«Принесли букет чертополоха…»
Он и сам не знал, что помнит это стихотворение…
…Снилась мне высокая темница
И решетка, черная, как ночь,
За решеткой — сказочная птица,
Та, которой некому помочь.
Но и я живу, как видно, плохо,
Ибо я помочь не в силах ей.
И встает стена чертополоха
Между мной и радостью моей…
— Это Николай Заболоцкий, — добавил он, закончив читать.
Какое-то время он молчал, ничего не видя и не слыша вокруг, оглушенный смыслом только что прочитанных строк. Затем очнулся и посмотрел на публику. Люди стояли серьезные, притихшие, неотрывно глядели на него. Не могли одни стихи их так зачаровать. Видно, что-то у него произошло с лицом. Бетти очень вовремя перехватила инициативу:
— Боюсь, Виктор, тебя, да и меня заодно, теперь уволят за скрытую рекламу. После того как ты прочитал эти красивые и притягательно непонятные стихи, я думаю, многие захотят записаться на курсы изучения русского языка.
Бетти даже в своих развлекательных программах редко несла такую чушь. Но Виктор благодарно улыбнулся ей в ответ.
Потом его внимание вновь привлекла русская графиня, которая все еще владела микрофоном.
— Спасибо, — сказала она. — Я не знаю поэта Заболотного, но я услышала красивые стихи. И вы… как это говорится?.. — она театрально пощелкала пальцами, — вложили в них всю душу, — с апломбом закончила старуха.
Виктор разозлился. «Поэт вложил в них душу. А я только прочел, как мог. И только потому, что не придумал, как по-другому от тебя отделаться!» У него, разумеется, не было времени на то, чтобы произнести про себя эту фразу, она лишь мелькнула в сознании — и Виктор уже забыл о русской, передавая микрофон в протянутую над головами руку.
Зрители, стоявшие в непосредственной близости от человека, которому достался микрофон, вежливо расступились. Теперь в перекрестии прицелов камер оказался небольшого роста очень пожилой сухонький джентльмен. Уже улыбаясь новому участнику телемоста, говоря ему какие-то ободряющие слова, Виктор успел подосадовать на выбор, сделанный помощниками: второй представитель старшего поколения подряд. Впрочем, что же делать, если они всегда — самые активные участники подобных мероприятий.
— Я очень люблю вашу передачу и стараюсь всегда ее смотреть, — начал старик с той неторопливой основательностью, с тем трогательным уважением к каждому произносимому слову, на какие еще способны только люди его времени.
Виктор улыбнулся:
— Спасибо на добром слове.
— Да, за последние полгода я не пропустил ни одной передачи. Даже когда попал в больницу, лежа под капельницей, попросил, чтобы мне в палату доставили телевизор. Обещал врачу, что не стану смотреть кино и футбольные матчи. Сказал: только посмотрю Виктора Смита — и вы можете забрать у меня пульт.
У Виктора щипало глаза. Не получалось у него привыкнуть к проявлениям народной любви! Он каждый раз бывал искренне тронут, но чувствовал себя неловко и с нетерпением ждал, когда же человек закончит свою тираду. Впрочем, даже если и не принимать во внимание тонких движений собственной души, с лирическим вступлением пора было заканчивать и переходить к сути вопроса. Виктор уже собрался прервать пожилого джентльмена, но тот сам приступил к делу.
— И вот какой у меня вопрос. Почему ни разу за эти полгода вы не коснулись темы, которая будоражит многих? Я имею в виду проблему так называемой неразменной купюры. Я доверяю только вашему мнению и хотел бы узнать, как вы относитесь к этой теме, а также — собираетесь ли в дальнейшем ее осветить? Спасибо.
Старик с достоинством наклонил голову и отдал микрофон подошедшему помощнику.
Виктор глубоко вздохнул. Медленно произнося: «Спасибо вам за теплые слова…» и так далее, он лихорадочно соображал, как выкручиваться. Не зря он внутренне сопротивлялся этому мероприятию. В прежние годы более или менее обходилось. А сегодня — просто анекдот: третий вопрос — третья проблема!
Виктор слыхом не слыхивал ни о какой проблеме «неразменной купюры». Старик не производил впечатления озорника или сумасшедшего. Если некое нашумевшее событие прошло мимо внимания Виктора по понятным ему одному причинам, в этом просто нельзя признаваться. Сказать: «А я ничего такого не знаю», когда все вокруг только об этом и говорят, — расписаться в вопиющем непрофессионализме. Если же ему подстроили ловушку — ради развлечения или из соображений конкуренции, — то даже безобидная фраза, вроде «Я наблюдаю за развитием событий», прозвучит чудовищной нелепостью.
Осторожно, с неопределенной улыбкой, мягко, чтобы, не дай бог, не обидеть почтенного пенсионера, Виктор произнес:
— Вы бы хотели, чтобы именно я занялся этой темой?
Виктору очень хотелось сделать умоляющий жест в сторону Бетт, чтобы она его выручила, но это исключалось. Зато, пока говорил, он придумал спасительную фразу, обращенную к соведущей: «Бетт, почему тебя никто не спрашивает о неразменной купюре?» Прозвучало бы хамовато, но все-таки выход.
Ему опять повезло. Толпа вздохнула, зрители секунду обдумывали слова ведущего — и снова наградили его дружным смехом. Улыбнулся и старик — автор вопроса, поставившего Виктора в тупик. Теперь Виктор был почти уверен, что неведомая ему проблема «неразменной купюры» действительно существует и будоражит умы. Что с ней делать дальше, он пока не очень понимал, но тут наконец-то вмешалась Бетти, заметившая неладное.
— Виктор, мы с тобой еще раз убедились, что загадка неразменной купюры живо интересует многих наших телезрителей. Мне бы хотелось узнать, что думают по этому поводу гости, собравшиеся сегодня в студии.
Виктор внимательно слушал оживленный диалог в студии. Среди повторявшихся на разные лады «считаю, что есть», «считаю, что нет», «правительство уделяет недостаточно внимания», «надо немедленно прекратить досужие разговоры» он так и не уяснил для себя сути проблемы. Только определил, что какое-то действительно крупное событие, которое разворачивалось в последние несколько месяцев, прошло совсем мимо его сознания. Узнаваемым казался Виктору только сам поминутно звучавший термин «неразменная купюра».
Когда, закруглив обсуждение в студии, коварная Бетт вернула Виктору вопрос старика относительно его намерений исследовать и осветить, наконец, животрепещущую тему, он искренно ответил, что собирается ознакомиться с проблемой более глубоко, чем делал это до настоящего момента.
Снова наступила его очередь беседовать с участниками телемоста.
Спустя еще час напряженной работы Виктор и думать забыл о проблеме «неразменной купюры».
Вторая повестьДРУГАЯ ИСТОРИЯ
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала,
Мне и вправду везло.
Только этого мало.
Случай приводит их в Париж в один и тот же день. Он — молодой колумбийский наркобарон, она — вдова чабана из Башкортостана. Они проводят в Париже три сумасшедшие ночи: он — в казино отеля «Мариотт», она — на вокзале Сен-Дени, и уезжают назад, так и не познакомившись.
Я — в метро. Иду вдоль платформы. Здесь, на «Киевской», она длиннющая. Мне нужно пройти станцию из конца в конец. Я пристально смотрю в лица встречных мужчин. В последнее время это стало моим любимым развлечением во всех общественных местах: на улице, в метро, в библиотеке, в длинных коридорах института. Я стараюсь увидеть всех, даже юношей и стариков. Но когда приходится выбирать в густой толпе, предпочтение отдаю ровесникам и тем, кто на вид несколько старше.
Я смотрю неотрывно. При этом я высоко поднимаю голову — не знаю почему, просто подбородок сам тянется вверх — и всей кожей лица чувствую, что на нем застыло выражение глубокой горечи. Скорбное выражение я могла бы заменить на любое другое, но зачем?
Большинство людей, попадающихся мне навстречу, как и я, хранят на лицах непраздничное, угрюмое выражение. Одеты как обычно: кто в черное, кто в коричневое. Новогодье, скоро Рождество, веселая иллюминация на улицах, яркие открытки, шарики и забавные игрушки на всех углах. А наше мрачное настроение создает контраст веселому и доброму празднику, который я всегда так любила.
Внимательно вглядываюсь. Если мужчина случайно это замечает, он обязательно торопливо отводит глаза. Я думаю, что мое внимание каждому из них кажется вполне естественным, но пугает: эта уже не совсем юная, замотанная и, судя по взгляду, напичканная неврозами женщина явно напрашивается в его жизнь и в его сердце! Зря, конечно, боятся…
Сколько сарказма в моем «зря»! Злая становлюсь. Нехорошо…
Я ищу. И у моих поисков есть вполне определенная цель. Я хочу увидеть того мужчину, к которому потянется моя душа. Я стараюсь не обращать внимания на внешность. Глаза, выражение лица — вот что важно.
…Так. Осмотримся в вагоне… Вокруг нет. Ну-ка, а в том конце?.. Здесь тоже нет. Зато есть свободное место…
Да, хотела бы я понять, почему сердце ни к кому не тянется. Почему оно молчит, как партизан после допроса с пристрастием?..
Эй, сердце! Смотри, какой симпатичный! Глаза большие, серые, как я люблю. Молчит. Как заледенело. «Заметает зима, заметает все, что было…» А что было? Не помню. Я раньше такой не была. Какой была? Просто жила, как живется.
Это случилось совсем недавно. В ноябре, в Париже.
Ольга, попутчица, сказала: «Париж — город для двоих». Я ясно поняла, что она намерена вернуться сюда вдвоем. И вдруг почувствовала: я сюда ни с кем вдвоем не приеду, я одна — и буду одна.
Почему-то я не осознавала этого до того, как Ольга сказала про двоих. Как ревела, вспомнить страшно. На виду у всего Парижа. Это перед отъездом было. В последний день. Мы как раз должны были вечером улетать, а я чуть не опоздала, народ с ног сбился — меня искали. В нормальном состоянии со стыда бы сгорела. А тогда почти все равно было. Почему опоздала-то? А, я убежала тогда. Все — в Лувр, а мне не хотелось. Из-за Ольги этой с ее разговорами по душам… Интересно, как она сейчас: может, собралась в Париж на Рождество, вдвоем?.. Я убежала и шла куда глаза глядят. Нет, определенно шла: вдоль Сены, по набережной, чтобы холодный ноябрьский ветер продирал до костей. Чтобы заглушить душевную боль. Как бы не так!