олоса…
Звучит только её тихий голос…
Морошковая поляна
Лес меня манил всегда.
– А что там, в лесу, откуда мама приносит с дальних покосов гигельки? (Они были сочные, сладкие, непохожие на те, что росли в кустах вблизи деревни. И назывались, как я узнала потом, дягилем.)
– Где же растёт эта клюква, куда ходят женщины-колхозницы втайне от бригадира, и тот их ругает, даёт штраф?
– Что же это за странный Дед Мороз, что даёт воз дров зимой? (И только всегда один, а потом снова надо ехать к нему, когда дрова кончались.)
На наши вопросы, конечно, никто не отвечал, всем в ту пору было не до нас: была война, потом послевоенное голодное детство.
Помню, как впервые я оказалась в весеннем лесу. Снег не весь растаял, кругом вода, а на высоком пеньке – красные ягоды.
Мама помогла подойти поближе и сказала:
– Брусника. Обошли осенью, не заметили. Теперь она сладкая, можно есть. Домой не унести, очень мягкая.
Потом, когда мы подросли, гурьбой шли за черникой, грибами, звонко и весело аукали, боялись заблудиться, далеко не уходили.
Взрослым снова было не до нас.
А в лесу росли и другие ягоды: голубика, малина, земляника. И надо было знать эти ягодные места. Кого-то стали брать бабушки в лес, показывали лесные дороги. А дороги были не безымянные, словно улицы в городе: Крестовая, Большая, Горская, Игуменская, Злобишная (по названию деревень, которых, к сожалению, теперь нет), Паршинская, Шилыковская, Алфёровская, Чертунская, Поповская, Нелюбовская, Попчишная, Уваришная, Матюшинская.
Каждая дорога интересна по-своему. Злобишная выйдет на Игумновскую, сольются Алфёровская и Шилыковская, вдоль Крестовой растут всегда белые грибы, по Паршинской дороге – рыжики. Все дороги сливаются в Чивицкую, и ведёт она к озеру. Чивицкое озеро – предел нашей детской мечты. (Вот бы там побывать!)
Но прежде озера – сенокосы. Все дороги выходили к сенокосам. Они тоже имели названия: Тяпу́шка, Ёргас Погорельский, Подомхи, Починок, Орловская Лупандиха, Орлечи (исключительно местное название, приезжие говорили «Орлецы», не признавая нашего харовского чокания), Пятистенок, Го́рловина, Выход, Водопой. (По сию пору на карте обозначен Попов Тинник.)
Болотистые места знали как Толошманское болото, Подсавинские.
Поскотина Дальняя, Шишковская, Заосичье.
Даже поляны были не просто полянами, а Малое Заосичье, Малый Никаноров Поток, Большой Никаноров Поток. Мы знали: дойдёшь до Дальнего Потока – вернёшься с груздями, до Большого Потока – с белыми крепкими грибами.
А ещё в нашем лесу была поляна, получившая название по имени моей бабушки Евгении – Енина Ледина.
Бабушка уходила в лес одна, когда цвели ягоды.
«Много нынче цвету, не замёрзнет, так будет и черника, и голубика, – сообщала своим сверстницам. – Не спешите только обрывать зеленцами».
Потом ещё ходила в лес и опять одна.
«Через несколько деньков можно уже идти. Поспеет всё. Ягод как куколок!» (Куколками называли в наших местах луговые цветы.)
Она никого не брала с собой.
«Обомнут всё сразу. Бегают по лесу: “Ничего нет! Пошли дальше!” А это лес, за этим кусточком нет, есть за другим. Идти надо не спеша, потихоньку, не топтать ягодник. И, конечно, собирать руками».
Она не признавала никаких комбайнов: «Придумали комбайны, кто-то зовёт их хапугами. Зачем? Все корни выдерут. И ведь не жалко! А в лесу всё живое».
Бабушка любила первый сбор отдавать тем, кто сам уже в лес не ходил. Насыплет большое блюдо, прикроет чистой тряпочкой и несёт на самый край деревни.
Ягодка к ягодке, без мусора (ей же никто не мешал собирать в лесу).
Бабушка первая в деревне начала собирать морошку.
«И зачем ты, Еня, эти ягоды собираешь? Высушить их нельзя, хранятся недолго. Это забава. Клюква – другое дело».
Однако все угощались и хвалили.
Если бы бабушка жила сейчас, она бы рассказала, что это особая, целебная ягода, что её называют «очи болотные», «болотный стражник», «болотный янтарь», что растёт она на севере, особенно большие плантации в Лапландии, что вкус её очень напоминает вкус апельсина. Но апельсина моя бабушка ни разу не только не ела, даже не видела. Она выросла в глухой харовской деревне Вологодской области. Но моя бабушка закончила один класс церковно-приходской школы, научилась читать и много читала.
«Это царская ягода. В России её знали и любили. Раненный смертельно Александр Сергеевич Пушкин перед смертью попросил мочёной морошки. Он очень любил её. А угощали его крестьяне Михайловского».
Рядом с нашей деревней был центр сельсовета с таким названием – Михайловское. И, слушая бабушку в далёком детстве, я думала, что это она рассказывает о нашем Михайловском, что у нас бывал русский поэт. Даже спрашивала, где был его дом, домик няни.
«В псковских лесах, от нас далеко», – поясняла бабушка.
Зимой не раз приходили к ней и просили «сушёных листиков» чудной ягоды, заваривали чай, лечились.
Но вот настал день, когда моя бабушка взяла меня в лес за морошкой.
Миновали Пулово, Талицу, идём широкой Шилыковской дорогой. Она идёт ровным шагом, я семеню за ней.
– Хорошо гляди, где будем сворачивать. Проскочишь, ничего не найдёшь. Никаких отметок не надо делать. Зачем губить деревья, ломать ветки? Надо запоминать.
Заходим в сторону.
– Вот видишь, начинается болото, вода между кочками. Черничник. С морошкой они друзья. А вот и морошка.
Я вижу красивые листочки, вертикальные стебельки. Их немного. Ягода сверху красная, по бокам – жёлтая.
«Эти пусть растут, набираются соков. Рвать их не будем».
Повернули влево.
«В тени деревьев тоже ещё пусть растут. Идём по краю».
Низина сплошь покрыта морошником.
«Ягода здесь очень мелкая. Видимо, не хватает солнышка, и очень разросся кустарник».
Снова идём по краю леса. Вот так мы познакомились со всей поляной. Она небольшая. Бегать не надо.
«Смотри вдаль, откуда мы пришли», – даёт наставления бабушка.
О! Глазам своим не верю! Такое я видела только на нашем лугу. Ярко-красные с жёлтыми боками ягоды и совершенно жёлтые, необычайно красивые! Стоят горделиво, тянутся к солнцу, словно соревнуются в красоте.
«Собираем крупные. А жёлтые можно и попробовать. Они очень вкусные».
Возвращаемся довольные, счастливые. Бабушка, как всегда, несёт своим подругам лесной гостинец – царскую яг од у.
Когда старушка почувствовала, что силы уходят, она водила в свою Ледину других внучек, односельчан.
«Ватагу не собирайте! Ни к чему», – просила всегда. И очень огорчалась, если рассказывали ей, что уже на другой день те, кому открывала она тайны леса, бежали, чтобы собрать всё оставшееся.
«Ну зачем же подчистую? – сетовала она. – Есть ведь птички, которые прилетают сюда кормиться. Загу́бите Ледину…»
Бабушки давно нет. Но я каждый год ходила в её Ледину, вспоминала своё детство, отдыхала душой. Морошка ещё росла, правда, больше её столько не было, «как куколок», даже, кажется, она и не была такой ароматной, вкусной…
Но вот однажды и до поляны было не так-то просто дойти.
Миновала Пуловской ручей, поднялась на Пулово – и не узнала знакомых мест.
Там, где был луг, чернела изъезженная тракторами земля, валялись «кругляши», берёзовые, осиновые чурки, сосновые брёвна. Пришлось идти по высоковольтной линии. Конечно, разглядеть дорогу к Ледине я не смогла. Вернулась. Но желание побывать там заставляло искать просвет между деревьями-великанами. Не могла же зарасти вековая широкая дорога, по которой ходили далёкие предки, ездили на лошадях, расчищали, застилали колеи сухостоем.
И я нашла её, знакомую дорогу… Нашла и Ледину. Только это уже была просто заросшая поляна с высохшими кустиками черничника, с выдернутыми корнями, пожелтевшим морошником, одинокими жалкими деревцами, на которых развевались обрывки газет.
Так обычно размечают дорогу к болоту. Газету видно далеко – заблудиться невозможно. И память напрягать не надо, как учила моя бабушка: «Запоминай!»
Тогда я ещё и не предполагала, что это была моя последняя встреча с бабушкиной Лединой.
Лес стали безжалостно вырубать. Работали ночами при свете прожектора. Какое уж там бережное отношение к молодым сосенкам! Всё подряд! Пни оставались высоченными, ветки не убирали… Дорогу завалили. Гусеничные машины прокладывали другие, свои, дороги. Образовывались глубочайшие колеи. Сначала я хотела просто обойти эти завалы, но они не кончались. Влево, вправо, вглубь – широкая полоса загубленного леса…
Пробраться не было сил. Не увидела я тебя, моя милая поляна, бабушкина Ледина… Сохранилась ли ты?..
Бабушка
Бабушка, мама моего отца, Евгения Григорьевна, жила в соседнем доме.
Когда-то она окончила один класс церковно-приходской школы, обладала красивым почерком, много читала. С детства была смелой, независимой девочкой, дружила с мальчишками. Мать её, моя прабабушка, по прозвищу Лось, мечтала для своей дочери о каком-то особенном женихе, богатом и незаурядном. У жениха, по её понятиям, должен быть большой дом, земля. В округе был такой жених, с большим красивым домом, ухоженным участком земли.
Любили ли молодые люди друг друга, это было неважно.
Дом и правда был непохожим на соседние домишки. Трёхэтажный. На первом этаже – подвал, изба, на втором – две избы, третий этаж – мезонин, там тоже две светёлки. Слева – пристройка, это зимовка, тёплая изба с русской печью. Внизу – стая (хлев) для мелких животных. Для коровы, лошади – двор между зимовкой и летними избами. Эти избы можно было перестроить в зимние, сбив русские печи.
Хозяйки этих хором отличались умением ткать. Для них над двором были возведены все приспособления.