— Тогда, может быть, джин, — услышал я голос Сьюзан, довольно ровный, хотя и несколько напряженный, — с тоником? — Обычно она просила добавить туда лимон, но тут, думаю, поняла, что не стоит перегибать палку.
Ей он вообще не ответил. Когда все маленькие стаканчики были передвинуты, мужчина снова открыл кассу. Несмотря на все возрастающее чувство неловкости, я начинал понемногу раздражаться и, глянув на Сьюзан, покачал головой. Она смотрела на меня без улыбки, ее лицо немного вытянулось. Я снова перевел взгляд на бармена и, кое-что заметив, даже подался вперед, чтобы разглядеть получше.
Волосы у него были не набриолиненные. Они были мокрые. Крошечные капли кое-где свисали с кончиков волос, а воротничок рубашки совсем промок. Немного раньше шел дождь, но совсем небольшой, так, морось. Мы прошли под ним почти весь путь от нашей гостиницы до паба и остались почти сухими. Так почему же он такой мокрый? И зачем он вообще выходил на улицу? Разве ему не положено смотреть за своими — на удивление свободными от пива — кранами?
Возможно, он просто помыл голову, хотя это тоже маловероятно. Не этот человек, и не в такое время суток. И уж конечно, в таком случае он вытер бы их насухо, чтобы капли не стекали ему за воротник и не мочили рубашку. Вытянув еще чуть-чуть шею, я заметил, что туфли у него тоже мокрые, отсюда и те странные шаги, которые мы слышали. Откуда же он явился? И почему у него мокрые волосы?
Внезапно мужчина захлопнул кассу и сделал шаг ко мне, оказавшись прямо у стойки. Ошеломленный, я продолжал разглядывать его, а он лишь провел по мне взглядом так, словно я был куском линялых обоев.
— Есть у вас хоть что-нибудь выпить? — спросил наконец я. Он слегка нахмурился, потом его лицо опять утратило всякое выражение.
— И где здесь место, в котором можно поесть? — вставила Сьюзан. Голос у нее был почти сердитый, а это значило, что она не на шутку напугана.
Человек посмотрел на меня еще минуту и поднял правую руку. Я слегка моргнул, но оказалось, что он просто показывает. Вытянув руку и не сводя с меня глаз, он показывал в противоположном направлении, на дверь. То есть, насколько я мог понять, в направлении места, где продавали еду.
— Спасибо, — отозвался я. — Спасибо большое. — Сьюзан уже соскользнула со своего табурета и шла к двери. Догоняя ее, я все время чувствовал щекотание в затылке, как будто ждал, что в него вот-вот что-нибудь врежется. Но все обошлось, Сьюзан открыла дверь и шагнула наружу Я вышел за ней и обернулся, чтобы закрыть дверь. Хозяин заведения так и стоял с поднятой рукой, лицом к нам, следя глазами за Сьюзан. То ли свет упал на него по-другому, то ли вел он себя слишком уж странно, но мне вдруг показалось, будто в его лице промелькнуло что-то новое, чего я не заметил раньше. Но что именно, я не понял.
Первым, на что я обратил внимание, шагнув на тротуар, был дождь: он пошел сильнее, и его косые струи были особенно хорошо видны под редкими тусклыми фонарями. Вторым была Сьюзан, которая застыла в неловкой позе, всем телом к улице, а лицом и плечами развернувшись ко мне. Она смотрела вверх, слегка приоткрыв рот.
— Что? — спросил я немного резко. Я не был зол, скорее, напуган. Она молчала. Я встал рядом с ней и тоже обернулся.
Я никогда не обращаю внимания на названия пабов. Обычно я хожу в те места, которые знаю, и как они называются, мне безразлично. А если мне случается зайти в новый паб, тогда я просто… ну, просто не замечаю его названия. Да и вывески вечно так высоко, и нет в них ничего интересного. Короче, когда мы входили в паб, я не видел, как он называется. Зато увидел теперь.
Вывеска была старая и побитая, деревянная окантовка вся в темных пятнах. Рваная, плохо различимая картинка изображала неуклюже нарисованный корабль, который тонул под хлещущими волнами. Под ним было написано название. Паб назывался «Олдвинкль».
В десять мы отодвинули тарелки, закурили сигареты и вообще почувствовали себя лучше. Руководствуясь только, мягко говоря, немногословными указаниями хозяина паба, мы еще побродили немного по набережной, кутаясь в пальто и не обмениваясь ни словом. Набережная вот-вот должна была кончиться, и мы уже подумывали повернуть назад, как вдруг увидели домик, в котором горел свет. Окно в доме явно было расширено и занимало почти всю стену, так что сквозь него мы видели накрытые столы. Они были свободны.
Мы еще постояли снаружи, раздумывая, хватит ли у нас сил испытать новую версию доутонского гостеприимства, как вдруг в глубине комнаты показался молодой человек. На нем была аккуратная форма официанта, и, по крайней мере, издалека мы не заметили в его поведении ничего такого, что внушило бы нам тревогу. Напротив, даже глядя на него сквозь стекло, мы обратили внимание, что его манеры выгодно отличают его от всех, кого мы встретили в Доутоне до сих пор, и решились отбросить сомнения и войти.
Официант сердечно приветствовал нас и усадил за стол, и напряжение, которое, как я запоздало почувствовал, росло в нас целый день, стало понемногу спадать. Молодой человек, как выяснилось, сам был и хозяином заведения, и поваром, а жил за городом. Он сам сказал нам это, когда мы в самом начале ужина заметили, что он совсем не похож на других местных обитателей, встреченных нами за день. Скоро подоспело главное блюдо, и он удалился в кухню, оставив нас с тарелками наедине.
За едой мы довольно много пили. Еще садясь за стол, мы знали, что так будет, и сразу, не теряя времени, заказали две бутылки вина. На улице мы почти все время молчали, не потому, что нам нечего было друг другу сказать, а потому, что сказать хотелось слишком многое. Сьюзан к тому же не глядела на море, хотя раз или два мне казалось, что она вот-вот обернется.
— Почему они так назвали паб?
Сьюзан все еще слегка трясло, когда она заговорила. Не сильно, должно было случиться что-нибудь действительно из ряда вон, чтобы довести ее до такого состояния. Но руки у нее обычно не дрожат, а тогда я видел, как вилка ходила ходуном у нее в руке, пока она ждала моего ответа. однако у меня было время подумать, и я выдал ей версию, которая, как я надеялся, звучала довольно-таки разумно:
— Наверное, это потому, что ничего интереснее в этих краях отродясь не случалось.
Сьюзан поглядела на меня и решительно помотала головой, отправляя в рот следующий кусок вполне сносной баранины. Вообще-то мы собирались заказать рыбу, решив, что здесь, как и во всяком другом приморском городе, рыба должна быть в изобилии, и были крайне удивлены, не обнаружив в меню ни одного рыбного блюда. Я задал на этот счет вопрос официанту, но он только смутно улыбнулся и покачал головой.
— Нет, — сказала она наконец. — Дело не в этом.
Я открыл было рот, чтобы настоять на своем, но, подумав, закрыл его снова. Мне и самому в это не верилось. Может, из-за поведения хозяина паба, а может, из-за атмосферы в городе в целом. То ли цвет неба, то ли угол, под которым падал на землю дождь, но что-то мешало мне поверить, будто название паба — просто воспоминание. В самой картине, в ее стиле или цветовой гамме было что-то странное, путано-необъяснимое, похожее на намек. Да и вообще, назвать паб в честь корабля, затонувшего при довольно сомнительных обстоятельствах, и написать это название на вывеске-картине, как будто предназначенной для прославления этого события, — это уже не просто милая эксцентрическая выходка.
Но мы прибыли в город не ради подобных рассуждений, и я видел свой прямой долг в том, чтобы ограждать от них Сьюзан. В истории с названием паба было, конечно, кое-что непонятное, но это вовсе не значило, что местные жители сознательно причинили вред «Олдвинклю» тридцать с лишним лет назад. Ведь это же просто бессмысленно: ну какой им мог быть от этого прок? одним словом, мне вовсе не хотелось, чтобы этот уикенд укрепил Сьюзан в ее подозрениях. Рассказы матери и так на всю жизнь научили ее недоверию к людям. Мы и приехали сюда как раз для того, чтобы это недоверие разрушить, а не добавлять ему оснований.
Поэтому я перевел разговор с вывески паба на его хозяина. Это была благодатная тема, и мы не без сарказма смаковали ее до тех пор, пока не оказались по ту сторону десерта, оба изрядно навеселе и с заплетающимися языками. Поэтому, когда появился официант с нашим кофе, я надеялся, что Сьюзан оставила черные мысли позади.
Я ошибся. Едва он остановился возле нашего столика, она обернулась к нему.
— А что вы знаете об «Олдвинкле»? — спросила она с вызовом. Молочник в руке официанта застыл на мгновение в воздухе, но тут же опустился на скатерть. А может, и нет. Может, мне все только показалось.
— Это паб, — ответил официант. Сьюзан сделала еще попытку, но ничего больше не добилась. Официант, как он сказал нам сразу, жил за городом и в Доутон приезжал только на работу. Он сел за соседний столик, пока мы приканчивали третью бутылку вина, и мы немного поболтали. Бизнес хиреет, сообщил он нам, еще немного, и мы не застали бы его здесь. Если и дальше так пойдет, то через неделю-другую придется закрываться. Местные жители просто не ходят в рестораны, вот и сегодня вечером мы были его единственными клиентами.
Мы поинтересовались, чем же заняты местные по вечерам. Он не знал. Пока мы говорили, я ощутил в нем какую-то скованность, словно он предпочел бы обсуждать все, что угодно, кроме этого городка и привычек его обитателей. А может, это я сам уже превращался в параноика. До меня начало потихоньку доходить, что скоро нам придется покинуть этот райский уголок и вернуться в свою комнату. Эта мысль отнюдь не наполняла меня восторгом.
В конце концов мы расплатились, пожелали хозяину спокойной ночи и вышли на набережную. Первое, что меня поразило, это ощущение того, как сильно я набрался. У меня вообще есть привычка пить любой напиток, как пиво, то есть в тех же количествах. Для вина такой подход не годится. Наверное, я и тогда усидел один без малого две бутылки, и, стоя на безлюдной, продуваемой насквозь набережной, почувствовал себя соответственно.