Разные университеты страны наперебой предлагали прислать сюда свои археологические команды, но, несмотря на все оказанное на него давление, покойный сэр Питер оставался тверд, как алмаз. Никому не было позволено даже ступить на его землю. Несколько лет он держал здесь вооруженных егерей, и, полагаю, многим светилам науки довелось вытаскивать мелкую дробь из своих задов.
Разумеется, все это было много лет назад, и с тех пор многие археологи решили, что дело это безнадежное, и забыли про холм. Но не я. Много лет я следил за этим местом и даже не поленился порыться в родословной сэра Питера и узнать, кто его наследник. Не успел старикан испустить дух, а телеграмма от меня уже была на пути в Австралию. Впрочем, что мы тут стоим, идемте, сами увидите.
Приближаясь к Отцу, я заметил, что нижнюю часть его склонов покрывает не только короткая упругая трава оливкового цвета, какая часто встречается на меловых холмах юга Англии, но также дрок, ежевика и дикие цветы. Подъем обещал быть трудным.
А потом Уэйт вывел нас на тропу, пробитую в слежавшейся, пыльной земле. С молодым Портером впереди и Уэйтом в арьергарде мы начали подъем. Тропа оказалась твердой, как взлетная полоса.
— А вот это любопытно, — размышлял вслух Кэллоуэй. — Там, куда, как принято считать, уже бог весть сколько лет не пускают посторонних и где, очевидно, никогда не бывают местные, существует вполне удобная и нисколько не заросшая тропа.
— Очень необычно, — согласился Уэйт. — Я думаю, что этой тропе сотни, если не тысячи лет. С другой стороны, до нас ею долго не пользовались. Когда мы сюда прибыли, тропа была неразличима, трава и заросли ежевики полностью скрывали ее от глаз. Всю дорогу к лесу на вершине видно, где нам пришлось вырезать кусты. Мы и нашли ее совершенно случайно. Бродили тут в поисках легкого подъема, и один студент натолкнулся на тропу.
— Судя по тому, как расположены ежевичные кусты, я полагаю, что они выросли здесь не сами по себе, а были целенаправленно высажены по чьему-то приказу именно с целью замаскировать тропу. Вероятнее всего, это работа мизантропа сэра Питера.
Хотя подъем был не особенно крут, беседа стихла по мере нашего продвижения. Наконец мы добрались до верхней границы травяного покрова, за которой тропа ныряла под полог леса. Мы остановились перевести дыхание.
— Дальше надо идти осторожно, — предупредил нас Кен Портер, — лес очень густой.
Он был прав. Едва ступив под сень деревьев, мы сразу поняли, что их никогда не касалась хищническая рука человека. После яркого солнца нас вдруг окутал зеленоватый сумрак, и мы то и дело кланялись и уворачивались, чтобы не столкнуться с могучими древними ветвями, которые торчали отовсюду и нависали над нашими головами. Тропа у нас под ногами стала пружинистой и мягкой, так как ее устилала многими годами копившаяся палая листва. И вдруг, почти столь же внезапно, как оказались в лесу, мы вышли из него и, ослепленные солнцем, от которого успели отвыкнуть, ступили на голую вершину холма.
Ведущий вниз склон с этой стороны оказался гораздо более пологим и составлял всего треть той высоты, на которую мы только что поднялись. Складки земли расходились к востоку и к западу, плавно опускаясь к утесу и превращая небольшое плато между ними в естественный амфитеатр в форме подковы. За его дальним неровным краем, где обрывалась земля, уползали к горизонту темные коричневато-зеленые волны Ла-Манша. Далеко на западе виднелось какое-то туманное пятно, которое, как я догадался, было Пляжным мысом, выдающимся в море.
Каменное «кольцо» оказалось скорее овалом, а курган — крупной бородавкой в его центре. Вокруг него повсюду кипела работа, молодые мужчины и женщины были погружены каждый в свою задачу — копали, скребли, просеивали, отчищали. Даже туда, где мы стояли, доносилось приятное гудение их голосов, изредка прерываемое пунктирами смеха или выкриков.
— Похоже, работа их радует, — заметил я.
— Я многого с них не требую, — сказал Уэйт. — Они все — волонтеры, и чем они веселее, тем больше с них проку для меня. Ладно, давайте спускаться.
Едва мы спустились, кто-то из студентов окликнул Уэйта, и он, извинившись, отошел. Кэллоуэй побрел к дальнему краю каменного круга, а я поплелся за ним.
— Не подходите к утесу, — завопил нам вслед Уэйт. — Он ненадежный, а до пляжа несколько сотен футов.
Кэллоуэй помахал ему рукой в знак того, что понял, и продолжал идти к плоскому камню, в который почти упирался одним концом овал. Его поверхность вообще-то была не плоской, а слегка выпуклой, шероховатой, растрескавшейся, замшелой, с зарубками сверху и по бокам.
— Думаю, Уэйт прав. Это жертвенник. — Сложив ладони лодочкой, он прикурил сигарету. — Желобки явно предназначались для того, чтобы по ним стекала кровь.
— Человеческая, надо полагать.
Кэллоуэй пожал плечами.
— Зависит от того, о какой именно милости жрецы намеревались просить богов, — сказал он. И снова помахал рукой Уэйту. — Нашему другу не терпится показать нам могилу.
Пока мы прогулочным шагом шли назад, я с интересом разглядывал стоячие камни. Они были небольшими, примерно как те, что в уилтширском Эйвбери, только поменьше числом, но, несмотря на это, каждый из них наверняка весил очень много. Оставалось лишь удивляться, сколько труда положили люди древности на то, чтобы перенести эти колонны на громадное расстояние и поднять на такую высоту.
— Извините, что веду себя, как нянька, — сказал Уэйт, когда мы вернулись к нему. — В этой части побережья береговая эрозия — серьезная проблема. Иные утесы ближе к Гастингсу теряют по нескольку футов ширины в год из-за оползней. Это еще одна причина, почему мне так не терпелось добраться до этого места. Мне хотелось проникнуть в его секреты раньше, чем оно рухнет в море.
Он взял большой фонарь, протянутый ему одним из студентов, и начал углубляться в недавно прорытый тоннель, а мы гуськом двинулись за ним. Вход был низкий, и нам пришлось согнуться в три погибели, чтобы пройти. Я сочувствовал Кэллоуэю, который был недостаточно гибок для подобных упражнений. Внутри оказалось еще хуже, там нам вообще пришлось опуститься на корточки и так, шаркая, продвигаться вперед. Пройдя таким манером ярдов пять или шесть и едва не растянув себе ноги, мы уперлись в большой камень, который перекрывал вход в могилу. Он все еще стоял на месте, несмотря на явные следы попыток расчистить землю вокруг, которая, слежавшись, не давала его сдвинуть.
— Как видите, нам пока не удалось прорваться, — сказал Уэйт. — Но рано или поздно мы это сделаем. — Он направил луч фонаря в сторону. — А вот один из тех рельефов, о которых вам уже известно, Кэллоуэй.
Фотографии не смогли передать искусство каменотеса, который вырезал то изображение. В свете фонаря, в окружении резких теней фигура на кресте казалась странно живой, я даже испугался, как бы она не начала извиваться и корчиться.
— Какая она… жуткая, — сказал я. Уэйт улыбнулся, довольный моей реакцией.
Кэллоуэй потянул руку и нежно коснулся изображения.
— Невероятно, — прошептал он.
Уэйт направил фонарь на другой косяк, где была высечена точно такая же фигура.
— Ну, вот, Кэллоуэй, вы эксперт по всякого рода странностям, скажите, что означают эти фигуры?
— Ничего подобного раньше не видел, — солгал Кэллоуэй.
— Понятно. — Уэйт явно был разочарован. — Вот еще что, — добавил он, скользнув лучом фонаря по притолоке. — С тех пор, как я послал вам те фото, мы смогли расчистить это. Теперь совершено ясно, что могила римская.
На каменной притолоке была отчетливо видна высеченная резцом латинская надпись:
HIC JACET PRISCVS
— Я много знаю о римской Британии, — сказал Уэйт. — Но ни разу не встречал имени Приска. А он, видимо, был значительной персоной, раз заслужил такое погребение.
— Или, наоборот, обыкновенным солдатом, — предположил я. — Важность которого была чисто символической, почему его имя и неизвестно историкам. Вечный воитель, универсальный солдат.
Уэйт покачал головой:
— Нет, отец Ши, римляне никогда не оказывали почестей простым солдатам, хороня их в значительных могилах, и тем более не скрывали могилы так, как эту. А уж о том, чтобы высечь имя простого солдата на надгробии, не могло быть и речи.
— Жаль, — ответил я. — Великие мгновения истории принадлежат простым людям не менее, чем выдающимся. По-моему, нам следовало бы знать имена не самых крупных фигур на шахматном поле истории. Мне, например, очень хотелось бы знать, как звали центуриона в Калвари.
— Дукус Уэйнус, — буркнул Кэллоуэй, который обожал плохие эпические фильмы. Уэйту он скучным голосом сказал: — Это вполне могло быть полковое знамя, принадлежавшее какому-нибудь легиону наемников. А теперь я вылезаю, пока мои ноги не свело окончательно, не то как бы вам не пришлось тащить меня отсюда бульдозером.
С трудом выбравшись из кургана, мы долго с осторожностью разминали затекшие мышцы ног. Помню, я еще подумал, как, интересно, чувствует себя шахтер к концу восьмичасовой смены. Кэллоуэй достал свой портсигар и закурил.
— Жаль, что я ничем не могу помочь вам, Уэйт. И спасибо за то, что дали мне возможность взглянуть на могилу; это было интересно. А теперь нам пора, нам еще далеко ехать.
Археолог сокрушенно улыбнулся.
— Ну, что ж, самые приятные загадки те, которые приходится долго разгадывать. Вы меня извините, если я не стану вас провожать. Побуду еще здесь, посмотрю, что моя команда сделала за сегодня. Кен отведет вас к машине. — Пожав нам руки, он отвернулся.
Когда мы достигли гребня холма, я оглянулся. Уэйт был уже погружен в работу и параллельно, по всей видимости, читал лекцию восхищенно внимавшим ему слушателям. Полагаю, из него вышел бы хороший учитель.
Пока я открывал дверцу «Лендровера», Кэллоуэй спросил у Портера:
— Вы с уважением относитесь к Уэйту?
— Конечно, мы все его уважаем.
Кэллоуэй вытащил из своего кармана карточку и подал ее молодому американцу.