— Его уже три месяца никто не видел. Между нами, я о нем не сильно соскучился. Но вот некоторые… — Берни кашлянул, я услышал, как на том конце провода открылась дверь, и мой приятель заговорил преувеличенно нормальным голосом: — Да, дорогая, я вернусь до начала Джека Бенни[23].
— Увидимся, зайка, — ответил я, — твой ужин в помойном ведре, а я уехала в Тихуану[24] с бильярдистом-профессионалом.
— Люблю тебя, — сказал он и повесил трубку.
К подошвам моих ботинок прилипла зеленая слизь. Я соскреб ее о край стола, а потом вытер его вчерашней «Таймс». Вид у этой заразы был чертовски эзотерический.
Плеснув себе в стакан виски из бутылки, купленной по дороге в магазине напротив, я смыл с зубов привкус Дженис Марш.
Я думал о Полинезии начала девятнадцатого века и о круглоглазых туземках, столпившихся вокруг капитана Марша. В мои мысли все время вплетались какие-то щупальца. Теоретически история капитана идеально подходила для какого-нибудь фильма с Дороти Ламур[25] в главной роли, с Дженис Марш в роли ее собственной прапрапрабабушки и Джоном Халлом[26] или Рэем Милландом[27] в роли самого юбочника Оубеда. однако почему-то от этого сюжета по спине у меня бежали мурашки, как от фильма с участием Белы Лугоши[28]. Мысли о расчлененных младенцах не давали мне покоя.
Беготня последних дней ни на шаг не приблизила меня к Лэйрду Брюнетту и его наследнику. Мысленно я составил список известных мне приятелей Брюнетта. Также мысленно вычеркнул из него всех, кто был уже мертв. Осталось раз, два и обчелся. Когда умирают коллеги Брюнетта, никто особенно не обращает на это внимания, разве что какие-нибудь храбрецы, хлебнув лишку, запоют «Динг-донг, злая ведьма умерла», да тут же смолкнут, вспомнив, что другие-то еще живы. В этом смысле я такой же, как все: счет мертвым держателям игорных домов не веду. Но если задуматься, в последнее время их что-то очень много отправилось на тот свет, вплоть до самого Джанни Пасторе. Кроме Ротко и Изингласса представители полукриминального мира похоронили в закрытых гробах по меньшей мере троих своих коллег. И очевидно, что виной тому были не японцы. Интересно, сколько еще людей встретили свою смерть в ванных? В этом деле все концы вели в воду. Я решил, что нет ничего хуже этой дряни, и поклялся, что никогда не буду разбавлять ею свой бурбон.
Выйдя под дождь, я отправился по барам. Друзей у Брюнетта было много. Может, кто-нибудь что-нибудь да вспомнит.
До вечера я подпирал стойки разнообразных баров, где пытался вытянуть информацию из разнообразных неудачников. Но ничего, кроме очевидных подтверждений паники, которая охватила весь город, мне это занятие не принесло. Не все топили свой страх в бутылке, но боялись все.
Люди боялись многого. Прежде всего японцев. Вы бы удивились, узнав, сколько колеблющихся граждан из втируш, которые прежде едва узнавали американский флаг, вдруг превратились в ярых патриотов, готовых отдать последнюю каплю своей проспиртованной крови за красно-бело-синее знамя. Куда бы вы ни пошли, везде кто-нибудь поносил Хирохито, Того, микадо[29], кабуки и оригами. Зато эпидемию внезапных смертей, охватившую в последнее время круги, где вращались Пасторе и Брюнетт, обсуждали куда менее охотно, и любой вопрос на эту тему превращал самых отчаянных горлопанов в молчунов.
— Это дело дурно пахнет, — говорили они и меняли тему.
Я уже начал думать, что лучше бы Джейни Уайльд вложила свои деньги в радиоролик с просьбой к Лэйрду позвонить ей. И тут я встретил Кертиса — крупье из «Максиз». Обычно он бывал при полном параде, как Фред Астер[30]. однако в тот вечер гвоздику в петлице, крахмальную манишку и складной цилиндр сменила форма грязно-оливкового цвета с погонами на плечах и фуражка с кокардой.
— Что, Кертис, труба зовет? — спросил я, проталкиваясь сквозь толпу восхищенных почитателей, которые спешили угостить солдата выпивкой.
Кертис расплылся в улыбке, которая сменилась надменной усмешкой, когда он меня узнал. Мы с ним уже встречались на «Монтесито». Ходили слухи, что во времена сухого закона он был однажды замечен в честной сдаче карт, однако сам он энергично отрицал это.
— Привет, дешевка, — сказал он.
Я купил себе выпить, но ему предлагать не стал: перед ним и так уже стояли в ряд три или четыре порции.
— Я вижу, дело у тебя прибыльное, — сказал я. — Сколько отдал за форму? Или на «Парамаунт» одолжил?
Крупье обиделся.
— Она настоящая, — сказал он. — Я ухожу в армию. Надеюсь попасть за море.
— Да, надо бы тебя скинуть на парашюте в Токио, чтобы ты познакомил япошек с хромыми рулетками и налитыми свинцом игральными костями.
— А ты циник, дешевка. — Он опрокинул первый стакан.
— Нет, просто реалист. Как это ты вдруг покинул «Монти»?
— Суешь нос в дела Лэйрда?
Я приподнял плечи и опустил их снова:
— Азартным играм крышка, их заправилам тоже. Взять хоть бывшего владельца этого места. Пари держу, в последнее время ты изрядно потратился на траурные венки.
Кертис опрокинул один за другим еще два стакана и заказал третий. Когда я вошел, возле него крутилась пара шлюшек, нацеливаясь на его карманы. Теперь мы с ним остались один на один. Ему такая перемена декораций не понравилась, и неудивительно.
— Слушай, дешевка, — сказал он, внезапно понизив голос, — ради твоего же блага, оставь это дело. Сейчас есть вещи поважнее.
— К примеру, демократия?
— Можно и так сказать.
— Как далеко за море ты хочешь отправиться, Кертис?
Он оглянулся на дверь с таким видом, словно ждал, что она сейчас откроется и с улицы войдут по его душу мокрые от дождя парни с автоматами Томпсона наперевес. Потом он вцепился руками в край стойки, чтобы скрыть дрожь.
— Чем дальше, тем лучше, дешевка. Филиппины, Европа, Австралия. Все равно.
— Война не самое безопасное место.
— Да неужели? По-моему, на острове Уэйк[31] Папа Джанни был бы целее, чем в собственной ванной.
— Что, и ты эту сказку слышал?
Кертис кивнул и сделал новый глоток. Джук-бокс играл «Дудли-аки-саки, хочу креветок, мама», и от этого было страшно. Глупо, но все равно страшно.
— Все умирают в воде. Вот что я слышал. Иногда на «Монти» Лэйрд выходил на палубу и часами глядел на море. Он спятил с тех пор, как связался с этой лупоглазой Марш.
— Принцесса Пантера которая?
— Так ты ее видел? Она самая, Дженис Марш. Хорошенькая штучка, особенно для любителей моллюсков. Лэйрд клялся, что в бухте есть подводный город. Слова говорил странные — «дарки боп» или что-то в этом роде. Или «джиттербаг», может. «Ктул что-то там…» или «Иог-мой-йо». Он говорил, что кто-то придет из воды и захватит всю землю, но явно не японцы.
В форме Кертису было неуютно. На ней еще не высохли круги от дождя. Он хлестал виски, как У. К. Филдз[32] во время попойки, но при этом не хмелел. Видать, против его страхов даже «Джек Дэниеле» был бессилен.
Я думал о Лэйрде на палубе «Монти». И о картине, где рядом с клипером капитана Марша из воды выныривает непропорционально большая каракатица.
— Он на корабле, так ведь?
Кертис ничего не сказал.
— один… — Я продолжал думать вслух. — Он там один, в море.
Я сдвинул шляпу на затылок и попытался вытряхнуть из головы хмель. Чистое безумие. Все равно что болтаться на волнах, повесив на грудь табличку с надписью: «Эй, Тодзио, подстрели меня!» «Монти» был настоящей плавучей мишенью.
— Нет, — сказал Кертис и так вцепился мне в рукав, что я расплескал выпивку.
— Что, его там нет?
Он тряхнул головой.
— Нет, дешевка. Он там, но не один.
Все водяные такси стояли у пристани, надежно пришвартованные и закрытые брезентом до лучших времен. Ни одного перевозчика, который взялся бы переправить меня в ту ночь на «Монтесито», мне было не найти. Ведь все знали, что прибрежные воды кишат японскими субмаринами. однако был один человек, которого не беспокоила судьба его лодок. Он наверняка не станет возражать, если одну из них позаимствуют без его разрешения.
«Сивью-Инн» был безлюден, как пустыня, и это несмотря на полицейские объявления, предостерегающие от проникновения на место преступления. В отеле было темно, холодно и сыро, и никто не приставал ко мне с вопросами, когда я взломал дверь лодочного сарая, чтобы найти ключи.
Выбрав у причала «Сивью» приглянувшийся мне катерок, я заправил его бензином, готовясь к небольшому путешествию. Еще я вынул из бардачка своего «Крайслера» «кольт супер матч» 38-го калибра и сунул его себе под мышку. В процессе я основательно промок и наверняка подхватил простуду. Оставалось надеяться, что Джангл Джиллиан оценит мои усилия.
Волны с грохотом били в дно лодки. Шум был мне на руку, особенно когда пришлось выстрелом сбивать с причальной цепи навесной замок, но от качки мой желудок скоро заходил ходуном. Мореход из меня тот еще.
«Монти» был там, на горизонте, каждая вспышка молнии выхватывала его из тьмы. Даже такой паршивый моряк, как я, в состоянии держать курс, плывя на маленьком судне к большому.
Когда попадаешь в море, сам себе начинаешь казаться крошечным. Особенно когда от родного города остается лишь россыпь огней во тьме за спиной. Какие-то крупные объекты сразу начали мерещиться мне в воде. Холод пробрался под одежду. Моя шляпа превратилась в губку из фетра, с нее отчаянно текло. Пока катер кратчайшим путем шел к «Монти», капли дождя и брызги пены кололи мне лицо, точно иглы. Глядя на свои руки, которые лежали на руле, белые от холода и сморщенные от воды, я пожалел, что не захватил с собой бутылку. Хотя с тем же успехом можно было жалеть о том, что я сейчас не дома, в теплой постели, с чашкой горячего какао и Клодетт Кольбер под боком. Не все в жизни идет по плану.