У меня опять, как в первые минуты встречи с женой, сжало горло: я так ясно представил себе дом — наш с ней дом, — наполненный детскими голосами. Я быстро закивал головой, потом наконец сумел произнести:
— Да. Я тоже хочу этого.
— Надеюсь, они окажутся теми самыми, моими, — прошептала Александра.
Я не очень понял, какое имеет значение, те или не те, если мы сумеем найти с ребятишками общий язык. Однако я вспомнил прощальный взгляд старухи и поверил: жене почему-то необходимо встретиться именно с этими детьми. А значит, и мне.
Мокрая дорога послушно стелилась под колеса. Я держал печку включенной, чтобы жена обсохла; в салоне разливалось ровное мягкое тепло. Несмотря на влажную одежду, будь я один, предпочел бы, конечно, холод и открытое настежь окно: почти двенадцать часов за рулем! Но к счастью, теперь я был не один. Ливень давно превратился в скромненький, моросящий дождик. Только молнии продолжали не переставая бить в отдалении: то впереди, то сбоку мы видели на горизонте их ослепительные зигзаги.
Жена, неудобно перегнувшись через ремень безопасности, который я запретил ей отстегивать, прижалась к моему плечу, тихонько терлась о него виском, осторожно поглаживала горячей ладонью мою руку. Я не мог ответить ей прикосновением: темень, мокрый асфальт. Да и не хотел: и без того все труднее становилось сдерживаться. Если бы не спешка!
Я искоса взглянул на жену. Как же ей объяснить, чтобы не звучало скабрезно?
— Аленька, сокровище мое! Я очень тебя люблю и страшно по тебе соскучился. Но… не пойми меня неправильно, но, может быть, ты не будешь прикасаться ко мне сейчас? Потому что это… несколько отвлекает меня от вождения.
Я не отрываясь смотрел на дорогу: участок пошел тяжелый, со множеством выбоин. Я лишь чувствовал, как руки жены на моем плече вздрогнули, замерли. Потом с облегчением и сожалением одновременно ощутил на их месте пустоту и холод.
Александра молчала. Не обиделась? Я вновь искоса глянул в ее сторону.
Жена свернулась калачиком на своем сиденье. Мирно и немного лукаво улыбаясь, она смотрела на меня.
В тот момент, когда я уже вновь отвернулся, она заговорила:
— Спасибо, дорогой. Мне приятно! Я еще ни разу не слышала от тебя такого страстного и откровенного признания. Извини, — добавила покаянно, без иронии, — я не подумала о тебе. Разучилась, должно быть. Видишь, какой стала черствой?
— Перестань.
— Это правда, — сказала она со вздохом. — Ты просто не знаешь.
— Расскажи мне, — попросил я. — Расскажи, как жила все это время.
— Я расскажу. А ты — о себе, хорошо?
Путь до Краснодара мы преодолели без сюрпризов и совсем незаметно — в оживленной беседе о наших прошлых — одиноких! — жизнях. В этих рассказах и расспросах горечь густо примешивалась к радости: мы устали считать, сколько раз имели шанс встретиться и не использовали его. Моя жизнь была более однообразной, и мне удавалось держаться в процессе повествования той простой мысли, что наша разлука длилась всего год. Поэтому я рассказывал довольно стройно. Александра же все время путалась, сбивалась. Годы одиночества казались ей куда более реальными, чем несколько лет нашего с ней супружества.
Уже через каких-нибудь минут пятьдесят, боясь верить удаче и сбрасывая скорость до положенных пределов, я вел автомобиль под огромным щитом с надписью: «Добро пожаловать в КРАСНОДАР!»
Половина одиннадцатого вечера — не самое удачное время для того, чтобы в незнакомом городе искать незнакомую же улицу, даже имея карту. Но нам опять повезло. Мы довольно быстро оказались в центре города, где еще била ключом жизнь. Один из поздних прохожих, у которого мы спросили дорогу, обещал выполнить для нас работу лоцмана: он, мол, живет как раз неподалеку от детского дома. Он был немного подшофе, пару раз сбился с пути, но в конечном итоге вывел нас прямо к дверям приюта.
С колотящимся от волнения сердцем, обнимая за плечи дрожащую как в лихорадке жену, я стоял перед наглухо закрытой дверью заветного приюта.
— Ну, Господи, благослови! — выдохнула жена и нажала кнопку звонка. — Виктор, прячься в машине! А то увидят меня с мужчиной, испугаются и не захотят впустить.
— Вот так грабители и террористы обманывают добрых людей, — пробормотал я, залезая в салон.
Дверь открылась. В освещенном проеме показалась сначала мужская фигура — охранник. Александра что-то тихо ему объясняла; потом на крыльцо вышла женщина. Голоса зазвучали более отчетливо.
— Ах, это вы? Миленькая моя, как же так получилось-то?! Детишек-то забрали уже. А вы и не знали? Звонили вы мне, помню. Мне бы тогда номер ваш записать, я бы вас предупредила, чтоб не ехали зря.
Все, полоса везения оборвалась! Я понял, что из машины можно вылезать: конспирация не требуется.
— А-а-а, так вы с мужем приехали… Ну, все веселее, чем одной. Забрали детишек…
— Давно забрали? — спросил я.
— Не так давно. Уж вечером. Да. Бабушка нашлась. Вот ведь радость! Мыкались-мыкались, а теперь по-барски жить будут. В Англию она их повезла. Поди, уж улетели: она тут билетами размахивала в Лондон, все объясняла, что, мол, опаздываем, сегодня летим. И визы у нее уже готовы; все документы перед начальницей разложила… Они заранее договорились. Я-то не знала! Марь Пална говорит, эта бабушка приходила не однажды…
Описать внешность «бабушки» нянечка толком не сумела. «Обычная старушка!»
— А откуда тут можно в Англию улететь? — удивилась жена.
— Из Ростова. Наш аэропорт — нет, наш — внутренний только. В Ростове — там международный. Там в этот Лондон, почитай, каждый час самолеты летают. Может, два часа, не знаю… У меня там зять работает, грузчиком; дочка там у него живет…
Прежде чем распрощаться с работницей приюта, я подробно расспросил ее о бумагах, которые были предъявлены директрисе. Женщина из любопытства сунула в них нос и смогла довольно подробно описать. Описание внушало мне доверие: да, по этим бумагам детей должны были беспрепятственно пропустить и через российскую границу, и через британскую. Причем наша помощница успела заметить свежую дату на авиабилетах.
Выбираясь на М-4, мы обсуждали сложившуюся ситуацию и наши шансы. Оба не сомневались, что детей надо догонять.
— Знаешь, дорогой, у меня не выходит из головы, что малыши фактически из-за нас пострадали. Если бы ты не захотел меня найти, а я не стремилась во что бы то ни стало взглянуть на них, они оставались бы спокойно спать в своих тепленьких кроватках под присмотром симпатичной доброй нянечки. А их разбудили, вытащили в ночь, в дождь, куда-то повезли. Как ты думаешь, она не причинит им зла?
— А вдруг детей забрала настоящая, родная бабушка? Просто совпадение, понимаешь?
— Хорошо, если так. Я хочу, чтобы им было хорошо! Мне б только успеть взглянуть на них одним глазком! Убедиться.
— Если с этими не получится, мы можем поискать других ребятишек, к которым потянется твоя душа. Хочешь, моя родная?
— Ну да. Да… А вдруг с ними плохо обращаются? Что с ними могут сделать? Простудят, напугают, может, их не кормят? Или продадут куда-нибудь в рабство.
— О господи, что ты говоришь?
— Если сегодня мы не сумеем их догнать, я буду искать дальше. Виктор, ты — со мной?
— Разумеется. Будем искать столько, сколько понадобится. Ты права, дорогая: мы ведь уже вмешались в их судьбу. Они нам не чужие.
— В принципе, у нас еще есть шанс. Во-первых, вылет могут задержать из-за грозы.
— Грозовой фронт уже проходит, а нам еще ехать минимум три часа.
— Во-вторых, мы полетим на запад. От солнца. Это немножечко оттянет момент рассвета.
— Не обольщайся. До Лондона лететь больше трех часов. И не на запад, а на северо-запад. Мы не сможем оказаться на месте до рассвета. Да и потом придется искать, расспрашивать людей… Другой вопрос, что иного варианта у нас нет.
Больше мы не обсуждали скоростей и маршрутов движения воздушных судов: все равно нам дорога — вслед за детьми, надо же выручать их, если они в беде. Дети на пути в Лондон? Значит, и нам туда.
Жена напряженно молчала, непрерывно теребя пальцами шарф. Я старался снова развлечь ее расспросами и рассказами о прошлом. Разговор то и дело обрывался.
— Аленька, скажи мне одну вещь!
Я наконец решился задать вопрос, занозой сидевший в мозгу с того самого момента, когда я ясно осознал, что жена, как прежде, совершенно свободно говорит со мной по-английски.
— Любую! Что, дорогой?
— Когда ты звонила мне, а потом… присылала телеграммы… когда…
Я с трудом подбирал слова, потому что вспоминать те страшные дни и недели было по-прежнему неприятно, и давать им имя, тем более произносить его вслух не хотелось совсем.
— Я поняла. Продолжай, — помогла мне жена.
— Ты делала ошибки. Особенно в письменном тексте. Грубые ошибки. Почему?
Она довольно долго молчала.
— Ты помнишь, как плохо я говорила и безобразно писала, когда только приехала в Англию?
— Помню, у тебя были определенные проблемы с языком. И что же? Все когда-нибудь начинается, но потом…
— Виктор, постой!.. Когда я посылала тебе телеграммы… Я писала тебе…
Ее голос стал глухим и таким тихим, что среди дорожного шума я, лишь затаив дыхание, различал слова.
— Когда я писала тебе, я была совсем не той, кем ты думаешь. И не тогда.
Я содрогнулся. Поспешил бросить мостик через пучину безумия, из которой прозвучал ее голос:
— О чем ты? Кем ты была?
— Собой. Но давно… Ладно, попробую. Тебе приходилось видеть страшный сон, будто ты еще ребенок и должен сдать экзамен в школе, а материала не знаешь и вязнешь от ужаса в непонятных текстах и формулах?
— Да.
— А приходилось тебе, просыпаясь после этого противного сна в безопасности, взрослым, мудрым и сильным, вдруг понимать, что то была твоя реальная жизнь, а вот теперь-то только и начался сон, и что пора просыпаться и учить уроки, иначе ты все-таки не сдашь экзамен?