Тут под ним что-то зашумело, заквакало, и Уайт вскрикнул, как будто его ударили, чтобы он не отвлекался от своего страшного дела. И снова его чешуйчатая лапа потянулась ко мне.
— Иди с ними! — завизжал он. — Они не отпустят меня, пока ты не займешь мое место! Я не попаду на риф. Не дай им отвергнуть меня! Я столько лет работал на них! Иди с ними!
Я изо всех сил вцепился в дымовую трубу. Кирпичи в ней шатались, но я держался крепко. Под нами собрались на улице люди, но тени милосердно скрывали от меня их вид. Я только слышал, как они скользят по воде, как будто прилив полностью вошел в город.
— Зачем тебе на риф? — спросил я его.
Он стремился выбраться на крышу, но мог лишь извиваться в тесном окне, как рыба, выброшенная на камень.
— Там дети Дагоиа. Они примут меня. Я тралил для них много лет. А теперь наконец сам стану одним из них. Не отвергай меня. Твой срок тоже придет.
Чушь какая-то. Видя, что я хочу сбежать, он с удвоенной энергией полез наружу. Я вытащил из трубы расшатанный кирпич и занес его над головой, как оружие.
— Не знаю, как ты привел меня сюда, но теперь лучше покажи мне дорогу назад. — Я потянулся вперед, схватил его запястье и прижал к черепице. И опять наши взгляды встретились. Все, что я мог тогда, это не сводить с него глаз, читая муку, написанную на его лице.
Оскалившись, он стал царапать меня когтями свободной руки, но я ударил по ней кирпичом. Он не отставал, словно не чувствуя боли.
Голоса внизу стали громче, взволнованней. Меня заметили. И намеревались схватить. Надо было уходить с этого места, или один Бог знает, что со мной могут сотворить эти психи.
Уайт плакал, умоляя меня пойти с ними, слезы текли по его лицу. Но это лишь разозлило меня. Я снова занес над ним кирпич.
— Веди меня назад! — заорал я. — Веди, не то…
И, пока я изливал на него поток грязнейшей брани, которую только могла подсказать охватившая меня ярость, до меня дошло, что я грожу не монстру, не безумному старику, но тени человека, бросившего меня годы тому назад, отцу, которого я никогда не видел. Его преступление, вот что возмущает меня. Мое одинокое детство, обида, печаль моей матери, вот что питало меня теперь, вот что наполняло беспощадной силой руку, сжимавшую кирпич. Я замахнулся для последнего, смертельного удара.
По моему лицу он увидел, что я хочу убить его, и, может быть, даже понял, за что. На миг он снова стал человеком: передо мной был старик, ошеломленно перебирающий воспоминания минувшей жизни. Он не спускал глаз с моего лица.
— Сын… — прошептал он.
— Нам надо выбираться отсюда, — сказал я, все еще не опуская кирпич. — Слышишь?
Моя ярость, должно быть, усмирила монстра, скрывавшегося у него внутри, по крайней мере, на время. Он молча кивнул:
— Помоги мне подняться.
Он стал другим, но эта перемена не вызывала у меня доверия. однако только он мог показать мне дорогу назад, в Эпплдор, лежавший за таинственным порталом, которым он меня вел.
Я медленно выволок его на крышу рядом с собой. Что-то попыталось пролезть за ним, но я прогнал его, швырнув окно кирпич, который держал в руке, и другой, который выломал из трубы. Уайт сидел, нахохлившись, больше зверь, чем человек, но, по крайней мере, не выказывал желания предать меня. Я стиснул его плечо.
— Пошли по крышам. Ищи спуск, — приказал я ему.
Кивнув, он начал опасный подъем по рельефу из черепицы. Я шел за ним, то и дело озираясь, нет ли за нами погони, но обитатели Инсмута выбрали, должно быть, иной путь. Уайт бормотал что-то, и, хотя я не мог разобрать слов, они все же не походили на те чудные звуки, которые он издавал раньше. Он походил на человека, который никак не может забыть дурной сон. Я заставлял себя жалеть его и сопротивлялся желанию убить, которое поднималось со дна моего «я».
Дома стояли так плотно друг к другу, что мы, должно быть, прошли не одну улицу, прежде чем перед нами открылся широкий провал. Приходилось спускаться. Я прислушался, но кромешная тьма внизу не отозвалась ни одним звуком. однако, едва соскочив на крышу пониже, мы были вынуждены спрятаться в тень. Кто-то двигался под нами.
В немом изумлении я наблюдал за гротескной процессией, которая показалась из переулка, направляясь к набережной и странным водам, плескавшимся за ней. Вели ее несколько тварей — иного названия для этих существ я подобрать не могу. Их спины были согнуты в дугу, передвигались они прыжками, а их глаза, хотя я и не очень хорошо видел их в темноте, показались мне слишком широко расставленными. Лунный свет серебрил их тела, которые поблескивали, словно покрытые скользкой чешуей. Твари были мерзкие, но еще ужаснее показались мне люди, которых они вели. Это были мужчины и женщины, жители того же городка, наверное, они шли, понуро склонив головы, шаркая ногами, покачиваясь, точно пьяные. Их было не меньше двадцати, и они шагали покорно, как коровы на убой, не делая попыток освободиться. Я вздрогнул, осознав, где мне уже приходилось видеть подобное.
В старых, мутноватых черно-белых фильмах. Концлагеря. Жертвы, идущие навстречу своей страшной участи. И эти люди, которых я видел прямо под собой, были точно в такой же беде.
Я снова схватил Уайта за руку и стиснул так, что его старые кости, наверное, застонали.
— Кто они? — Мне вспомнились кое-какие его слова. Насчет траления. Уж не о людях ли он говорил?
— Больше никогда, — прошептал он. — Я свое отработал. Купил себе место на рифе Дьявола.
Подоплека его слов была просто невероятна. Мы наблюдали за процессией, пока она не скрылась из виду. Стало тихо. Наши преследователи пока не проявлялись.
— Ты мог бы остаться здесь. А потом, в конце, привел бы своего сына, когда пришла бы твоя пора взойти на риф, — прошептал он.
Дэвида? Уж не хочет ли он сказать, что я должен сначала сам стать рабом этого места, а потом, чтобы освободиться, привести сюда Дэвида?
Он смотрел на меня страдальчески, многолетняя агония сломила его дух.
— Другого способа нет. Только так я могу стать свободным. Неужели ты оставишь родного отца им на вечное поругание?
Схватив его за воротник, я рванул изо всей силы, так что едва не задушил старика.
— Ты хочешь купить свою жизнь в обмен на жизнь моего сына! Хочешь, чтобы я поступил, как ты? Предал его?
Я видел, что теперь его терзает настоящий зверь. Но никакого отношения к этому кошмарному городу он не имел. Он сам впустил его в себя, и тот сросся с ним, точно безжалостный паразит. Я разбудил в нем беспощадное чувство вины и теперь наблюдал, как оно гложет его изнутри. И мне было на руку поддерживать в нем этот внутренний огонь, если я хотел, чтобы он вывел меня назад.
— Веди меня отсюда, — прошипел я ему жестоко. Он сам вынудил меня выбирать. И как легко оказалось быть жестоким!
Зверь внутри него зашевелился. Он услышал.
Спустившись с крыши, мы, по щиколотку в соленой воде, пошли петлять по переулкам. Дома вокруг были мне незнакомы. Они были еще старее и непригляднее виденных мной раньше, вот и все, что я мог сказать о них.
Но вот наконец мы оказались на улице под названием Фиш-стрит. Ее я узнал.
Когда мы остановились возле устья узкого тоннеля, который вел к ступеням, Уайт отпрянул.
— Я не могу пойти назад. Сжалься.
— Нельзя же оставаться здесь…
— Если я и вернусь, — прокаркал он, — то не протяну там долго. Я — Дагонов. Тамошнее море смоет меня и принесет к ним. Рано или поздно оно все равно доставит меня к ним, живьем. А ты иди. И держись подальше от моря, парень. Оно тебя не забудет.
К нам снова близились голоса, стены домов перебрасывали их друг другу.
— Они за тобой не полезут, — сказал он. — Только ты и я можем ходить туда и обратно. Так я им и служил… — Тут он умолк, оборвав на полуслове признание, выслушивать которое у меня не было никакой охоты. Похоже, он тоже сделал выбор, и я подумал, что он, наверное, все же был моим отцом. Иначе зачем ему отказываться от своего безумного плана, когда он уже заманил меня сюда? Общая кровь, которая текла в наших с ним жилах, одержала верх над его темным богом.
— Меня им надолго хватит, — добавил он.
Я помолчал и ринулся в проход, стараясь не задумываться о смысле его последних слов. Но, в конце концов, именно они склонили чашу весов не в его пользу. Он знал, что мне нужен последний толчок. Я нырнул во тьму, куда вели ступени. Жуткие вопли преследователей и одинокий крик тральщика — вот все, что я услышал под конец.
Вот так я вернулся в свой мир. В рыбацкую деревушку под названием Эпплдор, где мой отец много лет заманивал в сети ничего не подозревающую добычу, предназначая ее на корм мрачному богу, которого выбрал сам.
Десмонд Ф. ЛьюисВ сапогах
Болото воняло рыбой. Тяжело шаркая ногами, она вышла из своей лачуги на краю мокрой, как губка, тоскующей по морю земли и не увидела ничего, кроме освещенных луной луж, которые тянулись до самого горизонта. Прилив уже много лет не доходил сюда, а моря нельзя было увидеть, даже если залезть на двускатную крышу дома и глядеть оттуда, держась за ступенчатую дымовую трубу, — некий чистюля-божок взял швабру и, как пригородная домохозяйка, следящая за чистотой общественного тротуара перед своим домом, насухо вытер всю морскую воду… а Мэдж с ее лысеющей метлой и усталым сердцем осталось лишь смотреть, как энтропия Земли охватывает и медленно разлагает ее дом и очаг…
Опершись на палку метлы, Мэдж вслушивалась в далекий нерегулярный пульс моря. Маяк, крошечная искра, чуть ярче остальных, что плавали у нее перед глазами, изо всех сил старался попадать в такт биению земного сердца… — и не попадал в основном потому, что смотрители ушли домой, завтракать, а путь им неблизкий — до самого Инсмута.
Более того, она различала жалобный монотонный вой противотуманных сирен, словно это черные тени паровых катеров ее разных мужей рыскали по равнине ее памяти, давно лишенные и топлива, и улова. Рыбы передохли в лужах, и их хвостовые плавники замерли навсегда, когда море в панике покинуло эти места после Великого шторма 1987 года: скорость отступления была такова, что рыба не поспела за волнами и осталась лежать вокруг лачужки Мэдж, устелив землю ковром из слизи с рваными дырками жабр.