чушь, конечно, но для начала сгодится.
Оутс сосредоточенно смотрел вдаль, чувствуя, как крепчает вонь с болот, которые вплотную подступали к Оук Пойнту с противоположной стороны.
— Удивляюсь я вашей силе духа, доктор. Вы живете здесь сорок лет. А с меня сорока часов хватило.
Доктор мрачно усмехнулся и с понимающим видом затянулся сигарой.
— Дело привычки, — заметил он.
— Может быть, — согласился Оутс. — Но места чуднее, чем округ Инсмут-Аркхэм, я не встречал за всю мою жизнь. Еще чуть-чуть, и он напугает меня до конца моих дней.
Холройд вздрогнул и проснулся. Сначала он не мог понять, где находится. Потом вспомнил, как говорил с деканом и Беллоузом о своем намерении не возвращаться на ночь домой. В кампусе у него была квартира, где он ночевал, когда ему случалось заработаться допоздна. Вот и теперь лунный луч прокрался в щель между ставнями и разбудил ученого, упав ему на лицо. Тут начался громкий перезвон часов; в ночной симфонии сплетались старчески надтреснутые голоса колоколов с островерхих церквей Аркхэма; из университета им вторили мелодичные голоса более юных часовых механизмов, установленных на зданиях общежитий, в часовнях и на фасадах трех главных университетских храмов. Концерт длился минуты три: такова была разница во времени между старинными механизмами, отстававшими минуты на две и более, и их молодыми коллегами, нередко убегавшими вперед, — за это время Холройд успел сообразить, что сейчас около трех часов ночи. Когда ветер дул с моря, в ночной тиши можно было различить бой часов в Инсмуте.
Холройд уже собирался повернуться на другой бок, как вдруг, впервые с момента своего пробуждения, осознал, что в комнате происходит что-то странное. Он интуитивно догадался, что именно это и вывело его из состояния глубокого сна. Еле слышный вкрадчивый шорох, как будто ребенок или старик шуршал, потирая клочками пожелтевшей бумаги друг о друга. Возможно, этот возникший в его мозгу образ был безобиден, но настолько неуместен для того времени и места, что Холройда бросило в пот.
Казалось, звук шел из стены поблизости от его изголовья, медленно пересекал комнату по направлению к окну, но, не достигнув его, поворачивал назад, становясь с каждым разом все громче. Холройд закрыл глаза, но это не помогло: звук не проходил и не делался тише. Более того, он усиливал тревогу ученого, ибо каждый раз, когда вкрадчивый звук возвращался к нему из темноты, он тревожно таращил глаза, боясь, как бы не случилось что-то страшное, если он их закроет. Открытые глаза помогали ему сохранять чувство защищенности, словно гарантировали, что та тварь — или кто бы там ни был — не посмеет напасть на него, пока он не спит, держится настороже и полностью владеет своими способностями.
Когда шелест в третий раз обогнул комнату Холройдом овладело неудержимое желание подняться с постели; в спальне было по-прежнему темно, а чтобы включить свет, надо было пройти вдоль всей той стены, от которой доносились подозрительные звуки. Этого ему, по понятной причине, делать не хотелось. Тогда он натянул поверх пижамы брюки и при свете полной луны, сочившемся сквозь ставни внутрь, начал нашаривать ногами тапочки.
Однако, опустив ногу на ковер, он, к немалому своему ужасу, вместо знакомых очертаний комнатной туфли ощутил ледяное прикосновение чего-то скользкого и студенистого. Он отдернул ногу, точно ужаленный, и тут же увидел длинную серую тварь, похожую на змею, с белыми незрячими глазами, которая с невероятной скоростью скользила по ковру, изгибаясь и вибрируя так, словно под ее кожей жили и двигались сотни разных существ. Серое чудовище скользнуло в его штанину и поползло вверх по ноге, заставив его завопить раз, потом другой. Тошнотворная вонь ударила ему в нос, он ощутил жгучую боль и потерял сознание.
Он пришел в себя, лежа все на той же кровати, вокруг было тихо, и только из-за закрытых ставень доносились обычные для спящего университета звуки. У него было такое чувство, словно он долго бежал, и вся его пижама пропиталась потом. Встав, он добрался до выключателя, и ослепительный свет вернул его к реальности и принес освобождение от кошмара. Его тапочки, сухие и теплые, стояли на своем обычном месте у кровати. Судя по тому, как были сложены на стуле его брюки, ночью он их не надевал. Чувство облегчения затопило его. Значит, то был всего лишь кошмар.
Но, стоило ему повернуться, как его снова накрыла тошнотворная вонь. Кровь потекла ему в горло; его речевой аппарат так сжался от ужаса во сне, что он, должно быть, прикусил язык. Но откуда этот настырный запах? И тут он заметил след страшной серой слизи на пижамных штанах. И едва опять не упал в обморок.
На следующее утро Оутс поехал в Инсмут, взяв для этой цели служебный автомобиль, который превратил в гражданский при помощи простого подручного средства: заклеил полицейский знак на дверце маскировочной лентой. Ему не хотелось привлекать к себе внимание; события, в которые он оказался замешан, и без того подавляли его своей чрезвычайностью. В особенности после того, о чем рассказал ему накануне врач.
Был пасмурный, хмурый день, и старая главная дорога, совершенно пустынная, не считая прогромыхавшей однажды мимо телеги фермера, вела его через узкую скальную горловину, в которой бесновался белый от ярости Мэнаксет; черные бока скал и белые гребни пены в сочетании с холодом и одиночеством — дома вокруг почти не встречались — вызывали дрожь скорее душевную, нежели телесную; журчание речных струй оказывало на него странное, мистическое действие, как будто множество голосов настойчиво пели ему в уши, отвлекая его так, что он два или три раза едва не съехал с дороги. Наконец он остановил машину, закурил сигарету и стоял, глядя в пропасть по левую сторону от шоссе. Капитан был крупным, уверенным в себе мужчиной, за годы службы он повидал смерть в разных обличьях, но нигде и никогда ему еще не бывало настолько не по себе, как здесь.
Здесь — это не только в Аркхэме, но и на этой пустынной дороге, где вряд ли действительны юридические нормы, как недействительны они и в Инсмуте, куда лежал его путь; заштатный, запустелый городишко, как он слышал; место, где царит угрюмое молчание; цветет инцест; где странные люди кое-как сводят концы с концами, прибегая для этого к способам, которые едва ли одобрит закон. Он вспомнил одного приятеля, тоже полицейского, который в молодости три года отслужил в Инсмуте, и кое-какие из наиболее зловещих его фраз крутились теперь у него в голове.
Наглухо застегнув теплое пальто — машина, позаимствованная у аркхэмского начальства, была без верха, — он сделал хороший глоток горячего кофе из термоса, которым предусмотрительно запасся в дорогу. Рев воды в ущелье оказывал на него гипнотическое действие, а контраст белого и черного, пенных гребней волн на фоне дегтярно-черных мокрых скал наводил на мысли о смерти; может быть, потому, что эта картина ассоциировалась у него с выбеленным дождями и солнцем скелетом, брошенным среди черных камней. Но, отогнав чудные мысли, он закрыл термос, сел в машину и проехал еще несколько миль, с удовольствием ощущая тяжесть полицейского револьвера в кобуре, ремень которой приятно подавливал на грудь.