Сиделка удивилась:
– На какой демонстрации? Вас арестовали за грабеж.
Расспросив ее, я узнал, что все происшедшее было отнюдь не сном, что я действительно арестован за нападение на улице и что я был накануне смерти, как это ни странно, от обжорства: мой желудок не выдержал такого количества свежего хлеба после почти сорокалетней голодовки.
Мне оставалось только ждать своей участи. Я даже радовался такому исходу: в больнице меня будут кормить и, конечно, не выбросят на улицу.
Пятая главаПеред судом
В больнице я узнал, что меня будут судить.
– Что же грозит за мое преступление? – смеясь спросил я у сиделки.
– Лет десять изоляции, – просто ответила она. Имея дело с тюремными жителями, она неплохо разбиралась в законах. – Вас будут судить за бандитизм…
Десятилетнее заключение за то, что голодный отнял у сытого кусок хлеба? Бандитизм? До чего дошла наглость эксплуататоров! Во мне снова заговорило чувство бунтовщика и революционера. Я не боюсь суда – им же будет хуже. Я скажу большую речь о собственности, о социализме.
Я начал припоминать цитаты из книг моих великих учителей. Я составлял сногсшибательно резкую речь. Она должна быть обвинительным актом против капиталистического строя, против эксплуатации человека человеком. Яркими красками готовился я описать изможденные лица рабочих у завода «Новый Айваз», роскошь магазинов на Невском и Литейном, сытых буржуев и их жестокие законы. Я чувствовал, что моя речь будет иметь успех, и заранее радовался.
Но мне пришлось пережить неожиданное, на этот раз приятное разочарование.
Расскажу по порядку.
Когда я немного поправился, меня перевели в одиночную камеру. Там я мог достать карандаш и бумагу и около недели работал над своей речью. Кормили меня не особенно хорошо, но я не ждал лучшего и был доволен. Когда моя речь была готова, я устроил репетицию. Встав в позу оратора и вообразив перед собой вместо сырых стен тюрьмы каменные лица судей, я шепотом произнес эту речь. Мне казалось, что даже стены были потрясены моей речью. И когда на другое утро железные двери раскрылись передо мной, и под конвоем я проследовал в суд, я чувствовал себя не преступником, ожидающим справедливого наказания, а героем, ожидающим триумфа.
Скамья подсудимых. Напротив – накрытый красным сукном стол. За столом судьи: один худощавый, с вытянутым пергаментным лицом, другой толстенький, как я решил – буржуйчик, и изящно одетая дама. Эти типичные представители господствующего класса слишком толстокожи, чтобы на них могла подействовать моя горячая речь.
«Но зато тем больший отклик будет она иметь в сердцах слушателей», – подумал я.
Рядом со мной сидел потерпевший – у него еще не зажили синяки: оказывается, я так неловко и так сильно толкнул его, что он упал лицом на фонарный столб. Он был жалок, и во мне зашевелилось нечто вроде чувства раскаяния. Но что же делать? Он не виноват – но не виноват и я!
Виноваты возмутительные порядки.
Обычные вопросы:
– Имя, отчество, фамилия. Год и место рождения.
Я ожидал, что меня будут расспрашивать о мотивах моего преступления, о том, как я решился на такой шаг и т. д. Не тут-то было. Меня спрашивали о другом.
Кто был мой отец и чем занимался, кто была моя мать, имела ли она кроме заработка какие-либо нетрудовые доходы, не служил ли мой дед в стражниках, не был ли он женат на дочери городового… Я отвечал правду, но судьи не верили моим словам, задавали по два раза один и тот же вопрос. О подробностях моей биографии я решил умолчать, мое прошлое могло только повредить мне.
– А где вы были в семнадцатом году?
Я ответил, что не могу точно сказать, где я был в семнадцатом году. Судьи переглянулись.
– Ну а до семнадцатого года?
– До семнадцатого года я работал на заводе «Новый Айваз» в качестве слесаря.
Сухощавый судья проскрипел:
– Доказательства!
Я вынул из кармана билет и подал судье. Билет долго рассматривали все члены суда, передавая из рук в руки. Наконец полная дама спросила:
– Так вы рабочий?
В тоне этого вопроса я с удивлением почувствовал признак некоторого уважения к этому званию и поспешил ответить утвердительно. Судья сухо сказал:
– Достаточно!
Недоумевая, я сел на скамью.
Судьи перешли к допросу потерпевшего. Его допрашивали так же, как и меня. Я узнал, что отец его был портным, а сам он – конторщик.
– А ваш отец, – спросил его толстый судья, – состоял на службе или имел собственное заведение?
Потерпевший смутился, покраснел, обвел глазами присутствующих, словно ища у кого-либо поддержки, и шепотом пробормотал:
– Нет. То есть – да… собственное…
– Достаточно, – проскрипел худощавый судья, – можете сесть.
Суд удалился на совещание.
Я был удивлен и раздосадован. Когда же мне дадут возможность произнести мою горячую защитительную речь?
– Почему они не допрашивают меня? Почему не спросили, какое преступление я совершил? – спросил я конвойного.
– А они и так знают, – ответил конвойный.
Это было сказано так резонно, что я стушевался.
Ожидание длилось недолга. Минут через пять сухощавый судья скрипучим, как испорченное перо, голосом прочитал длиннейший обвинительный акт и, наконец, заключение, которое одно я в сущности только и слышал:
– Ввиду пролетарского происхождения – оправдать.
Такое решение удивило меня. И еще более, чем решение суда, меня удивило то, что судья, закончив чтение, объявил перерыв и, подойдя ко мне, сделал приветственный знак рукой и спросил, каким образом попал я в столь тяжелое положение. Я рассказал.
– Это невозможно, – ответил он.
Из публики выделились два человека и оба подошли ко мне.
– Вы – рабочий? – спросил один.
– Вы – партийный? – спросил другой.
Я говорил им то, что написано на первых страницах этой правдивой повести. Они удивлялись, наперебой приглашали меня к себе, кто на обед, кто на ужин. Мне оставалось только записывать адреса.
Скоро я очутился в прекрасно обставленной гостиной наедине с молодым человеком, очень заботливо угощавшим меня самым изысканным ужином. Я не понимал, что со мной происходит.
– Да скажите же, наконец, в чем дело? – спросил я.
Этот молодой человек будет в дальнейшем играть некоторую роль в нашей повести, и я должен описать его. Он был чисто выбрит, со впалыми щеками, вытянутым лицом и носил монокль. По внешности он больше всего напоминал лицеиста.
– Спрашивайте, – сказал он, – я весь к вашим услугам.
Я заметил, что он даже картавит, как настоящий лицеист.
Я собрался с мыслями и стал задавать вопросы.
Шестая главаЯ на верху блаженства
– Скажите, почему вы и все остальные на суде приняли во мне такое участие? Кто эти люди?
Молодой человек закинул ногу на ногу:
– Рабочие! – ответил он.
– Рабочие? – удивился я.
– Ну да! Разве вы не знаете, что сорок лет назад у нас произошла победоносная пролетарская революция?
Это известие ударило меня, как обухом по голове. Я перестал что-либо понимать во всей этой бестолковщине.
– Пролетарская революция?
– Ну да, – самодовольно ответил Витман – так звали моего собеседника. – Пролетариат выдержал отчаянную борьбу и победил. По крайней мере, в нашей республике…
Он кратко познакомил меня с тем, что произошло в течение этих сорока лет. С каждым словом мое удивление росло, и вместе с тем росла моя радость. То дело, которому я отдал лучшие годы своей жизни, наконец восторжествовало: я в рабочем социалистическом государстве, где все законы написаны рабочими и на пользу рабочим, где рабочие стоят на верхушке, управляют фабриками, заводами, государством…
У меня закружилась голова.
– А буржуазия? – спросил я.
– Буржуазия? – переспросил Витман. – Этих кровопийц, – очень хорошо выходило у него это слово при его картавом выговоре, – этих кровопийц мы заставили нести самую тяжелую и неприятную работу. Мы заняли их особняки и дворцы, а их переселили в подвалы. Да, это полная и окончательная победа.
Признаюсь, я был на верху блаженства в этот вечер. Я забыл обо всем, что пришлось мне пережить за последние дни, и только одно угнетало меня: почему в этой великой борьбе я был лишен возможности принимать личное участие? И из-за чего? Из-за какой-то глупой случайности.
Но скоро во мне заговорило сомнение:
– Как могло выйти, что в социалистическом государстве я чуть не умер от голода, и никто не хотел помочь мне?
– Вы начали не с того конца. Вы действовали по-старому. Вы пошли искать работы. Как глупо! В то время, когда каждый человек на учете и у каждого есть свое место, вы ищете работы! Вы должны были выяснить сначала свое социальное происхождение, а вы стали просить подаяния на улице у прохожих. Вторая глупость: кто же вам подаст? Наши граждане отлично знают, что если у вас нет хлеба, значит, вы того заслужили, и не дело частного лица вмешиваться в распоряжения государства.
Оказалось, что государственная машина слишком хорошо отлажена, ни одно событие не ускользает от этого аппарата, и все мое несчастье заключалось в том, что я не мог попасть на зубчик машины, которому надлежало ведать моим делом.
– Поймите, что ваше положение было более чем необыкновенным.
Мне пришлось согласиться с этим.
– Теперь ошибка будет исправлена… Вы увидите, какая у нас прекрасная организация и как хорошо живется теперь рабочему человеку.
Со своей стороны он расспрашивал меня о нашей работе в царское время, о забастовках, спрашивал, с какими из известных вождей я был знаком, и очень удивился, когда я сказал, что был одним из друзей товарища Коршунова.
В его квартире я остался и на ночь.
– А завтра мы позаботимся о том, чтобы у вас был собственный угол.
На следующее же утро при содействии Витмана я был одет в новенькое, с иголочки, платье, в кармане у меня был паспорт и партийный билет. К обеду у меня была уже квартира.