– Этот лист – последний!
– Отпечаток на обложке тоже сгодится. Ну что, поехали? – Лешка вопросительно посмотрел на Ивана. Тот молча пожал плечами.
– Может, давайте выпьем сначала? А то у меня от ваших умозаключений мозги плавятся, – достал Макс бутылку.
– Подожди ты! – остановил его Лешка.
– Ладно, давай смотреть, что там Мишка написал. – Иван склонился над «Оперативным журналом».
Лешка на мгновение засомневался. А что, если ничего не выйдет? Что, если Мишка недостаточно сильно давил на авторучку и на этой странице никаких следов нет? Но когда он, наклонив карандаш, начал заштриховывать страницу, сразу понял, Мишка давил как надо, удивительно, что бумагу не порвал. Закончив, Лешка откинулся на спинку стула и торжественно произнес:
– Ну, а я что говорил?!
Иван взял журнал. В принципе, разобраться можно, но некоторые буквы не пропечатались.
«1 5 – озв ил опер ор С оев с Южно п анци и со о п лючении с ф дера 3 на фид 3 в 0: 0:00 – не смог перекл ся, пот у что в я йке фидер 38 си ел мерт ая ста уха».
– Ну, Макс, теперь давай выпьем. – Лешка сиял. – А человек с высшим образованием пусть покумекает, что тут написано.
– У меня тоже высшее образование, – сказал Максим и, выхватив журнал у Ивана, всмотрелся в написанное. Пару слов сумел разобрать, но что они значат…
– Верни тетрадочку и налей водки. – Теперь улыбнулся и Иван.
– Наливай, наливай. Ванюха сейчас все нам объяснит.
Иван переписал буквы на отдельный лист и подставил недостающие. Это оказалось настолько легко, что он едва не закричал от восторга.
«Позвонил оператор С…оев с Южной подстанции и сообщил о переключении с фидера № 38 на фидер № 43 в 0:00. 0:00 – не смог переключиться, потому что в ячейке фидера № 38 сидела мертвая старуха».
«Мертвая старуха?! И здесь старуха?!»
Иван взял наполненный стакан и выпил. Максим прочитал вслух заполненные фразы.
– М-да. Значит, не совсем без ума был, раз решил скрыть то, что написал. Вырывать лист нельзя, заметить могут. А пролил чернила – и дело с концом.
– Это ты, Максюша, с концом. – Развалясь на стуле, Лешка смотрел на листок с расшифрованной записью. – Человек, написавший такое, не может очухаться и сказать: «Е-мое! Что ж я такое пишу? Надо бы спрятать, а то подумают, что я того». Не может по одной причине: он писал о том, что видел. И ему даже в голову не могло прийти, что этого никто, кроме него, не видит.
– Но кто-то же разлил чернила!
– А это мы скоро выясним, – коротко произнес Иван.
«Неужели все? Неужели я опоздал и этот сеанс теперь убьет Ваню? Ваню и еще бог знает кого!»
Эдик набрал номер телефона в кабинете Ивана. Гудки. Длинные, протяжные. Положил трубку на рычаг, постоял некоторое время у телефона, потом развернулся и пошел на кухню. Он не находил себе места. Открыл холодильник. Бутылка водки одиноко стояла на полке дверцы. Чертовски хотелось напиться.
Эдик не стал ярым борцом с алкоголизмом, показывающим на личном примере, как прекрасно можно обходиться без горячительных напитков. Ничего благого в его отказе от алкоголя не было. Обычная трусость. Он боялся умереть. Эдуард закрыл холодильник, сел на табурет у стола, покрытого старой клеенчатой скатертью со смазанными цветами.
«Если Ваня не ответит, надо тормошить доктора. Шестая смерть! А что, если кто-нибудь, сопоставив факты, выйдет на меня? И тогда меня посадят! Снова трусость. Какие, к чертям собачьим, факты? Надо забрать диск до того, как Иван посмотрит его. Вот и все».
Эдик встал и пошел в комнату. Снова набрал номер телефона в кабинете Щеглова, и снова безрезультатно. Тогда он позвонил доктору Соколову. Ну, здесь, слава богу, есть кто-то живой. Раздался щелчок, и милый женский голосок проговорил:
– Приемная доктора Соколова. Чем мы можем вам помочь?
– Здравствуй, Наташа. Это Эдуард Филиппович. Соедини меня, пожалуйста, с Ильей Сергеевичем.
– Здравствуйте, Эдуард Филиппович. А Ильи Сергеевича нет. Он вчера утром улетел в Москву.
– А скажи мне, милое дитя, – Эдик чуть не задохнулся от ярости, – Илья лично для меня ничего не передавал?
– Сейчас, одну минуту. – Он услышал на том конце шорох бумаг. – Сейчас, сейчас.
Тишина.
– Э-э, Наташенька? – Эдик подумал, что с девушкой что-то случилось. Инсульт, инфаркт. Да вообще, пусть будет что угодно, лишь бы не думать, будто над тобой издеваются.
– К сожалению, ничего, Эдуард Филиппович.
Эдик чуть не грохнул трубку об стол.
Чертова кукла!
Он еще раз набрал номер Ивана. Либо не берет, либо его уже нет в живых. Потом взял с вешалки куртку, обулся и вышел из квартиры.
Пьяный мужчина, спотыкаясь, ввалился в дом. Выругался и только тогда заметил сына. Илюша расставлял солдатиков на деревянной скамейке, собираясь расстреливать их из пистолета с присосками.
– Где твоя мать, щенок?
Отец почти каждый день напивался и бил маму. Илюше тоже перепадало, когда он не успевал спрятаться в своей комнате под кроватью. Мальчишка продолжал поправлять солдатиков, краем глаза наблюдая за отцом.
– Нарожают выродков, потом воспитывай, – усмехнулся мужчина и, пошатываясь, пошел в кухню. – Верка, сука, ты где?
Илья услышал, как отец разбрасывает кастрюли, сковородки. Затем раздался звон. Разбилось что-то стеклянное.
Еще рано.
Он почувствует, когда надо забиваться в пыльный угол под кроватью. Знал, что почувствует. Но сейчас еще не время. Если повезет, отец раскурочит кухню и завалится спать.
«Хочу, чтобы он уснул и не проснулся», – думал иногда Илья.
Ему становилось стыдно за эти мысли, и он просил прощения у Бога, как его учила бабушка. Но после очередного выброса негативной энергии родителя Илюша повторил уже становившееся привычным заклинание. Чем чаще он желал смерти отцу, тем реже просил прощения за это у Бога.
– Сука! – орал отец (звон бьющегося стекла). – Верка, бл…ь!
Илья поставил последнего солдатика и отошел к стене. Поднял руку с пистолетом, прицелился. Что-то разбилось настолько громко, что Илья вздрогнул и нажал на спусковой крючок. Присоска вылетела и угодила в один из многочисленных нарисованных орденов на груди какого-то дядьки на плакате. Илья видел его как-то по телевизору. Смешной такой. Весь в орденах и разговаривал, будто с набитым ртом.
Илья посмотрел в сторону кухни. Отец притих. Можно было задуматься о спасении. Нет… Отец там что-то ел, громко хлюпая и чавкая, как свинья.
«Был бы мой наган настоящим, – думал мальчик, разглядывая игрушку, – я бы эту свинью…»
Он подошел к плакату с важным дядькой, оторвал присоску и повернулся к входной двери. Там стояла мама. Она вела себя как-то странно: прижала к губам указательный палец и пошла к кухне, на ходу снимая верхнюю одежду. Шапка, шарф и пальто упали на пол. Мальчик никогда ее такой не видел, но понял, что с ней.
Мать была пьяна!
Илья собрал ее вещи и положил на лавку, скинув перед этим на пол так и не расстрелянную армию. Сел рядом, прислушиваясь.
Он знал, что скоро настанет тот самый миг, когда придется лезть под кровать и слушать мат, удары и всхлипывания.
Как-то, после очередного такого концерта, Илья спросил маму:
– Почему мы живем с ним? Почему не можем бросить его и найти себе другого папу?
Мать заплакала и обняла Илюшу:
– Потому что он наш и мы любим его. Никакой другой папа нам не нужен.
– Но я не люблю его! – крикнул Илья.
– Тихо, сынок, тихо. Если папа тебя услышит, ему может это не понравиться. – Женщина погладила сына по голове. – Он наш, и мы должны его любить.
– Я не должен, – прошептал мальчик и пошел в сторону кухни.
В руке он сжимал пистолет.
Он не хотел этого. Думал просто остановить отца. Поэтому, войдя в кухню, направил пистолет на отца и грозно, совсем как взрослый, сказал:
– Отойди от мамы!
Отец медленно повернулся и посмотрел на игрушечный пистолет.
– Ты что, сопляк, фильмов про войну насмотрелся?
Мальчик не задумываясь нажал на спусковой крючок. Карандаш, вставленный в дуло пистолета вместо присоски, попал мужчине в глаз. Отец взвыл от боли.
– Ах ты сучонок! Да я тебя сейчас разорву!
Брань и рев отца, крики матери – все как во сне. Будто голову Ильи обернули в толстый слой ваты. Если бы это было действительно так, Илья только рад был бы. Он не почувствовал бы боли от сильного удара по голове.
Отец взял мальчика за ногу и за руку и, размахнувшись, кинул его, словно тряпичную куклу, на закрытую дверь. Мать завизжала, подбежала и попыталась остановить мужа. Он наотмашь ударил ее и, пошатываясь, двинулся к сыну. Илья понял, что пора бежать к своему укрытию. Но кровь из раны на лбу залила все лицо. Он почти ничего не видел и не слышал. Зато понимал: если отец его схватит, ему будет очень плохо. Поэтому вскочил и побежал прямо на отца – это был единственный путь к его укромному месту. Но в спальню Илья не побежал, а нырнул под большой обеденный стол у окна. Сел спиной к стене и выставил перед собой трясущуюся руку с револьвером.
Отец увидел, куда побежал сын, и последовал за ним.
Мать снова встала на его пути. Он размахнулся… но женщина ударила первой. Отец осел на колено. И только когда он упал, Илья увидел ручку ножа, торчащую из его груди.
Дальше произошло то, что Илья Сергеевич Соколов хотел бы забыть, но не мог. Он не мог объяснить себе дальнейшие действия матери даже теперь, досконально изучив психологию. Ведь не одна минута прошла с момента удара ножом до того, когда мама оттолкнула стул и повисла в петле. Она действовала, словно под гипнозом или как зомби. Точные, запрограммированные движения. Как будто делала это по сто раз на дню.
Своему поступку Илья Сергеевич нашел оправдание. Что у человека и получается хорошо, так это оправдать самого себя, хотя бы в собственных глазах. Шок загнал его в укрытие и заставил сидеть там. То же самое произошло и с мамой. Только укрытием для нее стала петля.