Мои родители родились и выросли в Йоркшире, а в Харден в графстве Дарем переехали только тогда, когда мой отец купил там мелочную лавку. Из этого возникла наша дружба: мы стали друзьями не столько по причине прямой совместимости, сколько потому, что оба чувствовали себя аутсайдерами. Дружба, длившаяся пять лет с тех пор, когда нам обоим было по восемь, и продолжившаяся двенадцать лет спустя, когда Дэвид закончил свою учебу в Лондоне. Это случилось в 1951 году.
Между тем протекли годы…
Мой отец скончался, мать была практически прикована к постели, а я расширил семейный бизнес, приобретя еще два магазина в Хартлпуле, во главе которых поставил надежных и трудолюбивых управляющих, а также вложил деньги в другие предприятия, небольшие, но быстро растущие и не связанные с торговлей газетами и журналами в местных шахтерских поселках. Таким образом, вся моя жизнь была посвящена работе, правда, руководящей, а это совсем не то, что самому гнуть спину. Свободное время я с радостью проводил в компании старого друга, конечно, в тех случаях, когда и он не был занят.
Он тоже преуспевал, а в будущем преуспел еще больше. Диплом у него был в области архитектуры и дизайна, вернувшись, он через каких-то два года занялся дизайном садов и интерьеров, открыл свое прибыльное дело и приобрел завидную репутацию.
Одним словом, война пошла нам на пользу. Слишком молодые для призыва, мы делали деньги, пока весь мир воевал; позднее, пока мир зализывал раны и озирался в поисках нужного направления, мы уже легли на нужный курс и оседлали волну. Торгаши, скажете вы? Вовсе нет, ведь мы были еще в коротких штанишках, когда война началась, и едва выросли из них, когда она кончилась.
Но теперь, восемь лет спустя…
Мы были или считали себя современными людьми в преимущественно неискушенном обществе — иными словами, составляли не самую распространенную его группу — и нас опять потянуло друг к другу. При всем при том компаньонами мы были странными. По крайней мере, внешне, поверхностно. То есть характеры, побуждения и амбиции у нас были сходные, но физически мы были полной противоположностью друг другу. Дэвид был темноволос, красив, хорошо сложен; я был коренаст, рыж и светлокож, если не сказать, бледен. Цвет лица у меня был не то чтобы нездоровый, но по сравнению с Дэвидом таким несомненно казался!
В день, о котором идет речь, а именно в день возникновения первого ни с чем не связанного отрывка информации, — то есть в одну из пятниц сентября 1953 года, незадолго до праздника Вознесения, который народ в этих местах зовет Рудмасом, а то и более старым именем, — мы встретились в баре у моря, на самом мысу старого Хартлпула. Обычно во время таких встреч мы старались не говорить о делах, но в иных случаях они будто сами лезли в разговор. Как в тот раз.
Войдя в бар, я не заметил Джеки Фостера, стоявшего у стойки, но он меня, разумеется, видел. Фостер был бригадиром в артели углесборщиков, которые грузовиками возили уголь с берега моря, а я был ее совладельцем, и он знал, что в такое время дня ему полагается не торчать в баре, а быть на работе. Возможно, он почел за лучшее подойти и объяснить свое присутствие, на случай, если я его все же видел, что он и сделал одним только словом.
— Келп? — переспросил Дэвид озадаченно; пришлось мне объяснить.
— Водоросли, — сказал я. — После каждого большого шторма их кучами выбрасывает на берег. Правда, — тут я посмотрел на Фостера в упор, — я никогда раньше не слышал, чтобы они мешали сборщикам угля.
Тот смущенно помялся, стянул с головы кепку, поскреб в затылке:
— Да нет, раз или два было, только еще до вас. Облепит все камни, а у машин колеса буксуют. Чертовщина такая, не приведи господи! И вонь, спасу нет. Все пляжи отсюда до Сандерленда покрыты им на фут в глубину!
— Келп, — задумчиво повторил Дэвид. — Это не те водоросли, которые люди раньше собирали на суп?
Фостер наморщил нос.
— Голодный человек съест все, что угодно, мистер Паркер, но на это дерьмо даже он не позарится. Мы называем его глубинным келпом. Он всегда всплывает в такое время года — перед Вознесением или около этого — и лежит на берегу с неделю, пока его не смоет приливом или он не сгниет сам по себе.
Дэвид смотрел на него с интересом, и Фостер продолжал:
— Забавная штука. Я хочу сказать, ни в какой книге про водоросли вы его не найдете — по крайней мере, в тех, какие я читал. Мальчишкой я был помешан на природе и всяком таком. Собирал птичьи яйца, отпечатки спор мухоморов да поганок, сушил в книгах цветы, листья — ерундой занимался, в общем, — но ни разу ни в одной книге не видал и упоминания о глубинном келпе. — Он снова повернулся ко мне. — Короче, босс, добра этого на пляже столько, что грузовикам там делать нечего. Пройти-то они пройдут, только угля под келпом все равно не видно. Так что я послал их под Ситон Кэрью. Говорят, там берег почти чистый. Угля, правда, тоже маловато, но лучше, чем ничего.
Мы с другом уже заканчивали обедать. Когда Фостер повернулся, чтобы уйти, я предложил Дэвиду:
— Давай допьем, перелезем через старую стену у моря и посмотрим.
— Ладно! — тут же согласился Дэвид. — Любопытно взглянуть, что это такое.
Фостер, услышав, обернулся и озабоченно покачал головой:
— Дело ваше, начальники, — сказал он, — но вам там не понравится. Вонь стоит такая! Жуть! Иные ребятишки играют на берегу днями напролет, а сейчас и их нет. Одни чертовы водоросли лежат там и протухают!
Как бы там ни было, мы пошли на берег посмотреть на все своими глазами, и если я хоть чуточку сомневался в словах Фостера, то был не прав. Водоросли действительно были ужасны, и они действительно воняли. Мне доводилось видеть их раньше, и всегда примерно в одно и то же время года, но никогда в таком количестве. Но прошлой ночью на море был небольшой шторм, возможно, это все объясняло. По крайней мере, для меня. Ум Дэвида оказался более пытливым.
— Глубинный келп, — произнес он, стоя на облепленных водорослями камнях, а его длинные волосы трепал солоноватый вонючий ветер с моря. — Ничего не понимаю.
— Чего ты не понимаешь?
— Ну, если все эти водоросли поднимаются с глубины — с настоящей, большой глубины, — то какой нужен ураган, чтобы закидать ими весь берег? Ведь их тут тонны. Да еще отсюда до самого Сандерленда? Это же двадцать миль?
Я пожал плечами.
— Скоро все очистится, как и сказал Фостер. День-другой, и все. И он прав: эта дрянь действительно лежит так густо, что угля под ней не видать.
— А что за уголь? — Его ум уже стремился к новым знаниям. — Я хочу сказать, откуда он появляется?
— Оттуда же, откуда и водоросли, — сказал я, — большей частью. Пошли посмотрим. — Я нашел полоску относительно чистого песка между завалами келпа. Там я отыскал два обкатанных морем камня, каждый с кулак размером. Постучав ими друг об друга, я отколол от них несколько фрагментов. Один оказался внутри серовато-коричневым и плотным; другой — черным, блестящим, слоистым — чистый каменный уголь.
— Ни за что не заметил бы разницы, — признал Дэвид.
— Да и я тоже! — признался я. — Но собиратели угля ошибаются редко. Они говорят, здесь подводные залежи, — я кивнул в сторону открытого моря. — Вполне возможно, так оно и есть, ведь графство битком набито углем. Но, по-моему, море просто вымывает здешний уголь из шахтовых отвалов, где скапливается порода, не прошедшая через грохот. Уголь легкий, его выбрасывает на берег. Камни тяжелее, они скатываются вниз, на дно.
— Тогда тем более жаль, — сказал Дэвид. — Что уголь нельзя собрать, я имею в виду…
— А?
— Ну конечно. Если здесь, на дне, и впрямь открытый пласт, то уголь наверняка попадает на берег вместе с келпом. Кто знает, может, под этими завалами тонны угля, только бери лопату да греби!
Я нахмурился и ответил:
— Может быть, ты и прав… — Но тут же пожал плечами: — Ну и ладно. Водоросли сгниют, а уголь-то останется. — И я подмигнул Дэвиду. — Уголь ведь не портится, ты знаешь?
Но он уже не слушал, а, опустившись на корточки, поднимал обеими руками омерзительное растение. Оно было тяжелым, с белесым, как кожа прокаженного, стеблем и темно-зелеными листьями. Больше всего оно напоминало какой-то странный гибрид растительной и животной плоти. Повсюду валялись пузыри, некоторые величиной с большой палец взрослого человека. Дэвид поднял один, раздавил, скорчил гримасу и встал на ноги.
— Господи! — воскликнул он, зажимая пальцами нос. — Ох, господи!
Я посмеялся, и мы пошли назад, к перелазу через старую морскую стену.
Вот и все, что было: просто инцидент, фрагмент, ни с чем особо не связанный. Происшествие, лишенное всякого интереса. Каприз природы, из тех, которые происходят периодически, ни на что серьезно не влияя. На первый взгляд…
Мне кажется, после глубинного келпа прошло совсем немного времени, когда Дэвид затеял жениться. Я, разумеется, знал, что у него есть девушка — Джун Андерсон, дочка стряпчего из Сандерленда, где, между прочим, живут самые красивые девушки графства, — Дэвид даже познакомил меня с ней, и она показалась мне очаровательной; но я и не подозревал, как далеко зашло у них дело.
Как я сказал, времени прошло совсем немного, и действительно, оглядываясь назад, я припоминаю, что это было буквально следующим летом. Может быть, они приняли решение как-то вдруг, почему мне и показалось, что все случилось очень быстро. Их планы, вероятно, оформились благодаря любопытной случайности: внезапно освободилась ферма Кеттлторпов, обширный участок земли на краю болота Кеттлторп.
Собственно, это была уже не ферма, а настоящий обломок старины: большой каменный дом и прилегавшие к нему постройки отчаянно нуждались в ремонте; но для Дэвида этот дом имел магическое очарование, и я понимал, что пройдет совсем немного лет, и Дэвид с его опытом превратит ферму в современное и удобное жилье большой ценности. А продавали его удивительно дешево, кстати.