Время, отведенное на интервью, подходило к концу: они беседовали уже чуть больше часа. Ритуальный чай, едва пригубленный, давно остыл. Виктор заметил, как премьер потер подлокотники кресла, мол, не пора ли прощаться с господами журналистами, а то у нас еще много дел. Но президент неожиданно заметил вслух, что никому из присутствующих так и не удалось выпить чаю, и предложил сделать это теперь. Попросил помощников налить всем горячего чаю. Виктор понял это как приглашение к неформальной части беседы. В живом разговоре обо всем на свете уже он сам, Виктор Смит, станет главной темой, объектом расспросов российского лидера. Что ж, нормальная практика. Как правило, если беседа принимает такой оборот, жди интересных предложений или подарков.
Непринужденно исполняя ритуал беседы «за чашкой чая», Виктор прикидывал, о чем попросить российского президента, когда настанет момент. Была у него одна сумасшедшая идея… Озвучив ее, Виктор рисковал остаться ни с чем, но ни в чем другом ему, откровенно говоря, помощь российских властей не требовалась. Наконец президент осведомился о его творческих планах, ловко увязав их в одной фразе с вопросом о том, чем мистер Смит намерен заняться в оставшиеся несколько дней своей российской командировки. Виктор понял, что момент настал.
— У меня есть одна давняя мечта, — начал он, подавшись вперед к президенту и как бы перестав замечать соотечественника.
Виктор просто и кратко изложил свою идею. Ему давно хотелось сделать фильм о военной науке, в том числе российской.
— Меня ни в коей мере не интересуют военные тайны, секретные перспективные разработки, — заверил он.
Его интересовали судьбы рассекреченных изобретений и ученых, их создателей. Что происходит после того, как тайное становится явным? Сколь активно внедряются бывшие военные секреты в мирное производство? Кем? Кто помнит имена изобретателей?
Если бы удалось провести исследование здесь, в России, далее он переключился бы на Европу и, возможно, Америку. Получится очень интересно.
— Честно говоря, я пока не знаю, как подступиться к реализации этой идеи. Как вы полагаете, господин президент, — на этот раз Виктор намеренно обратился к главе российского государства официально, а не по имени-отчеству, — моя мечта осуществима?
По тому, как сверкнули утомленные, больные глаза собеседника, Виктор определил, что добился своего: президент услышал в его словах и уважение, и иронию-вызов. Российский лидер взял паузу, обдумывая ответ.
Виктор спиной чувствовал, как замер, вжимаясь в свое кресло и стараясь стать возможно менее заметным, британский премьер. Виктор успел подумать: «Спасибо, дорогой соотечественник, за поддержку, но вам от моей работы ничего не перепадет: никого с собой не возьму, никаких материалов, кроме тех, что пойдут в эфир, не отдам!»
Ему все удавалось в этот день!
Президент, наверное, по взгляду прочел, воспользовавшись исправленной и дополненной методикой Шерлока Холмса, мысли своего собеседника.
— Думаю, что вполне осуществима, — веско уронил он.
Виктор был уверен, что собеседник недаром дал согласие: есть определенный государственный интерес… Мысленно Виктор снова парировал: «Никакой скрытой рекламы тоже не будет!» Но, помимо государственного интереса, светился в глазах президента азарт: вызов был принят! И Виктор рискнул усложнить задачу.
— Как вы полагаете, — теперь он снова обратился к президенту по имени-отчеству, — я мог бы прийти со своей съемочной группой в один из научно-исследовательских институтов Министерства обороны уже завтра утром?
На этот раз высокопоставленный собеседник не раздумывал ни секунды.
— Да.
Теперь Виктор не отказал себе в удовольствии покоситься на премьера, хотя и так знал, что тот мысленно аплодирует.
Виктор представлял себе, как будет выглядеть на экране вся эта выразительная перекличка взглядов. Хорошо, что взял с собой именно Гарри: другой оператор не успел бы сориентироваться, а Гарри наверняка снял все как нужно.
Обсуждение формальностей, согласование списка учреждений, в которые будет допущена британская съемочная группа, назначили на вечер, Виктора сразу познакомили с человеком, которого обязали ему «помогать».
Шагая по кремлевскому коридору, Виктор подумал со всем доступным ему на тот момент состраданием, что у начальника научного центра, куда его поведут завтра с утра, будут такие же воспаленные и усталые глаза, как сегодня у главы российского государства.
Он поменял свои планы, решив остаться в России на целых две недели. В ближайшую пятницу вести программу опять придется Линде, она же подготовит следующую, но он вернется в Лондон в ночь с 19-го на 20-е и проведет ее сам. Впервые Джемс останется без его руководства и поддержки. Виктора это беспокоило, но — надо же когда-то начинать!
Нежная розовая розочка доверчиво разворачивает тонкие, теплые лепестки. Над нею тугой бутон тянется к свету, танцуя на тонком стебле. Свежая зелень колючих листьев выстилает изнывающие от жары жабры… жернова… саженцы…
Ты уже закончила, Малышка? Думаешь? Подсказать? Ну, сама так сама, я тебя не тороплю.
Сижу в маленькой, уютной Малышкиной комнатке, на углу письменного стола — семь лет без взаимности, но по-другому тут не разместишься. Малышка увлеченно щелкает упражнения, которые я для нее частью выбрала из разных учебников, а частью придумала. Эти упражнения — тест. Они все — с двойным дном, с забавным подтекстом. Ученица об этом не знает. По ее улыбке, смеху я легко определю, достаточно ли глубоко она понимает то, что читает. Девчоночку мою рассмешить тяжело: она очень серьезная, когда учится. Но улыбается она сейчас часто, значит, мой и ее труд не пропал даром.
Однако я отвлеклась от наблюдений, любуюсь рисунком на обоях, в которые то и дело упирается мой блуждающий взгляд, и мысленно играю словами, стараясь описать этот рисунок.
Цветочки на обоях, оборочки на платьях кукол, мягкие игрушки на полочках и диване, ночник в виде месяца, люстра в виде букетика, разноцветные пастельных тонов бантики на каждой ручке дверцы шкафа, комода, тумбочки… Комната девочки. Оформляя комнату, ее мама всячески подчеркнула это — с любовью и вкусом. Живя в такой комнате, можно чувствовать себя только желанным ребенком, любимой доченькой, красотулечкой и вообще лапуленькой. В качестве неожиданного бонуса Малышка оказалась вдобавок умной и серьезной.
Я бы не смогла оформить комнату для дочери лучше. Разве что попросторнее. Не хватает места, чтобы играть, возиться и танцевать. Впрочем, для игр должна быть отдельная комната — не та, которая спальня…
Что-то я размечталась…
Что-то мне сегодня не по себе. Сердце не на месте.
Я с мамой почти поругалась. Я как раз собиралась идти к Малышке, когда мать как бы про себя, как бы невзначай пробормотала: «Опять чужого ребенка идешь учить…» Мне захотелось запустить в нее учебником, который в тот момент держала в руке. Я сдержалась, надеясь, что она спохватится, хотя сердце уже заныло, и я знала, что его теперь долго не унять. Но мама продолжила исполнение знакомого репертуара.
Она вновь вспомнила такую приятную молодую женщину, чем-то неуловимо похожую на меня — свою коллегу из другого города где-то на юге, не помню, которая вот ведь тоже умная, кандидат наук, а тем не менее вышла замуж и родила двоих очаровательных детей. Детишки и здоровые, и красивые, и послушные. Только в одном им и их родителям не повезло в жизни: нет у них дедушек-бабушек — так жизнь сложилась.
Мама вообще-то не особенно любит, когда чужие люди долго находятся в ее доме. Однако за время моего долгого заграничного отсутствия она так соскучилась и стосковалась, что пригласила погостить эту свою коллегу вместе с детьми на даче. У той были какие-то довольно длительные дела в Москве, а моя мама пока с удовольствием возилась с малышами.
Я вернулась как раз вскоре после этого их исторического визита, когда мама была полна свежих впечатлений. Она рассказывала о детях взахлеб — гораздо больше, чем слушала мои истории о жизни в Британии. Результатом ее восторженных рассказов часто становились мои слезы, ведь она неизменно подчеркивала, что ее дочь, то есть я, не обеспечила себе и ей такой радости в жизни. В конце концов мама, жалея меня, вроде бы перестала пенять моей личной неустроенностью. Однако время от времени она заводит все тот же тяжкий и бесполезный разговор.
Сегодня я реагировала особенно болезненно. Я не выдержала и наорала на нее в полный голос. Чтоб побольнее задеть, я припомнила все свои детские обиды. Главное, я орала, что не желаю своим детям такого же одинокого детства, какое было у меня, и вечного знания, что отец оказался недостоин матери, и что мать выходила замуж только по принципу «так надо», чтобы от других не отстать, а любви между ними не было в помине. Я кричала сквозь слезы. Потом кое-как привела себя в порядок, запершись в ванной, и ушла раньше, чем нужно, хлопнув дверью.
Я повернула назад, уже выйдя из подъезда. Благо, какое-то лишнее время еще оставалось. Вернулась и попросила прощения. Мы еще всплакнули вместе, цепляясь друг за дружку, как за соломинку.
Просто до меня наконец дошло, почему мать все время заводила этот болезненный для меня разговор. Ей-то тоже больно: мало того, что собственная жизнь не сложилась, так еще и у дочери все наперекосяк, и не хочет эта гордая эгоистка, наступив на горло собственным глупым мечтаниям, вернуться в реальность и подарить своей матери утешение в быстро надвигающейся старости — хотя бы одного славненького внучка! А если еще точнее и совсем без обиды, то ей просто непереносимо жаль меня, а поделиться своим горем — незадавшейся дочерней судьбой — не с кем. Вот она и жалуется мне же — самому близкому человеку. И у меня же ждет сочувствия и поддержки. А я ей в этом сочувствии отказываю, да еще злюсь.
Я впервые честно призналась матери, что меня больно ранят ее разговоры о детях. Думаю, больше у нас не будет скандалов по этому поводу: она поняла! И даже сама принялась меня утешать. Только мне уж пора было бежать на урок…