Сьюзан тоже не была свежа, как роза, и мы, дружно пошатываясь, шагнули с тротуара на дорогу, чтобы перейти на ту сторону. Рука Сьюзан скользнула под мое пальто и обхватила меня за спину, пока мы, не говоря ни слова, вскарабкивались на побитый тротуар по другую сторону улицы.
Было уже поздно, но бледная луна давала достаточно света, чтобы рассмотреть открывшийся перед нами пейзаж. Позади невысокого ограждения уходил к пляжу цементный потрескавшийся склон. Пляж представлял собой равнину из грязи с лужицами стоячей воды и тянулся по крайней мере на сто ярдов, пока не достигал моря, тихого и сланцево-серого в этот час. Издалека был слышен негромкий шорох волн, как будто две ладони медленно терлись друг о друга.
— Низшая точка отлива, — проницательно заметил я, правда, прозвучало это как «ништячок слива». Открыв глаза пошире, я проморгался и принялся шарить в кармане в поисках сигареты.
— Мн, — ответила Сьюзан не глядя. Она смотрела куда-то в ограждение перед нами, по какой-то причине не позволяя себе поднять взгляд выше. Я предложил ей сигарету, но она покачала головой, что было для нее необычно. Положив ладонь на холодный камень стены для опоры, я снова стал смотреть на море.
В детстве мы с родителями часто ездили в Сан-Августин. Разумеется, мы останавливались не в нем самом, а дальше, между Кресент Бич и Дайтона Бич, и, честно говоря, на приличном расстоянии от обоих. Помню, как мальчишкой лет пяти-шести я стоял на девственном пляже и медленно поворачивался кругом, чтобы посмотреть на море с разных точек, а еще помню, как думал, что нельзя стоять спокойно, когда видишь море. Нет такого места, в котором можно остановиться и сказать себе: «Да, вот это тот самый вид», потому что с другого места море открывается по-другому.
В Доутоне все было иначе. Море отовсюду выглядело одинаково. Может, из-за дуги, которую описывал берег, а может, по другой причине. Взгляд все время тянуло вперед, как будто не было иного способа увидеть это пространство, как будто где-то в нем скрывалось то, на что и следовало смотреть.
Внезапно Сьюзан убрала руку и сделала шаг вперед. Не глядя на меня, она целенаправленно положила обе ладони на парапет и стала перебрасывать через него ногу.
— Что ты делаешь? — спросил я, подавляя икоту.
— Хочу увидеть море.
— Но, — начал было я и тут же устало полез за ней. Очевидно, для Сьюзан пришла пора вглядываться в море. И лучшее, что я мог сделать, это пойти за ней, чтобы быть рядом, если ей захочется поговорить.
Бетонный скат оказался крутым и довольно скользким, так что Сьюзан едва не упала, спускаясь вниз. Я подхватил ее за плечо, и она удержала равновесие без единого слова благодарности в ответ. С тех пор как мы вышли из ресторана, она вообще все время молчала. А когда я спросил ее, куда она идет, ответила мне чужим далеким голосом, как будто ее злило, что приходится отчитываться в своих действиях. Я решил не обращать внимания.
Когда мы добрались до конца спуска, я остановился, слегка покачиваясь. Моргая, точно сова, оглядел вонючую грязь перед нами. Подумал, что здесь нашей экспедиции, видно, и конец. Но Сьюзан была настроена иначе. Ступив прямо в грязь, она зашагала вперед со всей решительностью, которую допускали вязкая почва и ее опьянение. Я смотрел ей вслед и почему-то чувствовал себя брошенным. Казалось, она не в себе, и это пугало меня, пугало то, что она может меня оставить. Морщась от отвращения, я попробовал ногой жидкую грязь и заспешил за ней, как только мог.
Шли мы долго. Грязь лежала волнами. Ярдов двадцать было довольно сухо, и можно было идти, не проваливаясь, потом все внезапно менялось, грязь темнела, под ногами начинало хлюпать, пока не возникало стойкое ощущение, будто шлепаешь, извините, по дерьму. В первый раз я старался ступать, где посуше, прыгал с одного пятачка на другой в надежде спасти туфли, потом плюнул и зашагал напролом. Только так я мог не терять из виду Сьюзан, которая шла прямо к морю.
В какой-то момент я оглянулся и увидел, как далеко мы зашли. Стоя на набережной, мне казалось, что до моря ярдов сто или около того, но оно было значительно дальше. Я не видел ни освещенных окон домов на берегу, ни уличных фонарей. На одно ужасное мгновение я испугался, подумав, что что-то случилось и все выключили свет специально, чтобы мы не нашли дорогу назад. Я повернулся к Сьюзен и крикнул, но она была далеко и не слышала. Бросив еще один быстрый взгляд в сторону берега, я побежал догонять ее.
Она продолжала идти, но уже с высоко поднятым подбородком, угловато двигая руками и ногами, как на ходулях. Поравнявшись с ней, я увидел, что она плачет.
— Сьюзан, — сказал я. — Стой. — Она прошла еще несколько ярдов, но ее силы иссякали, и она остановилась. Я взял ее руками за плечи, она еще немного посопротивлялась, но скоро позволила мне ее обнять. Я стоял, зарывшись лицом в ее мокрые волосы, и со всех сторон нас окружала грязь.
— Ну, что ты? — спросил я наконец. Она шмыгнула носом.
— Я хочу видеть море.
Я поднял голову и посмотрел вперед. До моря было не ближе, чем когда мы стояли на набережной.
— Отлив, наверное, еще не кончился, — сказал я. Не знаю, верил ли я сам в это. Сьюзен, разумеется, не поверила.
— Оно не пускает меня, — пробормотала она едва понятно, — а почему, я не знаю.
Я не знал, что ей ответить, и потому продолжал смотреть на море. Интересно, думал я, как далеко от берега кончается мелководье и где те скалы, у которых и по сей день должен лежать «Олдвинкль».
Наконец мы повернули и пошли назад, моя рука сжимала плечи Сьюзен, и она не сопротивлялась. Казалось, она очень устала. Я по-прежнему чувствовал себя пьяным, и у меня заболевала голова. Дойдя до ската, мы взобрались на него до половины и присели покурить. Мои ботинки, запоздало заметил я, были безнадежно испорчены коркой липучей грязи толщиной в сантиметр. Я снял их и поставил рядом.
— Уикенд получился не такой, как я думал, — сказал я наконец.
— Да. — Судя по тону Сьюзен, нельзя было сказать, хорошо это для нее или плохо.
Некоторое время мы вместе молча смотрели на воду. Теперь, когда мы вернулись к началу, до нее опять казалось ярдов сто, ну максимум двести. Но она не могла передвинуться. Просто это мы прошли не так много, как нам казалось, что странно, ведь мы шагали целую вечность.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Он где-то там, — ответила она. Я кивнул. Конечно, это не был прямой ответ на мой вопрос, хотя, если подумать, в каком-то смысле был.
— А что ты хотела увидеть, море? — отважился на следующий вопрос я.
— Не знаю, — сказала она и уронила голову.
Немного погодя мы встали. Ботинки я решил не забирать. Они никогда мне особенно не нравились, да и в их нынешнем состоянии проще было оставить их здесь, чем придумать, как довезти их до Лондона и там отчистить. В другое время и в другом настроении этот поступок мог показаться мне своего рода жестом эксцентрическим и легкомысленным. Но тогда я был только смущен и опечален, а еще чувствовал себя незащищенным и уязвимым на том берегу.
На обратном пути по набережной Сьюзан слегка оттаяла, оживленная ручейком моих неуклюжих шуток. Скоро я ощутил прикосновение ее холодных пальцев к моей ладони, сжал их и постарался согреть. Деревня, береговым краем которой мы шли, казалось, полностью вымерла в тот вечер. Улицы были тихи, нигде в окнах не горел свет. Казалось, мы идем мимо фотографии города-призрака.
Пока мы не добрались до нашей гостиницы. Уже издалека мы увидели, что там, похоже, горят все лампы, какие только есть, хотя и не очень ярко, а по мере нашего приближения до нас стали то и дело долетать хлопки автомобильных дверец. Не дойдя до места ярдов пятидесяти, мы остановились.
Улица перед домом, пустынная в момент нашего прибытия, теперь была заставлена машинами в два ряда. Свет действительно горел, причем на всех трех этажах. А тусклым он казался, потому что во всех окнах были спущены шторы. Другие гости, судя по всему, прибыли.
Пока мы стояли и смотрели, кто-то прошел в одном из верхних окон. Из-за угла, под которым падал на него или на нее свет, упавшая на штору тень показалась мне уродливой, и я, сам не знаю почему, вздрогнул. Тихонько, про себя, я пожалел, что мы не находимся где-нибудь подальше от этого места. Например, в Лондоне.
Стоя на ступеньках, я шарил в поисках ключа, когда дверь вдруг распахнулась. Теплый желтый свет полился на нас из холла, и мы со Сьюзен, жмурясь, увидели, что перед нами стоит хозяйка. Моя первая полупьяная мысль была о том, что мы, наверное, сами того не зная, нарушили какой-нибудь местный комендантский час, и леди сейчас разбранит нас за позднее возвращение.
Ничего подобного. Манеры старой карги удивительно похорошели, встретив нас теплым дружеским щебетанием, она ввела нас в холл. Оттуда, не успели мы перевести дух, затащила в гостиную, хотя мы вовсе не собирались туда идти. Сьюзан вошла в комнату первой и оглянулась на меня. Я выпученными глазами показал, что ничего не понимаю. Сьюзан пожала плечами, и мы оба, похоже, пришли к решению, что лучше не сопротивляться и потерпеть. Старуха хлопотливо подогнала нас к двум стульям посреди комнаты и предложила чаю. Моим первым побуждением было отказаться — к тому времени я уже порядком раскис, — но, вспомнив, что в нашей комнате нет даже чайника, согласился. Женщина от восторга даже в ладоши захлопала, и я снова поймал на себе брошенный искоса взгляд Сьюзан. Но мне нечего было ей сказать. Во всем происходящем я не видел ровно никакого смысла, о чем и сообщил Сьюзаи, как только мы остались одни. Еще я заметил ей, что в облике хозяйки появилось что-то яркое и странное. Она выглядела иначе.
— Она накрасилась, — сказала Сьюзан. — А платье ты видел?
Платье, сшитое из какого-то темного зеленого материала, было совсем не в моем вкусе, да и макияж накладывался явно впопыхах, но было видно, что пожилая дама старалась. Причиной такой трансформации стали, судя по всему, новые гости, кто бы они ни были. Мы сидели и оглядывались по сторонам, чувствуя себя слегка не в своей тарелке. Вдруг на столе поблизости я кое-что заметил.